Голос Омара

Человечество, я тебя...

85 лет было б Василию Павловичу Аксёнову

В связи с американской литературой в моей жизни однажды произошел смешной курьез. Летом 1961 года появился мой роман «Звездный билет». Критика по адресу немудрящей этой книги шумела довольно долго, и спустя год после выхода «Билета» то тут, то там стали появляться хмурые замечания: Аксенов-де писал под явным влиянием Джерома Сэлинджера. Между тем «Над пропастью во ржи…» в [...] переводе [...] хронологически появилась позже, на полгода позже «Билета», и я до этого даже не подозревал о существовании замечательного писателя, который «жил тогда в Ньюпорте и имел собаку».

Я сначала злился, а потом подумал, что, может быть, в критических упреках есть некоторый резон. Ведь написан-то «The Catcher in the Rye» был гораздо раньше своего русского издания и – кто знает? – может быть, литературные влияния словно пыльца распространяются по каким-то воздушным не изученным еще путям.

Теперь я читаю по-английски и открыт для влияний и Бротигана, и Воннегута, и Олби, и я, признаюсь, испытываю их влияния почти так же сильно, как влияния сосен, моря, гор, бензина, скорости, городских кварталов. Хочется увидеть писателя, свободного от влияний. Какое, должно быть, счастливое круглое существо!

У нас, кстати сказать, в критике складываются забавные правила игры. Свободна от влияний и подражаний одна лишь бытописательная, вялая, вполглаза, из-под опущенного века манера письма, практически стоящая вне литературы. Все вырастающее на почве литературы так или иначе подвержено влияниям. Все, что помнит и любит прежнюю литературу, использует ее достижения для своих собственных, новых, то – подражание. «Под Толстого», «под Бунина»… любое малейшее смещение реального плана – «булгаковщина»… Один лишь графоман никому не подражает. Но, руку на колено, графоманище-дружище, и ты ведь подражаешь Кириллу и Мефодию, используя нашу азбуку!

"Золотая наша железка" (1973), В. Аксенов

208 лет Альфреду лорду Теннисону

УЛИСС

Немного пользы в том, что, царь досужий,
У очага, среди бесплодных скал,
Я раздаю, близ вянущей супруги,
Неполные законы этим диким,
Что копят, спят, едят, меня не зная.
Мне отдых от скитаний, нет, не отдых,
Я жизнь мою хочу испить до дна.
Я наслаждался, я страдал — безмерно,
сегда, — и с теми, кем я был любим.
И сам с собой, один. На берегу ли,
Или когда дождливые Гиады
Сквозь дымный ток ветров терзали море, —
Стал именем я славным, потому что,
Всегда с голодным сердцем путь держа,
Я знал и видел многое, — разведал
Людские города, правленья, нравы,
И разность стран, и самого себя
Среди племен, являвших мне почтенье,
Я радость боя пил средь равных мне,
На издававших звон равнинах Трои.
Я часть всего, что повстречал в пути.
Но пережитый опыт — только арка,
Через нее непройденное светит,
И край того нетронутого мира,
Чем дальше путь держу, тем дальше тает.
Как тупо-тускло медлить, знать конец,
В закале ржаветь, не сверкать в свершенье.
Как будто бы дышать — уж значит жить.
Брось жизнь на жизнь, все будет слишком мало.
И сколько мне моей осталось жизни?
Лишь краешек. Но каждый час спасен
От вечного молчания, и больше —
Весть нового приносит каждый час.
Копить еще какие-то три солнца, —
Презренно, — в кладовой хранить себя,
И этот дух седой, томимый жаждой,
Вслед знанью мчать падучею звездой
За крайней гранью мысли человека.
Здесь есть мой сын, родной мой Телемах,
Ему оставлю скипетр я и остров, —
Возлюбленный, способный к различенью,
Неторопливой мудростью сумеет
В народе угловатости сровнять
И привести к благому ровным всходом.
Он безупречен, средоточно-четок,
Обязанности общие блюдя
И в нежности ущерба не являя,
Богов домашних в меру он почтит,
Когда меня здесь более не будет.
Свое свершает он, а я мое.

Вот порт. На корабле надулся парус.
Замглилась ширь морей. Мои матросы,
Вы, что свершали, бились, размышляли
Со мною вместе, с резвостью встречая
И гром и солнце, — противопоставить
Всему умея вольное лицо, —
Мы стары, я и вы. Но в старых годах
Есть честь своя и свой достойный труд.
Смерть замыкает все. Но благородным
Деянием себя отметить можно
Перед концом, — свершением, пристойным
Тем людям, что вступали в бой с богами.
Мерцая, отступает свет от скал,
Укоротился долгий день, и всходит
Медлительно над водами луна.
Многоголосым гулом кличет бездна.
Плывем, друзья, пока не слишком поздно
Нам будет плыть, чтоб новый мир найти.
Отчалим и, в порядке строгом сидя,
Ударим по гремучим бороздам.
Мой умысел — к закату парус править,
За грань его, и, прежде чем умру,
Быть там, где тонут западные звезды.
Быть может, пропасть моря нас проглотит,
Быть может, к Островам дойдем Счастливым,
Увидим там великого Ахилла,
Которого мы знали. Многих нет,
Но многие доныне пребывают.
И нет в нас прежней силы давних дней,
Что колебала над землей и небо,
Но мы есть мы. Закал сердец бесстрашных,
Ослабленных и временем и роком,
Но сильных неослабленною волей
Искать, найти, дерзать, не уступать.

Пер. Константина Бальмонта.
Живопись Сергея Черкасова.

Любимому голосу: поэту, писателю, художнику, человеческой струне

В день рождения Линор Горалик

Голос Омара счастлив поздравить с днем рождения одного из старейших друзей Додо, ренессансного человека Линор Горалик и поблагодарить за созданные вселенные.

Милая, мы видели воочью,
как подходит к берегу регата,
капитан люстриновый искрится,
вервия гудят в истоме.
(Вервия простые)
Белым дымом изошел оракул,
и теперь квартирные хозяйки
бьют копытами в тимпан причала,
полные прекраснейших предчувствий.

То-то будет встреча.

Милая, мы слышали гудочек.
Разве мы не слышали гудочек? –
Слышали, не надо отпираться.
Нет, это не лебеди кричали,
нет, не дуб ломал березку,
нет, не девки хором по наказу
пели нам со дна Ильменя, –
это был гудочек, натурально.
(Боже мой, так это был гудочек!..)
Ну, да что теперь-то.
(Дочери листовки зашивают
в худо скроенные юбки;
второпях исколотые пальцы
оставляют маленькие пятна
на партийной переписке;
дуры, нигилистки,
нежные, слепые перепелки,
несъедобные, как чайки).
Вострубили септиму у сходен,
в ожиданьи сладостном застыли
юные натуралисты, –
ждут морской занятной мертвечины.

То-то встреча будет.

Милая, мы чуяли подшерстком,
как поют подводные матросы
белыми глубокими губами.
(Боже, Боже, как поют матросы!..)
Сладко ли дрожали наши губы
в такт басам придонным батальонным?
– Признаемся: сладко.
(Гусляру жена в Северодвинске
говорила: «Не женись на мертвой», –
в воду, чай, глядела).
А теперь у самой у водички
мы стоим, готовые к лишеньям,
чуя за плечами автоматы
с лимонадом, солью, первитином,
(Сладкие лишенья предвкушая).

То-то встречка будет.

Милая, зачем сдавило горло?
Небо-то с батистовый платочек, -
то совьется, то опять забьётся, -
все ему неймется.
Говорят в толпе, что две юннатки
в нетерпеньи сплавали за метки -
и теперь рыдают, рыбки:
гладко море, волны пустогривы,
винт не плещет, не маячит мачта, -
но на дальнем берегу мысочка,
по-над рельсов бледною насечкой
вроде вьется беленький дымочек...
...Точно — вьется беленький дымочек!
(Милая! Мы видели воочью!)

Ах, в пурге глухой и многогорбой
снова сердцу делается невтерпь,
гарпии намордниками пышут,
дочери закусывают нитки,
у перрона шавка озорная
вдруг застыла, что-то вспоминая...

...А твои предчувствия, родная?
Что твои предчувствия, родная?

(Из сборника "Так это был гудочек"; почитать еще — тут)

Дамы поздравляют дам

День рождения Жорж Санд (1 июля 1804 года)

Вчера был день рождения Жорж Санд, у редакции нет уверенности, что это стихотворение современница Санд, английская поэтесса Элизабет Браунинг, написала к дате, но, вероятно поздравила бы ее примерно вот так:

Жорж Санд: Желание
Элизабет Бэрретт Браунинг, 1806-1876

О женщина ума, о сердца муж
По имени Жорж Санд! чей дух меж львами
Бурливых чувств стенает голосами,
Рычит на рык, как зов небесных душ:
Мой гром чудесный, тишину разрушь
Над цирком рукоплещущим, волнами,
Величие явив над головами,
Раскинув два крыла, ты белизной завьюжь
Из сильных плеч, -- и все потрясены
Священным светом! что и женам ты,
Да и мужам при ангеле по обе стороны,
Кто непорочный гений чистоты,
Чтоб стали обняты, тобой одарены
Дитя и дева, в вечности мечты.

Пер. Ш. Мартыновой

С днем рождения, Иван Александрыч!

Создателю "Обломова" сегодня 205 лет

Кто ж не был молод и отчасти глуп? У кого не было какой-нибудь странной, так называемой заветной мечты, которой никогда не суждено сбываться? ...Все мы смешны; но скажите, кто, не краснея за себя, решится заклеймить позорною бранью эти юношеские, благородные, пылкие, хоть и не совсем умеренные мечты? Кто не питал в свою очередь бесплодного желания, не ставил себя героем доблестного подвига, торжественной песни, громкого повествования? Чьё воображение не уносилось к баснословным, героическим временам? кто не плакал, сочувствуя высокому и прекрасному? Если найдётся такой человек, пусть он бросит камень в меня – я ему не завидую. Я краснею за свои юношеские мечты, но чту их: они залог чистоты сердца, признак души благородной, расположенной к добру.

– И. А. Гончаров

Смешная и милая тематическая статья в "Нью-Йорк Таймз" 2006 г.

Королю комедии и блюза, бессменному Берти Вустеру и доктору Хаусу, писателю, сегодня 58

Дню рождения Хью Лори

Я в утонченность облачен,
И утонченность – мой пароль,
И с головы до самых пят
Я утонченности король.
Но вот ты рядом,
И как-то я потёк.
Когда ты рядом,
Я весь в слюнях и взмок.

Я до мизинца утончен,
На мне блестяще все сидит,
И утонченное авто
Мое изящно тарахтит,
Но вот ты рядом,
И как-то я потёк.
Когда ты рядом,
Я сплошь слюней кулёк.

Строишь глазки мне, и я пропал,
Слюнями я рубашку и пиджак запятнал.
Ты спроси, что у меня на уме,
И всё, что сумею вымучить: «э, мнэ…»
Я утонченно ем еду,
Я утонченнейше дышу,
Я утонченным гребешком,
Свои залысины чешу,
Но вот ты рядом,
И как-то я потёк.
Когда ты рядом,
Я сплошь слюней кулёк.

Пер. Шаши Мартыновой

Завтра сэру Артуру Конан Дойлу 158 лет

Сэр Артур Конан Дойл писал далеко не только детективы: у него при жизни вышло аж четыре сборника стихов. В "Журнальном зале" есть несколько переведенных Мариной Бородицкой примеров.

Притча
пер. Марины Бородицкой

Решала компания сырных клещей
Вопрос сотворения сыра:
На блюде он взрос на манер овощей,
Иль чудом возник из эфира?

Твердили юнцы о природе вещей,
А старцы — о духе и слове…
Но даже мудрейший из мудрых клещей
Не высказал мысль о корове.

Верховному владыке Эмбера

13 мая исполнилось бы 80 лет Роджеру Желязны

Молитва вне любых деноминаций

Если слышит меня что бы то ни было, кое может внимать, а может и не внять тому, что я говорю, прошу, если это имеет значение, простить меня за что-либо, свершенное мною или не свершенное, требующее прощения. Впрочем, если не прощение, а что-то иное, дабы обеспечить какие угодно возможные блага, которые мне могут полагаться после распада моего тела, потребно, прошу, чем бы оно ни было, мне это выделить или не предоставлять, по обстоятельствам, чтобы обеспечить вышеупомянутые блага. Прошу об этом как уполномоченный твой посредник между тобою и тем, что может тобою не быть, но у чего может быть заинтересованность в обретении как можно большего объема получаемого тобою в ходе этого ритуала и что может так или иначе повлиять на него. Аминь.

― Роджер Желязны, "Создания света и тьмы"

Скорбь на "Голосе Омара"

Памяти переводчика-волшебника Сергея Борисовича Ильина

Сегодня ночью скончался Сергей Борисович Ильин, легендарный переводчик, благодаря которому русскоязычная аудитория может читать Уайта, Уайлдера, Хеллера, Бакли, Данливи, Келмана, Каннингема, Мервина Пика, Стивена Фрая и англоязычную прозу Набокова.

Все мы – узники словаря. Мы выбираем то, на что обрекает нас эта гигантская тюрьма с бумажными стенами – маленькие, черненькие, отпечатанные слова, между тем как на самом-то деле нас влечет к свежести звуков, нами произносимых, к новым привольным звучаниям, способным по-новому воздействовать на тех, кто их слышит.

"Титус Гроан", Мервин Пик, пер. С. Ильина

Прекрасноее большое интервью с ним, 2015 г.

20 кратчайших книг в истории книгоиздания

Всемирному дню книги посвящается

Голос Омара празднует Всемирный день книги и рекомендует своим сверхзанятым читателям список из 20 изданий, которые можно прочесть более-менее мгновенно.

1. Карьерные возможности для специалистов в области мэнской фонологии
2. Успешные монаршие браки: секреты и рецепты
3. Изысканные блюда высокой кухни: тофу
4. 1000 лет немецкого юмора
5. Жизнь и невероятные приключения проросшего лука, посаженного в банку из-под варенья
6. Кролики: ревность и одиночество в толпе
7. Интервью с друидом: восстановленная античная рукопись
8. Тайные курорты северной Гренландии
9. Литература бронзового века австралийского юга
10. Сувенирные магниты: секреты размещения по поверхности бытового холодильника
11. Неожиданные применения ниточки от чайного пакетика
12. Конфликт цивилизаций, или В носках или в тапках
13. История и эволюция пацифизма у средневековых норманнов
14. Геологические особенности национальных заповедников Сан-Марино
15. Как и зачем подавлять зевоту
16. Песни и танцы народов Ватикана
17. Смысл мебели
18. Дзэн носового платка
19. Геометрические особенности траектории падения идеально круглого предмета с небольшой высоты
20. Стихи и притчи о блендерах
    

    
    

    ---

    Материал подготовлен дорогой редакцией на основе различных материалов

Четвертый год Голоса Омара начался сегодня

Вместо эпиграфа: кратчайший эфир, его нам специально подарила читатель и нонфик-автор
Лена Мотова, регулярный гость "Кадрили-с-Омаром"

Книга Дмитрия Горчева “Путь Джидая” обеспечила мне
три часа хохота и приток ходоков, которым я зачитывала цитаты.
Книжку пришлось подарить сантехнику, но мне не жалко.

15 апреля 2014 года буквенное радио "Голос Омара" впервые вышло в эфир и с тех пор ежедневно, без единого перерыва, сообщало читателям об идеальных книгах, книжных новостях и книжной музыке.

Сегодня у нас праздничный эфир, и мы приводим выдержки из первого письма главного редактора "Голоса Омара", отправленного 30 марта 2014 года будущим постоянным букжокеям.

* * *

Драгоценные друзья, братья и сестры по библиофилии!

В первую голову спасибо вам за включение в нашу авантюру; мгновенность и радость вашего согласия в очередной раз убедили меня в том, что чтение (а также, возможно, пение и пляски, но сейчас не о них) – универсальный объединитель прекрасных людей.

Во вторую – получите обещанное километровое обзорное письмо про всю эту затею. Красным я пометила вопросы, которые нам нужно решить сообща.

1. Вводные

Сим письмом знакомлю вас друг с другом и вываливаю некий набор соображений по обустройству нашего спецблога. Называться наш блог будет, судя по всему, «Голос Омара» (Книжный ежедневник) – спасибо Максу за идею. Если вам в голову приходит что-то остроумнее и резвее, пожалуйста, сообщайте, ничто не высечено в граните, выберем лучшее, все вместе. Этот тезис распространяется на любые идеи, предложенные мной в этом письме: все ваши соображения, идеи и пожелания не просто приветствуются, в будут встречены с плохо скрываемым восторгом.

Блог намереваемся делать прямо на сайте Додо (dodo-space.ru), внутренний интерфейс – как у ЖЖ (с опцией вставлять картинки и редактировать стили), наружний (для внешних читателей) – почти как у ЖЖ (комментов, скорее всего, не будет). Всем вам будет выдан доступ к этой части сайта. [...]

Цель «Голоса Омара» – собирать в одном месте яркие, вдохновленные и вдохновительные читательские впечатления людей, близких Додо, умеющих писать с удовольствием и референтных для немалого круга читающих людей. Да, безусловно, нам, работающим внутри Додо, хотелось бы, чтобы люди покупали книги у нас, но вообще же нам важнее всего, чтобы они их читали. Книжных блогов в сети немало, среди них попадаются и зажигательные, но почему-то кажется, что наш будет не просто не лишним, а вполне выпуклым и, есть все шансы, активно посещаемым.

Предполагаем раздать по одному дню в неделю каждому участнику (вместе решим, кому какой день удобнее) и один день у нас будет «гостевой». [...]

2. Идеология этого блога, вчерне

А. Пишем от души, никак себя не ограничивая в высказывании, «непричесанно» (идейно; орфография и пунктуация – авторская, но в обозримо трактуемых пределах). Важен именно ваш стиль, ваше остроумие, речевые маньеризмы и другие черты, делающие вашу речь уникальной.

Б. Обозреваем только понравившиеся книги; ругательных рецензий не пишем. Видится, что от этого всем будет хорошая карма.

В. Хороши не только рецензии, но и книжные новости, которые вам хотелось бы предложить миру. Прошу с этим не очень частить, но из 4 ваших «смен» в месяц один раз (ну или в крайнем случае два) – вполне отлично.

Г. Обозреваем не только новинки, но и любые дорогие вашему сердцу старинки, т.е. читать по книге в неделю, разумеется, не требуется. Годится любая рецензия, заряженная вашей увлеченностью тем или иным текстом. [...]

Д. Естественен некоторый крен каждого из нас в сторону излюбленного жанра/формата высказывания. Кто-то больше читает новеллистики, кто-то – драматургии, кто-то – нонфикшна или эзотерики. Намертво ничто ни к кому не прикреплено: если так складывается, что вы запоем читаете и пишете про науч-поп, предположим, – это совершенно прекрасно; чередуете и кладете себе в голову книги без всякой системы – замечательно.

Е. Объем – на ваше усмотрение.

[...]

Провожаем Анри Волохонского

М о л и т в а
святого Франциска Ассизского

Анри Волохонский

Избавь меня
Избавь меня от зрелища пустого края чаши той
в которой нет монеты милости Твоей
Сейчас, сейчас,
Когда кругом темнеют падая
Лохмотья осязаемых от яркости знамён
Мгновенье сжатых век
Наверно это лучшее мгновение прекрасное
О если бы я видел не мигая
Славы Твоей цветочную лужу
И пруд и ручей дорогой незабудок
Поток
Теперь гремит разматывая цепь
Молотобоец-звездочет
А эти здесь
Вокруг стоят боясь дрожат и словно ждут известия
Теперь час губ которые молчат
Должно быть совершенный час безмолвно сжатых губ
О если бы воздух мой
Мог плавить воск среди цветов златой
Я бы с ними плыл
Над звёздами гудящим парусом
И долго тяжко мёд их лил дождём
В эти вязкие поля
Тогда земля бы стала кружкой у протянутой руки
Но Ты – какое серебро сам положил чтобы горело в тесный круг?
Какую рыбу кинул нищим в это масло ради мук?
Ты это Ты
Но только как Ты отдал нам побег святой
древесный мост на берег близости Твоей?
Здесь был он взят и срезан сухо
Здесь меня избавь.

Ирландской неделе и всем похмельным посвящается

"Кружка пива", Джеймз Стивенз

Тощая девка-оглобля вон в том кабаке вдали
Чуть не прибила меня за кружку пива взаем
Пусть бес же облезлую эту за патлы таскает в пыли
И замашки дурные выбьет на год, поделом.

Чертовка шальная зубы сжала так, что никогда
Добродетель такого не знала, а глас, что из гроба спугнет,
И как же ревела-бузила, едва меня увидав,
Да взашей меня вон, чуть не пнет.

Попроси я хозяина, он мне в день бочонок нальет,
Но эта, с пивом в руке, четверть пинты зажмет, не брешу!
Пусть ей замуж за призрака и котенком пусть понесет,
А Царь Достославный нашлет на нее паршу.

Пер. Шаши Мартыновой; картина Мартина Дрисколла.

Королевам, с наступающим

Привет от Пьера де Ронсара

Нет королевам дела до войны,
Обеим ведомо: огонь земной вражды
Мужчинам-воинам куда родней, чем дамам,
В ком суть нежней, кто тяготеет к миру
И ярости противится; и вот
Меж королевами союз возможен вечный,
И их страшиться будут пуще королей,
Что не снимают боевых доспехов.

Вольный перевод с французского Шаши Мартыновой

«Можно чем-нибудь заняться»

Ко дню рождения Льва Семеновича Рубинштейна

Лев Рубинштейн

«Каталог комедийных новшеств», 1976

1.
Можно чем-нибудь заняться;

2.
Можно заняться установлением понятийного единства и потратить на это почти все время;

3.
Можно заняться установлением причинно-следственных связей и забыть обо всем остальном;

4.
Можно заняться посредничеством между ведущим и ведомым и не знать, какой результат следует считать положительным;

5.
Можно заняться классификацией возможностей с точки зрения степени их комедийности;

6.
Можно заняться классификацией страстей с точки зрения размеров их последствий;

7.
Можно заняться классификацией высказываний с точки зрения их контекстуальной значимости;

8.
Можно заняться классификацией поступков с точки зрения их контекстуальной мотивированности;

9.
Можно заняться классификацией состояний с точки зрения степени их неопределенности;

10.
Можно заняться классификацией событий с точки зрения их предрешенности;

11.
Можно заняться классификацией положений с точки зрения степени их безысходности;

12.
Можно заняться классификацией сомнений с точки зрения степени их неразрешимости;

13.
Можно устранить любые сомнения, найдя лишь мощный ритмообразующий фактор существования – но в этом-то и вся трудность;

14.
Можно заняться и каким-либо иным делом, не слишком вдаваясь в его подробности;

15.
Можно начать с чего угодно, будучи уверенным в том, что любое начало в данном случае будет многообещающим;

16.
Можно абсолютизировать минутную слабость, возведя ее в роль конструктивного принципа;

17.
Можно любое чувство, например, настороженности, довести до размеров прямо-таки космических;

18.
Можно пользоваться всеми случайно дарованными правами, не прибегая к их провозглашению;

19.
Можно преподать урок великого терпения, да так, что никто и не почувствует;

20.
Можно паразитировать на грани самомистификации и саморазоблачения и ненадолго задуматься перед границей дозволенного;

21.
Можно остановиться перед границей дозволенного, чтобы подумать о так называемых последствиях;

22.
Можно остановиться перед необходимостью выбора, а можно и преступить порог мнимой необходимости;

23.
Можно опередить события, но предугадать их нельзя;

24.
Можно предусмотреть все до мелочей, но можно этого и не делать;

25.
Можно блуждать в дебрях чувственного опыта, ориентируясь лишь на фиктивные знаки и представления;

26.
Можно блуждать в понятийном лесу, нисколько не заботясь об истинной цели путешествия;

27.
Можно прозревать пружины различных явлений и никого об этом не ставить в известность;

28.
Можно проповедовать не то, что исповедуешь, и наоборот, безо всякого риска быть разоблаченным;

29.
Можно с успехом принять одно за другое и наслаждаться своим открытием, не рискуя впасть в заблуждение;

30.
Можно с успехом заменять одно другим, не рискуя впасть в этическую ересь;

31.
Можно с известным успехом питаться энергией затаенной тоски;

32.
Можно никуда не смотреть, но все видеть;

33.
Можно все видеть, но ничего не понимать;

34.
Можно все видеть и все понимать;

35.
Можно вообще не обращать ни на что внимания, можно, напротив, обращать внимание на все; а можно обращать внимание на то, что кажется наиболее значительным;

36.
Можно во сне как бы со стороны увидеть себя в крайне неприглядной роли и проснуться от неловкости и стыда, – но это частное дело;

Можно дочитать до конца

LYUBOV' на следующей неделе

Избранная любовная багатель Спайка Миллигэна

В преддверии Дня Красного Плюша мы решили поделиться с вами тремя "валентинками" нашего любимца Спайка Миллигэна.

Неотразима она

Неотразима она!
Неотразим ее лик
Трепет черт не найти милей

Не столь неотразимый
Взгляд одержимый
Супруга, что гораздо крупней

*

Умей я писать слова

Умей я писать слова
Как листья в осеннем лесу
Ого-го получился б костер

Умей я лить воду словами,
Ты б утонула, скажи я
"Тебя я люблю"

*

Гамлет

Гамлет сказал Офелии:
"Нарисую черты твои,
Какой карандаш мне следует взять,
2B иль не 2B?"

Перевод Ш. Мартыновой

Фотография — кадр из фильма "Великий Макгонагалл" (в роли Макгонагалла — Спайк Миллигэн, в роли королевы Виктории — Питер Селлерз), посвященного официальному худшему поэту в истории человечества Уильяму Топазу Макгонагаллу (1825-1902), который тоже писал любовную лирику (чудовищную, разумеется), но в основном тяготел к воспеванию Шотландии и ее героической истории.

1000 эфиров Омара

Этот эфир буквенного радио "Голос Омара" — тысячный, дорогие радиочитатели. Тысячу дней без единого перерыва Омар-букжокеи и приглашенные почетные гости рассказывали вам о книгах и авторах, которым стоит уделять время жизни. Все жанры, кратчайшие и длиннейшие читательские приключения, все времена в литературе — мы, ваши бессменные Стас Жицкий, Маня Борзенко, Жека Коган, Аня Синяткина, Макс Немцов и Шаши Мартынова, странствуем вслух, и для себя самих, и, конечно, для вас. И мы счастливы, что наши усилия время от времени приносят в вашу жизнь те самые книги, которые останутся с вами насовсем. Не переключайтесь.

Фрегата лучше книги нет
Эмили Дикинсон

Фрегата лучше книги нет
Плыть к новым берегам,
Коня нет лучше, чем листок
аллюрного стиха.
Сей мост любому бедняку
открыт без платежа:
Пусть скромен этот фаэтон,
Но в нем летит душа!

P.S. Рискнем присоединиться к максиме коллектива "Библиотечные голоса": "Кто читает без охоты, тот и любит без нее".

Читайте, читайте еще!

5 новогодних писательских цитат

Надежда улыбается на пороге грядущего года, шепча: "Он будет счастливее".
— Алфред Лорд Теннисон

И вот уж встречаем мы Новый год. Полный всего, чего еще не бывало.
— Райнер Мария Рильке

Надеюсь, в наступающем году вы наделаете ошибок. Потому что, если делаете ошибки, это значит, вы творите новое, учитесь, живете, стараетесь, меняете себя, меняете свой мир. Делаете то, чего прежде не делали никогда и, что еще важнее, делаете вообще что-то.
— Нил Гейман

Слова ушедшего года — из языка ушедшего года, а слова года грядущего ждут нового голоса.
— Томас Стернз Элиот

Цель нового года — не обрести новый год. Цель — обрести новую душу.
— Гилберт Кит Честертон

Наш любимый рыцарь

С поздравлениями переводчику Сергею Борисовичу Ильину

"Голос Омара" с удовольствием пользуется совпадением сегодняшнего воскресного эфира и дня рождения любимого замечательного переводчика Сергея Борисовича Ильина, которому мы, благодарные читатели, обязаны существованием на русском языке десятков англоязычных книг.

Знания — единственное, что никогда не подводит. Ты можешь состариться настолько, что все кости в тебе разболтаются, ты можешь лежать ночи напролёт, прислушиваясь к непорядку в своих венах, ты можешь утратить единственную любовь и увидеть, как мир вокруг тебя опустошают злые безумцы, или знать, что честь твою пинками загнали в сточные канавы низких умов. И тогда останется только одно — учиться. Пытаться понять, почему мир пребывает в движении и что его движет. Это единственное, от чего разум никогда не устаёт, к чему никогда не охладевает, что никогда не причиняет ему мучений, к чему не питает он страха или недоверия и перед чем не испытывает и тени сожаления. Учиться — больше тебе ничего не нужно. Ты только взгляни, как много на свете такого, что стоило бы изучить — чистая наука, единственное, что есть чистого в мире. Ты можешь потратить целую жизнь на изучение астрономии, три — на естественную историю, шесть — на литературу. И наконец, изведя миллиарды жизненных сроков на биологию и медицину, на богословие, на географию, на историю, на экономику, — ты, наконец-то, сможешь начать выделывать тележные колеса из наиболее подходящей для них древесины или истратить ещё лет пятьдесят, изучая начала учения о наилучших способах одоления противника посредством фехтования. А после можно будет приступить к математике и заниматься ею, пока не придет пора изучать землепашество.

— Теренс Х. Уайт «Меч в камне», пер. С. Б. Ильина

Книги в переводе Сергея Борисовича, в Додо.

Радужные города

Три стихотворения Гилберта Соррентино

Возможно, один из романов Гилберта Соррентино (1929–2006), американского прозаика, поэта, литературного критика и педагога, войдет в нашу программу "Скрытое золото ХХ века" в 2018 году, а пока — несколько его стихотворений.

* * *

Где радужные города,
о которых мы грезили? Хриплый голос застрял
в голове. В самой

середке сердца. Таков признак
яви: человек начертан
на фоне тусклых седых городов,

изобретенных нами. Он тщится
быть на виду и быть понятым.
Голос его (что есть проза)

как раз о том, не только голос,
но всё о том, что голос его
есть проза. Луна не черна,

но пусть бы и так. Она не
видна. Проза все длится, она
творит свою явь, которая:

место создать, где,
мы грезили, место найдется
для радужных

городов! Это место —
для голоса, что
толкует о голосе,

что толкует о собственной яви. О своем
знаке яви. Где же
лунные города, что нагрезили мы,

сочли возможными
вратами в явь? Луна
пусть была б и черна. Она не видна.

* * *

Мир это пламя, мир
пламе-
неет, считает он, а кому-то

рыбка в воде золотая, пестрые
пылкие камешки не пропускают
свет, что оплачен и

солнечен: мир, мир, исправь
это, выдай смысл, придай смысл
пламени. Старый Грек

это видел, не ошибся в своей
стихийной физике: поток, теченье,
доказана его физика ныне. Всемирное

пламя, я, Соррентино, о нем говорю
иногда как о пламени, чаще всего
как есть: глубинная серость. И

далее. Читай это, читай, говори
об этом с бережным синтаксисом, всякая вещь
горит, рассыпается в прах за оконными стеклами.

Анатомия

Кое-какие области сердца мрут и мертвы.
Они умерли.
Их ни исторгнуть, ни вернуть к жизни.

Не тревожься сделаться цельным.
Они умерли, спускайся во тьме
посидеть с ними время от времени.

Перевод Шаши Мартыновой

Один из мифов "Мертвого отца" Доналда Бартелми

Фрагмент перевода

Ревенье, сообщили мне они, было гласом Великого Отца Змия, требовавшего крайних плотей непосвященных, но мне ничего не грозит, моя крайняя плоть уступлена давным-давно, хирургу в больнице. Подбираясь ближе сквозь сплетенье лоз, я различил очерк змея громадной величины, державшего в пасти своей лист жести, на коем что-то было начертано, ревы громыхали жестью, и я не сумел разобрать посланье. Сторожа мои выволокли пирогу на клок земли, где покоилось чудовище, и подступили к нему с сугубым почтеньем, а кто б нет, крича в ухо ему, что я прибыл на проверку загадкой и для выигрыша себе блага, и что если он к тому расположен, они примутся облачать его к загадыванью. Великий Отец Змий весьма благосклонно кивнул и, раскрывши рот свой, выпустил из него лист жести, кой с оборотной стороны своей отдраен был до яркости зеркальной. Мои сопровождающие установили зеркальную его сторону таким манером, чтобы тварь могла рассматривать себя с любовью, покуда происходят вкруг него хлопоты, я же тем временем задавался вопросом, возможно ли мне будет подползти под низом у него и прочесть написанное там. Сперва обернули они Великого Отца Змия в тонкую бельевую мелочь мягкошепотной изменчивой тафты цвета румянца, извлеченной из гардероба красного дерева габаритов изобильных, расположенного за ним, сражаючись с полчаса за то, чтобы покрыть всю его немалую длину.

Мне он нравится, сказал Мертвый Отец, тем, что мы с ним оба длинны, очень длинны.

Придержи сужденье, сказал Томас, мы еще не вполне добрались до конца.

Затем они надели на него, сказал Томас, нечто вроде алой юбки, начиненной подбивкою и складчатой, и вспоротой так, дабы показывать богатую внутреннюю подкладку алого посветлее, два алых этих вместе дерзко выставлялись на погляд при малейшем его движенье или колебанье. Великий Отец Змий не глядел ни вправо, ни влево, а строго пред собою на собственное бледно-желтое изображенье в жести. Следом они покрыли верхнюю, сиречь более головную его длину, легким жилетом белого шелка, расшитым нитью цвета мускатного ореха и нитью цвета гусиной неожиданности, оные переплетались, и отделанным легким взбитым кружевом. Затем обрядили они его в нечто вроде камзола серебристой парчи с прорезями пурпура и опять же с прорезями злата, рукава же для его не-рук болтались, подобранные мелким жемчугом, у камзола имелось четыре с половиной дюжины пуговиц, а пуговицы те одной дюжиной из слоновой кости, одной из шелка, одной из шелка и власа, одной из сплетенья златой и сребряной канители, и еще шесть алмазов, оправленных в золото. Далее надели они на него плащ великий, содеянный из нестриженного бархата, внутри грушевого окраса, а снаружи расшитый сверху и по спине бисером и жемчугом числом без счета и содержащим две дюжины пуговиц, все они вместе почти два часа застегивались, пока же застегивались они, я все ближе подбирался к исподу жести, коя выше меня была и опиралась на древесный ствол, дюйм за дюймом, а иногда и полдюйма, дабы на взгляд движенья мои были неприметны. Потом опоясали они его посередь кушаком красного золота с жемчугом и блестками, дабы висел на нем его кортик, к оному кушаку пристегнуты пряжкою были ножны (кожи цвета буйвола, изработанной позументом из серебряной канители и крашеного шелка), державшие в себе сияющий раздвоенный язык двух метров длиною. Когда возложили они на продолговатую главу его французскую шляпу с ее солидным произведеньем златосечца и долгим черным пером, я скользнул под жесть и выскользнул вновь, и просто не поверил глазам своим, увидев написанное. Великий Отец Змий кивнул раз собственному отраженью, выхватил язык из ножен и провозгласил, что готов загадывать.

Вот какова загадка, сказал Великий Отец Змий с великим росчерком двуконечного языка своего, и гадина она редкостная, скажу я тебе, самый что ни есть аркан во всем аркануме, нипочем не угадаешь и за сто тысяч лет человечьих, частью своей, должен тебе заметить, уже израсходованных тобою на бесполезное житье и дыханье, но все ж попробуй, рискни давай: К чему душа твоя сейчас лежит? К убийбийствию, ответил я, ибо именно сие прочел я на исподе жестянки, словесо убийбийствие, начертанное изящным тонким почерком. Ишь ты поди ж ты, сказал Великий Отец Змий, он просек, и два негодяя мигнули мне в ошеломленном изумленье, да и сам я изумился, и поразился, но изумлялся я и поражался той близости, с каковой ответил я, соответствующей моему истинному душеизъявленью, моим утраченным чувствам, коих никогда не отыскивал я допрежь. Полагаю, сказал Отец Змий, что благо, коего желаешь ты, есть способность свершить сию мерзость? Конечно, сказал я, что ж еще? Дадено, стало быть, сказал он, но позволь тебе напомнить, что часто достаточно владеть силою. Делать тут ничего бывает и не надо. Ради успокоенья души. Я поблагодарил Великого Отца Змия; он поклонился в ответ весьма сердечно; спутники мои возвратили меня в большой город. Я блуждал по большому городу с убийбийствием на уме — грезою заики.

Пер. Макса Немцова

Моего отца звали Патриком

Фрагмент из перевода романа "Архив Долки" Флэнна О'Брайена

В главе четвертой "Архива Долки" происходит таинственная подводная встреча героев с неким загадочным персонажем, личность которого нам, читателям, всю четвертую главу приходится угадывать, а поскольку О'Брайен, как нам хорошо известно, — рассказчик ненадежный, кто его знает, за нос он нас водит или правду говорит. Приводим крохотный фрагмент из перевода этой главы.

Мику было мокро, пусть и не холодно, однако боязно, непонятно и любопытно. Хэкетт сидел рядом, неподвижно.

Появился словно бы слабый свет, смутное сиянье. Оно постепенно усиливалось и придало очертанья сумрачной зале, которая оказалась неожданно обширной и до странного сухой.

Затем Мик увидел фигуру, призрак, вдали. Фигура, кажется, сидела и слегка светилась. Постепенно силуэт ее прояснился, однако остался невыразимо далеким, а то, что Мик поначалу принял в профиль за очень длинный подбородок, оказалось совершенно бесспорно бородой. Привидение укрывала хламида из некоей темной ткани. Странно, однако явление это не напугало его, а вот услышав знакомый голос Де Селби, едва ли не загремевший рядом с ним, он остолбенел.

— Должен поблагодарить тебя за то, что ты явился. Со мною два ученика.

Донесшийся в ответ голос был тих, далек, но совершенно отчетлив. Дублинский акцент — ни с чем не спутаешь. Невероятные речения можно обозначить здесь лишь типографски.

— Ах, ну что ты, дружище.

— Ты в добром здравии, как водится, полагаю?

— Не жалуюсь, слава Богу. Как чувствуешь себя ты — или же как ты думаешь, что ты чувствуешь?

— Сносно, но годы берут свое.

— Ха-ха. Ну насмешил.

— Отчего?

— Твой извод времени — всего лишь сбивающий с толку показатель разложения. Ты помнишь, что не ведомое тебе было твоей юностью?

— Помню. Но поговорить я хотел о твоей юности. Природа твоей жизни в юности по сравнению с таковой в твоем агиократическом слабоумии должна являть сокрушительный контраст, вознесение к набожности — внезапно и даже мучительно. Так ли?

— Намекаешь на кислородное голодание? Возможно.

— Признаешь, что ты был распутным и разнузданным юношей?

— Для язычника — не худшим. Кроме того, может, это во мне ирландец взыграл.

— Ирландец? В тебе?

— Да. Моего отца звали Патриком. И он был тот еще обормот.

— Признаешь ли ты, что ни возраст, ни цвет женщин не имели для тебя значения, если предполагаемая транзакция состояла в соитии?

— Ничего я не признаю. Не забывай, молю, что зрение у меня было прескверным.

— Все ли твои похотливые отправления были гетеросексуальны?

— Гетеровздор! Нет никаких доказательств против меня — кроме тех, которые записал я сам. Слишком смутно. Остерегайся морока подобного извода. Ничто не черно и не бело.

— Мое призванье — исследование и действие, а не литература.

— Ты прискорбно малоопытен. Ты не можешь ни вообразить эпоху, в которой я жил, с ее укладом, ни судить о тогдашнем африканском солнце.

Пер. Шаши Мартыновой

Ваш "Архив Долки" — в проекте "Скрытое золото ХХ века". Пять дней до окончания крауд-кампании.

Редкие кадры

К дню рождения Сказочника

В ближайший четверг Кавалеру Ордена Додо, обожаемому на многих языках, в том числе и на русском, Нилу Гейману исполнится еще немного лет, и мы решили устроить сеанс повторного показа — для тех, кто присоединился к "Додо" не в начале времен: почти семь лет назад Нил Гейман почтил "Додо" своим присутствием.

С тех пор и навсегда Нил Гейман — на наших полках.

Примерно вполовину так же полезно, как музыка

Фрагмент из романа Доналда Бартелми "Мертвый отец", пер. Макса Немцова

омас, сказал Мертвый Отец, давай сменим тему. Можно поговорить о чем-нибудь поинтереснее, о жирафах, к примеру. Или можешь объясниться. Всегда интересно послушать, как кто-нибудь объясняется.

Поговорим о жирафах, сказал Томас, когда объясняюсь, я склонен заикаться. Конечно, о жирафах мне известно немного. Говорят, они очень разумны. У них красивые глаза. У них красивые ресницы. Языки достигают двадцати дюймов. Гривы не очень много. Обалденное основание шеи. Низкий трепетный голос. Быстрее лошади и могут на скорости пробегать бо́льшие расстояния. В драке способны одолеть льва при помощи копыт, если только льву не повезет. Нередки стада численностью от двадцати до тридцати особей, каждое содержит несколько самцов, но гораздо больше — самок.

Томас умолк.

Исключаются и живут в изоляции только старые самцы, сказал он.

Я оскорблен, сказал Мертвый Отец. Опять.

Тогда о жирафах говорить больше не будем, сказал Томас, лучше уж я объяснюсь. Представлю вам краткую форму, сказал Томас, основные дададанные. Я родддддддился дважды-двадцать-минус-один год назад в огромном городе, том же самом вообще-то городе, из которого мы тебя вычли. Как новое существо на земле меня, разумеется, отправили в школу, где я разумно успевал, за исключением случаев, когда разумно не успевал. В детстве у меня были все необходимые заболевания seriatim тут ветрянка, там корь, время от времени что-нибудь себе ломал, просто чтоб не отставать от сверстников, время от времени ставил фингал под глаз и получал фингал под глаз, просто чтоб не отставать от сверстников. После чего я перешел к высшему образованию, как его теперь называют, и вышеобразовывала меня бригада отдраенных специалистов в масках и мантиях, все до единого превосходные умельцы. Решено было, что образовывать меня будут до высоты двух метров, и за пппппппериод это и было совершено. Далее — мое выздоровление, проведенное, как полагалось, годилось, было естественно и правильно, на военной службе, главным образом — в далеких краях и странных сторонах, за ученьем, как отдавать честь и топать ножкой одновременно на английский мммммманер, навык, с тех пор для меня бесконечно полезный. А также как заводить дружбу с интендантом в столовой, навык для меня и прочая, и прочая. Также как копать латрину, в коей можно проводить множество счастливых и плодотворных часов, чем все мы занимались, за чтением великого Роберта Бёртона. Далее я вернулся на арену образования, где изучал одну из как-бы-наук, социологию точнее, но быстро сообразил, что у меня к ней нет таланта. Ддддддалее, всей душою и сердцем желая хранить верность чаяниям и предызмышлениям моего поколения, мальчиков 34-го года рождения точнее, я женился. Ох ну и женился же я. Я женился, женился и женился, переходя от комедии к фарсу, оттуда к бурлеску с беспечным сердцем. О радость о блаженство о радость о блаженство. Когда блаженство облажалось, а дым рассеялся, я осознал, что породил, но лишь раз, nota bene nota bene. Затем период того, что я могу назвать лишь пробелом. В этот период я много своего времени проводил за наблюденьем того, как одномоторные летательные аппараты практикуют сброс скорости, надеясь, что двигатель откажет, и я смогу увидеть катастрофу. Ни один так и не отказал. После этого я приуготовился перевлиться в сводный ор торговой жизни. Великолепно и без того оборудованный для ничего-конкретного, я упромыслил себя в ячею «законодателя навахо», но обмишулился, поскольку, во-первых, я не навахо, а во-вторых, как вам известно, в нашей стране навахо не водятся. Жаль. Тянуть распевы мне вполне удавалось. Затем я немного побраконьерствовал. Умыкал форель из правительственных садков, по большей части, жалкое презренное занятие, от кккккоторого низкое мнение, коего был о себе этот организм, никак не подымалось. Я вернулся туда же, откуда начал, в низкое мнение. После чего провел несколько лет в монастыре, но меня оттуда изгнали за чрезмерное потребление продукта, весьма изысканного коньяка. Затем я начал читать философию.

И чему же философия тебя научила? спросил Мертвый Отец.

Она меня научила, что у меня нет таланта к философии, сказал Томас, затттттто…

Зато что?

Зато я думаю, что чуток философии никому не помешает, сказал Томас. А поможет, чуток. Помогает. Это полезно. Примерно вполовину так же полезно, как музыка.

В программе "Скрытое золото ХХ века", планируется к изданию 1 февраля 2017 г. Поддержите кампанию.

Ни слова

Несколько слов лауреата Нобелевской премии по литературе Боба Дилана

ЧАШКА КОФЕ
Перевела Ната Беленькая

дыханье сладко а глаза
небесный самоцвет
спина прямая и волос
на свете мягче нет
но я не чувствую щедрот
твоей любви ко мне
поскольку ты не мне верна
а звездам в вышине

чашка кофе да на посошок
чашку кофе да на посошок
пока я не ушел

твой папа вне закона
бродяга вечный, он
учил тебя как выбрать дичь
и бросить меч вдогон
он царство охраняет
и в страхе враг бежит
он требует добавки
а голосок дрожит

чашка кофе да на посошок
чашку кофе да на посошок
пока я не ушел

твоя сестра провидица
как ты и ваша мать
ты не училась никогда
читать или писать
и наслаждение твое
ничем не стеснено
а сердце точно море
печально и темно

чашка кофе да на посошок
чашку кофе да на посошок
пока я не ушел

Еще переводы Наты Беленькой.

МНОГО НЕ ПРОШУ
Перевел Вадим Смоленский

Я не буду с тобой хитрить,
Или мудрить, или острить.
Кто я такой, чтоб тебя пугать,
Ругать, свергать и посягать.
Я ведь много не прошу,
Не бойся, не укушу.

Я не рвусь тебя хулить
Или пилить, или сверлить.
Анализировать, полемизировать,
Иронизировать и фантазировать.
Я ведь много не прошу,
Не бойся, не укушу.

Мне не в кайф с тобой бодаться,
Гнаться, драться, обольщаться
Опекать тебя, распекать тебя,
Искушать тебя, оглушать тебя
Я ведь много не прошу,
Не бойся, не укушу.

Не хочу тебя пасти,
Чтобы после огрести.
Что тебе стоит меня турнуть,
Пнуть, тряхнуть, стегнуть, лягнуть?
Я ведь много не прошу,
Не бойся, не укушу.

Остается лишь неметь,
Млеть, бледнеть, потеть, кряхтеть.
Классифицировать, фальсифицировать,
Русифицировать, мумифицировать.
А я ведь много не просил,
И даже не укусил.

Нет, тебя не проведешь,
Ты нигде не пропадешь.
Я не неволю тебя жить, как я,
Выть, как я, или быть, как я.
Я ведь много не прошу,
Не бойся, не укушу.

Еще переводы Вадима Смоленского.

ЛЮБОВЬ МИНУС НОЛЬ / ПРЕДЕЛА НЕТ
Перевел Максим Немцов

Любовь моя — молчанье
И грез не предвещает
И без присяг на верность
Она как лед и пламя мне верна
Кто-то носит розы
И что ни час — клянется
Любовь моя цветком смеется
Признаньями не купится она

А в ларьках и на вокзалах
Людям разговоров мало
Они малюют стены мелом
Повторяя то, что на устах у всех
О будущем лепечут
Любовь моя неслышно шепчет:
Любой провал успеха крепче
А провал — так он и вовсе не успех

Нож под плащом сверкает
Свеча матроны тает
А в рыцарских турнирах
Обиду пешке трудно остудить
Статуи из спичек
Друг друга подпирают
Любовь моя все это знает
Ей смысла нет ни спорить, ни судить

Мост в полночь затрясется
И сельский врач напьется
Племянницы банкиров
Даров дождутся — тоже повезло
Кувалдой буря воет
И ветер ливнем кроет
Любовь моя — как ворон
В окне, со сломанным крылом

Еще перевод Максима Немцова.

БЛЮЗ ТОВАРНОГО ПОЕЗДА
Перевела Анна Логинова

Вырос я на юге, в хижине убогой,
В двух шагах от хижины — железная дорога,
Плакать я учился под вагонов свист,
Пел мне колыбельные сонный машинист.

С тех пор и по сей день — я блюз товарняка,
Выносил в своих дырявых башмаках,
Стоит мне услышать свист товарняка
Понимаю — не унять мне блюз наверняка…

Папа был пожарным, мамка же родна
Дочкою единственной механика была
Тормозной кондуктор — милая моя,
Только вы не смейтесь — та еще змея.

Самолет, машина — мне что есть, что нет,
Не смотрю тоскливо пароходу вслед,
Но глядишь — я тут был и сорвался вдруг,
Свист заслышав поезда, идущего на юг.

Знаю я, что время мне остепениться,
Сколько раз пытался, осесть, остановиться,
Но лишь товарный поезд, что на юг летит —
Свистнет — ноги в руки и уже в пути.

Но лишь товарный поезд, что стрелой летит,
Свистнет — ноги в руки,
и я уже в пути.

ФЕРМА МЭГГИ
Перевел Александр Малахов

Я больше не работаю на ферме Мэгги ни дня.
Я больше не работаю на ферме Мэгги ни дня.
Я просыпаюсь рано утром, прошу у Бога дождя.
И голова полна идей, моя душа полна огня.
Как им не стыдно заставлять мыть пол меня.
Я больше не работаю на ферме Мэгги ни дня.

Я больше не работаю на брата Мэгги ни дня.
Я больше не работаю на брата Мэгги ни дня.
И он дает тебе на пиво, и он дает тебе на хлеб.
И он справляется что было у тебя на обед.
И каждый раз он застает тебя в дверях.
Я больше не работаю на брата Мэгги ни дня.

Я больше не работаю на папу Мэгги ни дня.
Я больше не работаю на папу Мэгги ни дня.
Он тычет ради шутки сигаретой в лицо.
На его руке блестит чужое кольцо.
Ищейки у его дверей стоят.
Я больше не работаю на папу Мэгги ни дня.

Я больше не работаю на маму Мэгги ни дня.
Я больше не работаю на маму Мэгги ни дня.
Она любит с каждым встречным поболтать о дорогом.
Все говорят о том, что пап у нее под каблуком.
Ей сорок шесть, но она врет что сорок два.
Я больше не работаю на маму Мэгги ни дня.

Я больше не работаю на ферме Мэгги ни дня.
Я больше не работаю на ферме Мэгги ни дня.
Я из кожи лезу вон, чтобы стать самим собой.
Но все вокруг хотят, чтоб я играл чужую роль.
Мне надоело быть рабом и жить зазря.
Я больше не работаю на ферме Мэгги ни дня.

СЕВЕРЯНКА
Перевел Сергей Михайлов

Как поедешь на ярмарку в северный край,
Где ветра бьют в ставень и стынет кровь,
Мой привет кой-кому передай — пускай
Вспомнит она про мою любовь.

Будешь там, когда голосит метель,
Неподвижны реки и солнца нет,
Посмотри, сапожки на ней не те ль,
Что купил я летом, тому пять лет?

И еще прошу, взгляни, не забудь,
Так же льется ль тех волос водопад,
Стыдливой волной омывая грудь,
Как их помню я, хоть забыть и рад?

Я в ночной темноте и в сиянии дня
Сам, как ветер, на север лететь готов,
Только б знать, что помнит она меня
В том краю бездомных ветров.

Так скорей поезжай в тот северный край,
Где ветра бьют в ставень и стынет кровь —
Северянке привет передай — пускай
Вспомнит она про мою любовь.

Вереницею певчих свай

8 октября (26 сентября) Марине Цветаевой 126 лет

Из цикла "Провода" (1923), возникшего благодаря переписке Марины Цветаевой с Борисом Пастернаком.

Перевод на английский взят отсюда.

Ричард Бротиган — человек, который в этом мире не дома

Фаина Гуревич, переводчик (публикуется с разрешения автора)

Герой контркультуры, литературный идол 60-х и начала 70-х, последний из битников, мост между BeatGeneration и Love Generation, хиппи-романист, поэт, дутая фигура, халиф на час, наследник Марка Твена и Хемингуэя, алкоголик, самоубийца, автор девяти поэтических сборников и одиннадцати романов, среди которых культовый — «Рыбалка в Америке», в считанные месяцы разошедшийся миллионными тиражами и до сих пор не сходящий с книжных полок Америки и Европы, — все это о Бротигане, человеке, имя и книги которого практически не известны русскоговорящему читателю.

Ричард Бротиган родился 30 января 1935 года в Такоме, штат Вашингтон. Это был разгар Великой Депрессии, глубоко отпечатавшейся на судьбах и мировоззрении нескольких поколений американцев. Семья, состоявшая из матери, двух сестер, брата и сменяющих друг друга отчимов, была не просто бедной, а нищей, жила случайными заработками и пособиями, часто переезжала с места на место. О том, что его настоящая фамилия Бротиган, Ричард узнал от матери, только когда пришло время получать аттестат: мать решила, что в документе должно стоять верное имя.

Очень мало известно о детстве и юности Ричарда Бротигана — те, кто его знал, отмечали скрытность во всем, что касалось биографии. Даже дочь, долгое время бывшая самым близким ему человеком, с удивлением вспоминала, что пересказывая ей эпизоды своего детства, отец никогда не называл родных по именам. Кое-что можно понять, читая его книги.

«Ребенком — когда я впервые услышал о рыбалке в Америке? От кого? Кажется, это был отчим.

Лето 1942 года.

Старый пьяница рассказал мне о рыбалке в Америке. Когда он был в состоянии говорить, он описывал форель так, словно это драгоценный и умный металл».

Эта цитата из «Рыбалки в Америке».

«Моя мать мирилась с моим существованием», — слова главного героя и рассказчика из написанного в 1979 году романа «Чтоб ветер не унес все это прочь».

«Я не помню, чтобы мать когда-нибудь обнимала Ричарда или говорила нам, что она нас любит», — из воспоминаний младшей сестры.

Трудно обвинять замотанных нищетой и беспросветностью людей в том, что у них не хватало сил на любовь к своим детям.

Бодлер ходил
к нам в гости смотреть,
как я размалываю кофе.
Был 39-й год,
мы жили
в такомской трущобе.
Мать сыпала
в кофемолку зерна.
Я был мал,
крутил ручку и
представлял шарманку,
Бодлер же представлялся
обезьяной,
прыгал и стучал
железной кружкой.

(Из цикла «Галилейский хичхайкер»)

Маленькому мальчику, которому не хватало в жизни любви и игрушек, приходила на помощь могучая сила — воображение. Принимая облик Бодлера, рыбалки в Америке, арбузного сахара, загадочной библиотеки, где хранятся книги, которые никто не прочтет; таинственного старика, живущего у пруда в самодельной хижине, дождя над горами или самой смерти — оно не покидало его до конца жизни.

Он хорошо учился, несмотря на постоянные переезды и меняющиеся школы, рано пристрастился к чтению, часами просиживал в библиотеках, начал сочинять сам и в пятнадцать лет твердо знал, что будет писателем, — выбор, который вызвал у окружающих, мягко говоря, недоумение. При этом характер у юного дарования был далеко не ангельский. Ни один из биографов Бротигана не обошел вниманием эпизод, о котором сам писатель почти никогда не вспоминал. В двадцать лет, поссорившись с подружкой, которой не понравились его стихи, он явился в полицию с требованием немедленно посадить себя за решетку. Арестовывать взбешенного поэта было не за что, но вместо того, чтобы мирно отправиться домой, Ричард перебил камнями окна в полицейском участке. Результатом стало двухмесячное пребывание и курс шоковой терапии в психиатрической лечебнице Портленда — той самой, в которой позже Милош Форман снимал «Полет над гнездом кукушки».

Бодлер пришел
в дурдом,
притворившись
психиатром.
Он прожил там
два месяца,
потом ушел,
но дурдом так
его полюбил,
что плелся следом
через всю
Калифорнию,
и Бодлер смеялся,
когда дурдом
терся о его ноги,
как приблудный кот.

(Из цикла «Галилейский хичхайкер»)

Вернувшись из лечебницы, Бротиган навсегда покидает Орегон и переселяется в Северную Калифорнию, где тогда жили битники и доцветал «Сан-Францисский Ренессанс».

«Я приехал в Сан-Франциско потому, что хотел жить в Сан-Франциско», — сказал Бротиган в беседе с Брюсом Куком, автором известной книги о бит-движении, в ответ на его вопрос, стремился ли молодой поэт стать одним из битников. «Я лишь краем коснулся битничества и то лишь тогда, когда оно уже практически умерло. Просто так случилось, что я их немного знал».

С 1956-го по 1972 год жизнь Ричарда Бротигана прочно связана с Северной Калифорнией. Он работал на случайных работах, сочинял стихи, выходившие мизерными тиражами в полукустарных издательствах — тоненькие книжки своих стихов Бротиган часто раздавал на улицах прохожим; тусовался с хиппи, некоторое время жил в одной из первых хиппи-коммун в местечке под названием Биг Сур. Стихи этого периода вошли потом в сборник «Пилюли vs. Катастрофа в шахте Спрингфилд». 8 июня 1957 года он женился на Вирджинии Дион Адлер, и в 1960-м году родилась Ианта Бротиган. Летом 1961 года, живя с женой и полугодовалой дочерью в кэмпинге штата Айдахо — у ручья, где водится форель, Бротиган за несколько месяцев написал на портативной машинке роман, который принесет ему мировую славу — «Рыбалка в Америке».

«Я всегда любил писать стихи, но это требует времени, как долгое ухаживание, которое приведет к счастливому браку, потому что нужно сначала как следует узнать друг друга. Я писал стихи семь лет для того, чтобы научиться составлять слова в предложения, но на самом деле я всегда хотел сочинять романы и понимал, что не смогу этого делать, пока не научусь составлять слова. Поэзия была для меня в то время любовницей, а не женой», — так он писал позже, в 1971 году.

Вслед за «Рыбалкой в Америке» были написаны «Генерал Конфедерации из Биг-Сура» в 1963-м году, «В арбузном сахаре» — в 64-м и «Аборт» — в 66-м. В то же время Бротиган сочиняет рассказы, которые затем войдут в сборник под названием «Лужайкина месть». Все это писалось в стол, не считая вышедшего в Нью-Йорке в 1964-м году и оставшегося незамеченным «Генерала Конфедерации» — публиковать никому неизвестного автора никто не хотел, но Ричард Бротиган относился к этому спокойно. В романе «Аборт» он описывает библиотеку, куда неудачливые сочинители приносят свои никому не нужные шедевры, чтобы те стояли на полке и никогда никем не были прочитаны — среди прочих посетителей в библиотеке периодически появляется высокий мужчина с вьющимися светлыми волосами до плеч, в очках и с густыми усами — портрет самого Бротигана.

Все изменилось в 1967-м году, когда в калифорнийском издательстве «Four Seasons Foundation» был напечатан роман «Рыбалка в Америке». Ричард Бротиган проснулся знаменитым.

По миру с шумом и воплями неслись шестидесятые. Размахивали транспарантами с «куриной лапой мира» и длинными волосами, собирали толпы стадионной поэзией и рок-н-роллом, грохотали напалмом во Вьетнаме и танками в Праге. Поколение Любви! Хотим Свободы! Мы не станем ни пушечным мясом, ни фаршем из ваших мясорубок! Венки из полевых цветов на головах, ромашки в дулах автоматов. По Америке и по свету катилась предсказанная Керуаком «рюкзачная революция». Хиппи-коммуны, секс-драгз-рок-н-ролл — незаполненной оставалась только литературная ниша, но и она пустовала недолго. Поколение, провозгласившее своим лозунгом «Не верь никому, кто старше тридцати», назвало литературным идолом застенчивого и негромкого тридцатидвухлетнего поэта — Ричарда Бротигана.

Бесполезно пересказывать его книги и меньше всего хочется называть их романами. Поэтическая проза, антироманы, нероманы, проза, написанная по законам поэзии, — шестилетнее ухаживание за капризной любовницей не могло пройти бесследно. Дело дошло до того, что критики заговорили об особом жанре, предлагая называть его книги «бротиганами». Слово не прижилось, а сам виновник торжества не особенно вдавался в литературоведческие подробности и продолжал говорить о своих книгах, как о романах, не придавая значения терминам. Прозу и стихи Ричарда Бротигана объединяет мягкий марк-твеновский юмор, пристальное внимание к деталям, вывернутая наизнанку логика, особый взгляд на мир, позволивший говорить о присущем только ему «чувстве искажения» и еще отстраненная и неброская фигура главного героя-рассказчика, альтер-эго автора — «человека, который в этом мире не дома», — цитата из романа «Аборт».

Книги расходились миллионными тиражами, переводились на европейские языки, критики, жонглируя посмодернистской терминологией, рассуждали о «феномене Бротигана», издатели и книготорговцы говорили о том, что авторитет дутый, и что волна популярности неизбежно должна схлынуть, а сам герой контркультуры, кажется, не очень понимал, что с ним произошло. Он продолжал жить в дешевой квартире чуть в стороне от Ван-Несс, по-детски радовался, когда его узнавали на улице, с удивлением доставал из карманов мятые долларовые бумажки, словно не понимая, как они там оказались… В доме кинозвезды, куда его теперь приглашали, как новую знаменитость, мог напиться и раскидать по комнате цветы из вазы, объясняя свои действия тем, что ему не хватает слов, чтобы выразить свою позицию в споре. А больше всей земной славы любил свою восьмилетнюю дочь.

Ему не нравилось, когда его называли хиппи-романистом. «Все, что я пишу, — это ответ человека на вопросы двадцатого века», — говорил он в интервью газете «Bozeman Daily Chronic». Ответ Ричарда Бротигана двадцатому веку был под стать самому веку и его вопросам — сюрреалистичным, запутанным и не столько разрешающим, сколько порождающим новые вопросы.

В 1972 году издательство «Warner Books» выпустило серию «Писатели — семидесятым». В нее вошли четыре книги, посвященные авторам, творчество которых, на взгляд составителей, должно было быть особенно интересно читателям в начинающемся десятилетии; вот эти писатели: Курт Воннегут, Герман Гессе, Дж. Р. Р. Толкин и Ричард Бротиган. Первые трое сейчас признанные классики мировой литературы, звезда же Ричарда Бротигана, вспыхнув ярко, не смогла удержаться на книжном небосклоне, и меньше всего в этом повинен человек, который в этом мире не дома.

Менялось время. Поколение длинноволосых постепенно превращалось в то, для чего они были рождены — в поколение бэби-бумеров, чья могучая энергия призвана не мытьем так катаньем все-таки приблизить мир к идеалам их молодости, пусть даже для этого приходится изрядно корректировать сами идеалы.

«Я не хочу сочинять ни сына Рыбалки в Америке, ни внука», — из разговора с другом. Поэт и писатель Ричард Бротиган тоже менялся, и не его вина в том, что вектор этих перемен не всегда совпадал с направлением ветра.

В 1973 году он покупает небольшое ранчо в штате Монтана, и теперь его жизнь делится между Сан-Франциско и Монтаной. Чуть позже, в 1976 году туда добавляется третья географическая точка — Токио. Несмотря на тяжелые запои, он много пишет: в 1974 году выходит роман-пародия на фильмы ужасов «Чудище Хоклайнов», в 1975-м снова пародия, на этот раз на садомазохистские книги типа «Истории О.» — «Уиллард и его кегельбанные призы», в 1976-м году — первый из двух «японских» романов «Следствие сомбреро», в 1977-м — комический детектив «Грезы о Вавилоне: сыскной роман, 1942». Бротиган снова возвращается к поэзии: в 1970-м году, еще в северо-калифорнийский период, выходит сборник стихов «Роммель прет вглубь Египта», в 75-м — «Ртуть грузят вилами» и в 78-м — «30-е июня, 30-е июня».

Книги неплохо продаются, но критика отзывается о них со все большим пренебрежением. Дело дошло до того, что «Уиллард» был назван худшим романом 1976-го года. Этому не было никаких объективных причин — мастерство Бротигана-писателя только росло: ко всему тому, что так ярко проявилось в первых книгах добавились отточенность стиля, лиричность, композиционные находки и изящно выстроенные сюжеты. Просто менялось время — маятник все дальше уходил от вольных шестидесятых, нарастала волна консерватизма, люди стыдились прежних себя, а вместе с собой и прежних кумиров.

«Когда 60-е кончились, Бротиган оказался тем ребенком, которого выплеснули из корыта вместе с мыльной водой», — писал в «Bozeman Daily Chronic» писатель и друг Бротигана Томас Макгуэйн. Сейчас с ним трудно согласиться — и 60-е не пена, и Бротиган не ребенок. В сотый раз повторилась обычная драма: поэт разошелся со временем. Тем хуже для времени.

У всех нас своя роль в истории. Моя — облако.
(Р. Б.)

Обиженный на прессу, Бротиган с 1972 года отказывается от интервью и лекций и сменяет гнев на милость только в 1980-м после выхода романа «Экспресс Токио-Монтана», соглашаясь на рекламный тур по стране. После этого он ведет курс писательского мастерства в университете штата Монтана, дает несколько интервью.

В начале 80-х на Ричарда Бротигана ополчилась, кажется, сама судьба: искренний, нежный, пронзительный роман «И ветер не уносит прочь», замысел которого он вынашивал семнадцать лет, критика встретила разгромными рецензиями; в Японии умерла от рака близкая ему женщина; тяжелый алкоголизм, разрыв с дочерью, причиной которой была обычная отцовская ревность — он не мог примириться с ее ранним по американским меркам браком. Последняя отчаянная книга «Несчастливая женщина» была закончена в 1983 году, но вышла в свет только в 1995-м во Франции и в 1999-м — в Америке. В октябре 1984 года Ричард Бротиган застрелился. Тело было найдено спустя почти две недели в его калифорнийском доме.

«Америка могла бы получше обращаться со своими поэтами», — эта совсем недавняя цитата взята из интернет-конференции, посвященной Ричарду Бротигану. Книги его вновь на полках магазинов, в журналах хвалебные рецензии — «есть многое на свете, друг Горацио…»

— Куда делся этот мальчик, мать?
— Не знаю, отец.
— Я нигде его не вижу.
— Наверное, он ушел.
— Может, он пошел домой...

(«Чтоб ветер не унес все это прочь»)

Фаина Гуревич, 2001 г.

105 лет автору, 64 — роману

"Повелитель мух", Уильям Джералд Голдинг

1. Никто не хотел печатать роман

Поскольку «Повелитель мух» был у Голдинга первой книгой, множество издательств, куда он отправлял рукопись, ею не заинтересовались. Дочь Голдинга Джуди Карвер вспоминала, как ее безденежный отец разбирался с отказами. «Самые ранние мои воспоминания — не о самой книге, а о множестве бандеролей, которые возвращались и тут же отсылались куда-то еще, — рассказывала она газете «Гардиан». — Должно быть, он очень огорчался всякий раз, когда рукопись возвращалась. Даже платить за марки требовало усилий».

2. Согласившийся издатель попытался спрятать рукопись от Т. С. Элиота

Даже лондонское издательство «Фабер и Фабер», которое в итоге выпустило книгу, поначалу сопротивлялось — и уступило напору лишь потому, что повесть страстно полюбил новый редактор Чарлз Монтейт. В редакции старались не обсуждать эту книгу при литературном консультанте, известном поэте Т. С. Элиоте.

Рассказывают, что о «Повелителе мух» тот впервые услышал случайно от светского знакомого в клубе. В биографии Голдинга «Уильям Голдинг — человек, написавший “Повелителя мух”» Джон Кэри пишет, что один друг предупредил Элиота, дескать « “Фабер” опубликовали неприятный роман о мальчишках, которые отвратительно себя ведут на необитаемом острове». В итоге страхи издателя оказались беспочвенны — поэту роман Голдинга очень понравился.

3. Книга провалилась в продаже

После выхода в сентябре 1954 года «Повелитель мух» не снискал успеха в книжных магазинах — за следующий год продалось лишь 4662 экземпляра, и книга после этого не допечатывалась. Похвалы критиков и уважение академического сообщества весь остаток того десятилетия неуклонно росли, и роман в итоге нашел своего читателя только к 1962 году, когда продажи достигли 65 000.

4. Книга также пострадала от цензуры

Ассоциация американских библиотек считает «Повелителя мух» восьмой самой спорной «классической» книгой в американской культуре, и 68-й самой противоречивой книгой в 1990-х.

5. На Голдинга не произвело впечатления то, как оно все обернулось

Хотя Голдинг поначалу был полон надежд на этот текст, со временем его собственная оценка романа потускнела. Перечитав книгу в 1972 году впервые за все эти годы, Голдинг отозвался о ней без энтузиазма. В биографии Кэри говорится, что автор счел свое произведение «скучным и грубым. Язык на двоечку».

6. Зато книгу очень любил другой знаменитый автор

Стивен Кинг считает «Повелителя мух» одной из самых своих любимых книг. В предисловии в переизданию романа в 2011 году он писал: «Насколько мне помнится, это была первая книга с руками — они тянулись со страниц и хватали меня за горло. Книга говорила мне: “Это не развлечение — это жизнь или смерть”».

7. Музыкантов книга тоже вдохновляла

У многих обнаруживаются кивки в сторону этого романа. Например:

«U2» назвали эту песню в честь седьмой главы романа.

Здесь она упоминается.

А здесь воспевается.

(Да, это было партизанское включение нашего регулярного литературного концерта.)

8. Голдингу пришлось отвечать на много вопросов о том, почему в романе нет девчонок

В аудиозаписи, опубликованной «Тед Эд»:

— Голдинг говорил: «…Группа мальчишек лучше представляет собой масштабную модель общества, чем группа девчонок. Не спрашивайте меня, почему… К равенству [полов] это не имеет никакого отношения. Думаю, женщинам глупо делать вид, что они равны мужчинам: женщины мужчин превосходят, и так было всегда».

9. Черновик романа начинался и заканчивался не так

Первоначальная версия «Повелителя мух» начиналась не на острове, а на борту самолета, где летели мальчики, незадолго до рокового крушения. Кроме того, черновик завершался зловещим упоминанием времени и даты: «16.00, 2 октября 1952 г.».

10. Саймон поначалу больше походил на Христа

Одна из самых значимых редакторских поправок Монтейта сводилась к тому, чтобы пригасить «христоподобные» черты Саймона. Голдинг задумывал этого мальчика эдаким неземным святым, но редактор счел такой подход слишком лобовым. Тот Саймон, что в итоге оказался выведен в романе, действительно намного мирнее и сознательнее своих сверстников, но ощутимой «божественности» в нем нет — именно ее Монтейт счел спорной.

11. Голдинг пережил забавный момент на школьной постановке «Повелителя мух»

Писатель Найджел Уильямз вспоминает, как пошел вместе с Голдингом на ученическую инсценировку романа в Школе Кингз-Колледжа в Уимблдоне. После спектакля он зашел за кулисы пообщаться с юными актерами. В «Телеграфе» Уильямз писал: «Потом он зашел за кулисы и спросил у мальчишек: “Вам понравилось быть дикарями?” — “Ага-а!” — заорали они. — “Так, — сказал он, — но вам бы не хотелось всегда быть дикарями, а?” И они вдруг стали похожи на мальчишек из романа, когда в конце их является спасать взрослый, — оробели и на самом деле немного обалдели от того, что их может ожидать в жизни».

По материалам портала Mentalfloss.com, пер. Макса Немцова

15 лет 9/11. Слово писателям

В частности, поэтому судья Содерберг посчитал выступление канатоходца над городом шагом поистине гениальным. Живой памятник. Своим поступком этот человек превратил себя в статую, только в типично нью-йоркскую, на краткий миг явившуюся высоко в небе и затем пропавшую. В статую, которой не было дела до истории. Циркач поднялся на башни Всемирного Торгового центра, самые высокие в мире, и натянул между ними свой канат. Башни-Близнецы. Каков выбор! Такие дерзкие. Такие зеркальные. Устремленные вперед. Само собой, чтобы расчистить место для башен, Рокфеллерам пришлось снести парочку зданий в неоклассическом стиле, равно как и несколько других исторических строений, — Клэр возмутилась, прочтя о таком вандализме, — но по большей части в них размещались затрапезные магазины электротоваров да дешевые лавчонки, где люди с хорошо подвешенными языками сбывали прохожим всевозможную дребедень: картофелечистки, фонарики со встроенным радио да музыкальные «снежные шары». Там, где прежде орудовали эти мошенники, Портовое управление поставило два высящихся над городом, доставших до неба маяка. Их стеклянные грани отразили небо, ночь, многоцветие: прогресс, идеал красоты, капитализм.

— "И пусть вращается прекрасный мир", Колум Маккэн, пер. Александра Ковжуна

Во вторник утром все они вместе отправляются конвоем в Кугельблиц, тусуются на крыльце, покуда не звонит звонок, Вырва отчаливает ловить автобус через весь город, Максин направляется на работу, сует голову в местную табачку зацепить газету и обнаруживает что у всех снесло чердаки и депрессия одновременно. В центре происходит что-то плохое.

— Во Всемирный Торговый Центр только что врезался самолет, — по словам индийского парня за прилавком.

— Что, типа частный самолет?

— Пассажирский реактивный.

Ой-ёй. Максин идет домой и чпокает «Си-эн-эном». И вот оно все перед ней. Плохое становится еще хуже. Так весь день. Где-то в полдень звонят из школы и говорят, что они закрываются раньше, и не могла бы она, пожалуйста, прийти забрать детей.

Все ходят по краю. Кивки, качанья головой, светских бесед немного.

— Мам, а папа сегодня у себя в конторе?

— Вчера он ночевал у Джейка, но, думаю, он в основном работает со своего компьютера. Поэтому есть шанс, что он туда и не ходил.

— Но он не проявлялся?

— Все пытаются до всех дозвониться, линии перегружены, он позвонит, я не волнуюсь, а вы, парни, норм?

На это они не ведутся. Еще б велись. Но оба все равно кивают и просто смиряются. Подача что надо, у этой парочки. Она держит их за руки, по одному с каждой стороны, весь путь до дома, и, хотя такое осталось у них в детстве и в широком смысле их раздражает, сегодня они ей позволяют.

— "Край навылет", Томас Р. Пинчон, пер. Макса Немцова

Intentionally, I said, I never did any harm…

75-летию Сергея Довлатова

Мы тоже, понятно, не можем не отметить этой даты – и публикуем отрывок из перевода книги "Заповедник" (в переводе – Pushkin Hills)

“Even your love of words – your crazy, unhealthy, pathological love – is fake. It’s nothing more than an attempt to justify the life you lead. And you lead the life of a famous writer without fulfilling the slightest requirements. With your vices you should be a Hemingway at the very least…”

“Do you honestly think he’s a good writer? Perhaps Jack London’s a good writer, too?”

“Dear God! What does Jack London have to do with this?! My only pair of boots is in the pawnshop… I can forgive anything. Poverty doesn’t scare me. Anything but betrayal!”

“What do you mean?”

“Your endless drinking. Your… I don’t even want to say it… You can’t be an artist at the expense of another human being… It’s low! You speak of nobility, yet you are a cold, hard and crafty man…”

“Don’t forget that I’ve been writing stories for twenty years.”

“You want to write a great novel? Only one in a hundred million succeeds!”

“So what? In the spiritual sense a failed attempt like that is equal to the greatest of books. Morally it’s even higher, if you will, since it excludes a reward…”

“These are just words. Never-ending, beautiful words… I’ve had enough… I have a child for whom I’m responsible…”

“I have a child, too.”

“Whom you ignore for months on end. We are strangers to you…” (In conversations with women there is one painful moment. You use facts, reasoning, arguments, you appeal to logic and common sense. And then suddenly you discover that she cannot stand the very sound of your voice…)

“Intentionally,” I said, “I never did any harm…”

Пер. на англ. Катерины Довлатовой

Начало деньрожденной недели "Додо"

"Во что я верю", Джеймз Грэм Бэллэрд

ДЖЕЙМЗ ГРЭМ БЭЛЛЭРД

Во что я верю

Я верю в силу воображения создать мир заново, высвободить в нас правду, не подпустить ночь, преодолеть смерть, зачаровать автострады, помочь нам втереться в доверие к птицам, завоевать расположение безумцев.

Я верю в собственные навязчивые идеи, в красоту автокатастрофы, в покой затопленного леса, в восторги безлюдного пляжа в каникулы, в изящество автомобильных кладбищ, в таинство многоэтажных парковок, в поэзию заброшенных гостиниц.

Я верю в забытые взлетные полосы на острове Уэйк, направленные в Тихие океаны наших воображений.

Я верю в таинственную красоту Маргарет Тэтчер, в изгиб ее ноздрей и глянец ее нижней губы; в меланхолию раненых аргентинских призывников; в призрачные улыбки обслуги бензоколонки; в мою грезу о том, как Маргарет Тэтчер ласкает юный аргентинский солдат в забытом мотеле, покуда за ними подглядывает туберкулезный служащий заправки.

Я верю в красоту всех женщин, в коварство их воображений, столь близкое моему сердцу; в стыковки их разочарованных тел с зачарованными хромированными поручнями прилавков в супермаркетах; в их душевную терпимость к моим извращениям.

Я верю в смерть завтрашнего дня, в истощение времени, в наш поиск времени нового — в улыбках официанток на автотрассах и в усталых глазах диспетчеров в аэропортах, пустых вне сезона.

Я верю в гениталии великих мужчин и женщин, в позы тел Роналда Рейгана, Маргарет Тэтчер и Принцессы Ди, в сладкие запахи, источаемые их губами, когда они обращаются к телекамерам всего света.

Я верю в безумие, в правду невыразимого, в здравый смысл камней, в безрассудство цветов, в недуги, припасенные для человечества астронавтами с «Аполлона».

Я верю в ничто.

Я верю в Макса Эрнста, Дельво, Дали, Тициана, Гойю, Леонардо, Вермеера, Кирико, Магритта, Редона, Дюрера, Танги и Почтальона Шеваля, в Башни Уоттса, Бёклина, Фрэнсиса Бэкона и во всех незримых художников из психиатрических заведений этой планеты.

Я верю в невозможность существования, в юмор гор, нелепость электромагнетизма, фарс геометрии, жестокость арифметики, в смертоубийственное намерение логики.

Я верю в девушек-подростков, в их испорченность позициями их же ног, в чистоту их неприбранных тел, в следы их мохнаток, оставленные в ванных занюханных мотелей.

Я верю в полет, в красоту крыла и красоту всего, что когда-либо летало, в камень, брошенный малышом, — он несет с собой мудрость государственных мужей и повитух.

Я верю в нежность хирургического скальпеля, в бескрайнюю геометрию киноэкрана, в скрытую вселенную супермаркетов, в одиночество солнца, в болтовню планет, в нашу собственную повторяемость, в небытие вселенной и скуку атома.

Я верю в свет, излучаемый видеомагнитофонами в витринах универмагов, в мессианские прозрения радиаторных решеток машин в автосалонах, в изящество бензиновых пятен на обтекателях «боингов-747» на бетоне аэродромов.

Я верю в несуществование прошлого, в смерть будущего и в безграничные возможности настоящего.

Я верю в помешательство чувств — у Рембо, Уильяма Барроуза, Уисманса, Жене, Селина, Свифта, Дефо, Кэрролла, Коулриджа, Кафки.

Я верю в творцов Пирамид, «Эмпайр-стейт-билдинг», берлинского фюрер-бункера, взлетных полос на острове Уэйк.

Я верю в телесные запахи Принцессы Ди.

Я верю в ближайшие пять минут.

Я верю в историю моих стоп.

Я верю в мигрени, в послеобеденную скуку, в страх перед календарями, в коварство часовых механизмов.

Я верю в беспокойство, психоз и отчаяние.

Я верю в извращения, влюбленность в деревья, принцесс, премьер-министров, заброшенные бензоколонки (которые прекраснее Тадж-Махала), в облака и птиц.

Я верю в смерть душевных волнений и триумф воображения.

Я верю в Токио, Бенидорм, Ла Гранд Мотт, остров Уэйк, атолл Эниветок, Дили-пласу.

Я верю в алкоголизм, венерические болезни, лихорадку и усталость.

Я верю в боль.

Я верю в отчаяние.

Я верю во всех детей.

Я верю в карты, схемы, шифры, шахматные игры, головоломки, расписания самолетов, указатели в аэропортах.

Я верю любым отговоркам.

Я верю любым резонам.

Я верю любым галлюцинациям.

Я верю любому гневу.

Я верю любым мифологиям, воспоминаниям, лжи, фантазиям, уловкам.

Я верю в таинство и меланхолию руки, в доброту деревьев, в мудрость света.

— Январь, 1984

перевод Шаши Мартыновой, редактор Макс Немцов, первое чтение этого перевода 17 августа 2016 г., Додо/Дом Черткова

Ирландская тема на наших волнах

Из Патрика Кавана

Продолжая ирландскую тему — и в жизни "Додо", и на радио "Голос Омара", — зовем вас насладиться стихотворением поэта и писателя Патрика Кавана (1904-1967), современника, приятеля/злопыхателя/собутыльника Флэнна О'Брайена; оба они — классика ХХ века в ирландской, да и мировой литературе и первопридумщики Блумздэя — праздника, посвященного "Улиссу" Джойса.

Весенний день

Эй вы, поэты-трагики, оставьте хмурый нрав,
Задвиньте Эзру Паунда и Элиота в шкаф,
И Вильяма, и Батлера, что навевают сплин,
Идемте с песнями гулять по тропкам Стивенс-Грин!

Взгляните на студенточек — они пышней цветов,
В шелках своих и платьицах — как розы всех сортов;
Они, гордясь, обгонят нас щебечущей толпой,
И ваша меланхолия пройдет сама собой.

Ученья философские — могильный пыльный хлам,
О смысле жизни рассуждать пристало мертвецам.
Пусть Кафку мучит страх и бред. Эй, хмурики, скорей —
Подальше от чернильных брызг и толстых словарей!

Эй вы, поэты милые, повеселей чуть-чуть!
Расправьте плечи хилые, вздохните во всю грудь.
Забудьте Фрейда вещего и все, что вы прошли,
Втяните собственной ноздрей пьянящий дух земли!

Новорожденный мир блестит, кружится голова,
Как в первый день творения, свежи, вкусны слова.
Любовью дышит каждый миг — не прожит, не воспет,
До психоаналитиков — еще сто тысяч лет!

Эй вы, поэты юные, решайтесь поскорей
Довериться без нудных схем фантазии своей.
Обычное — всего чудней, смешна павлинья спесь;
Не бойтесь в чем-то быть людьми, ведь все мы люди здесь.

Пер. Григория Кружкова

Стук моей крови — главный довод мой

Вчера исполнилось 105 лет Мервину Пику

Сегодня празднуем одного из главных литературных шаманов ХХ века, дверь в соседний космос, первовладыку замка Горменгаст, художника, поэта, мифотворца Мервина Пика.
Здесь — все его книги, доступные сейчас на русском языке.

Из хаоса моих сомнений

Из хаоса моих сомнений
и хаоса моих творений
я неизбежно обращаюсь,
как стрелка к полюсу,
к тебе... как стылый ум к душе,
когда всё смутно;

К тебе я обернусь, тебя ищу;
ищу тебя и обращаюсь
к любви, что сквозь мой хаос
пышет правдой
и светит мне в пути.

С геранью есть загвоздка

С геранью есть загвоздка:
избыточно красна!
Загвоздка с булкой поутру:
в ней хлеба дополна.

С алмазом есть загвоздка:
он яркий чересчур.
Тот же изъян у рыб, и звезд,
И творческих натур.

На мой взгляд, сей изъян у звезд —
В том, как они летят.
Есть незадача и со мной:
В том, как глаза глядят.

Загвоздка с зеркалом моим,
Что кажет мне оно:
Кругом изъяны и во всем,
Где быть их не должно.

Жить — это чудо

Чудесна эта жизнь, сама собой.
Совсем другое дело — сумрак розни.
Стук моей крови — главный довод мой.

Рисуй, художник, распевай, поэт,
Вы, дети музыки, вершите свое дело:
Сил больше, чем в крыле жучка, в машинах нет.

Из света к затененным небесам
Созвездие воображенья сердца
Летит, пусть что ни есть даст нам.

Ни страх, ни алчность веру не убьет,
Пока стук крови в каждом сердце — довод,
Что чудо всё, пока оно живет.

Переводы стихотворений для этого эфира подготовила Шаши Мартынова.

Совесть планеты

133-летию Франца Кафки

Сегодня все думающее головой человечество с благодарностью празднует 133-летие совести планеты — Франца Кафки. "Голос Омара" публикует один из его малюсеньких рассказов, пер. С. Апта.

Занимая его в вечерние и ночные часы романами о рыцарях и разбойниках, Санчо Панса, хоть он никогда этим не хвастался, умудрился с годами настолько отвлечь от себя своего беса, которого он позднее назвал Дон Кихотом, что тот стал совершать один за другим безумнейшие поступки, каковые, однако, благодаря отсутствию облюбованного объекта — а им-то как раз и должен был стать Санчо Панса — никому не причиняли вреда. Человек свободный, Санчо Панса, по-видимому, из какого-то чувства ответственности хладнокровно сопровождал Дон Кихота в его странствиях, до конца его дней находя в этом увлекательное и полезное занятие.

Еще микропрозы Кафки можно (и нужно!) почитать тут.

«Крепкие кости»

Одно стихотворение о надежде собрало тысячи перепостов

Banksy

На этой неделе нам всем было особенно трудно любить мир таким, какой он есть. Именно об этом разговаривает с читателем стихотворение «Крепкие кости»/Good Bones. Американская поэтесса Мэгги Смит разместила его у себя в Twitter в среду, когда мы проснулись, чтобы узнать о кошмаре в Орландо. Этот текст настолько стремительно облетел интернет, был переведен на разные языки и вызвал отклик такого охвата и силы, что об этом написала даже «Гардиан».

«Голос Омара» перевел его для вас.

Крепкие кости

Жизнь коротка, но от детей я это скрою.

Жизнь коротка, и я свою укоротила

тысячею восхитительных необдуманностей,

тысячу восхитительных необдуманностей

я скрою от своих детей. Мир по крайней мере

на пятьдесят процентов ужасен, и это еще

по консервативным оценкам, но от детей я это скрою.

На каждую птицу здесь камень, брошенный в птицу.

На каждое любимое чадо найдется сломленное, измученное,

на дне озера. Жизнь коротка, и мир ужасен

по крайней мере наполовину, и на каждого доброго

незнакомца найдется тот, кто тебя сломает,

но от детей я это скрою. Я стараюсь

продать им мир. Любой порядочный агент по продаже,

показывая вам лютый гадюшник, щебечет, что кости

у дома крепкие: какое могло бы прекрасное место быть,

а? Вы же сможете все тут устроить прекрасно.

Пер. Аня Синяткина, ред. Шаши Мартынова

Оригинал

日本語版アニメーション『入り江にて』

Ко дню рождения Александра "нерукотворный памятник" Сергеевича Пушкина

Предвосхищая завтрашний день рождения Алексансергеича, публикуем пролог к "Руслану и Людмиле" в виде мультика на японском. Этот текст, бесспорно, входит в десятку литературных коленных рефлексов любого русскоязычного читателя. Кстати, пролога этого, который все мы в состоянии цитировать, не приходя в сознание, в первом издании поэмы, 1820 года, не было, он появился в издании 1828-го.

Пятиминутка истории перевода "Мастера и Маргариты" на английский

К 125-летию Михаила Афанасьевича

"Мастера и Маргариту" дарили англоязычному читателю не раз и не два — вот неполный список переводов:

1967 г., Мирры Гинзберг, "Гроув Пресс"
1967 г., Майкла Гленни, "Харпер и Роу" и "Харвилл Пресс"
1993 г., Даэны Бёргин и Кэтрин Тьернан О'Коннор, "Ардис Паблишинг"
1997 г., Ричарда Пэвиэра и Ларисы Волохонской, "Пенгуин Букс"
2006 г., Майкла Карпелсона, "Лулу Пабликейшнз"
2008 г., Хью Элпина, "Уануорлд Пабликейшнз"

Редакция "Голоса Омара", впрочем, никаких кровавых мордобоев между поклонниками того или иного перевода на просторах интернета не заметила — в отличие от русскоязычного сегмента, где существует понятие "канонического" и "неканонического" перевода, применяемое не к Священному писанию. Однако интересных разговоров о сопоставлении переводов это не отменяет, и мы решили процитировать фрагмент такого сравнения, опубликованного в 2013 г. в читательской сети "Гудридз". Обсуждаемый фрагмент в оригинале, напомним, выглядит так:

Да, следует отметить первую странность этого страшного майского вечера. Не только у будочки, но и во всей аллее, параллельной Малой Бронной улице, не оказалось ни одного человека. В тот час, когда уж, кажется, и сил не было дышать, когда солнце, раскалив Москву, в сухом тумане валилось куда-то за Садовое кольцо, – никто не пришел под липы, никто не сел на скамейку, пуста была аллея.

Цитата из рассуждения читателя, поклонника романа "Мастер и Маргарита", писателя Нэйта Дорра (пер. этого фрагмента с англ. наш):
1. Начнем с перевода Мирры Гинзберг. Мне полюбились ее переводы рассказов Замятина, и я взялся познакомиться с ее переводом Булкагова. Впрочем, он сделан раньше того, который я читал первым, и основан на урезанном цензурой тексте романа. Хм-м. Как бы то ни было, вот абзац этого перевода, из самого начала, — замечательный:

Oh, yes, we must take note of the first strange thing about that dreadful May evening. Not a soul was to be seen around--not only at the stall, but anywhere along the entire avenue, running parallel to Malaya Bronnaya. At that hour, when it no longer seemed possible to breathe, when the sun was tumbling in a dry haze somewhere behind Sadovoye Circle, leaving Moscow scorched and gasping, nobody came to cool off under the lindens, to sit down on a bench. The avenue was deserted.

2. Теперь — Ричард Пэвиэр, это один из последних переводов, самый популярный теперь. Тот же абзац, всё неплохо:

Ah, yes, note must be made of the first oddity of this dreadful May evening. There was not a single person to be seen, not only at the stand, but also along the whole walk parallel to Malaya Bronnaya Street. At that hour when it seemed no longer possible to breathe, when the sun, having scorched Moscow, was collapsing in a dry haze somewhere beyond Sadovoye Ring, no one came under the lindens, no one sat on a bench, the walk was empty.

3. Еще один сравнительно новый перевод, Майкла Карпелсона, не лучший:

By the way, it is worthwhile to note the first strange thing about that horrible May afternoon. Not a single human was to be found in the vicinity of the booth or, indeed, in the entire alley that ran parallel to Malaya Bronnaya Street. At an hour when it seemed almost impossible to breath, when the sun, scorching Moscow, was plunging into the dry haze somewhere beyond Sadovoye Ring Road, no one sought shelter in the shade of the lindens, no one sat down on the benches. Empty was the alley.

4. А вот и перевод Майкла Гленни, давнишний. Ох уж этот Майкл Гленни...

The was an oddness about that terrible day in May that is worth recording: not only at the kiosk but along the whole avenue running parallel to Malaya Bronnaya Street there was not a person to be seen. It was the hour of the day when people feel too exhausted to breath, when Moscow glows in a dry haze as the sun disappears behind the Sadovaya Boulevard--yet no one had come out for a walk under the limes, no one was sitting on a bench, the avenue was empty.

Limes?* И да, вот еще что: далее на киоске с напитками значится "Пиво и воды"; первый и второй переводчики пишут "Пиво и прохладительные напитки", Гленни — "Пиво и минералки". Ну его, Гленни.

Далее герои заказывают напитки. У Гинзберг они просят "Нарзан", о котором я вычитал следующее:
Знаменитая на всю Россию минеральная вода. Добывается на Северном Кавказе, в санаторно-курортном городе Кисловодске. Само слово нерусского происхождения, означает "кислая вода", откуда и название города. Кисловодск — приятный спокойный город, "Нарзан" там разливают бесплатно.

Интересная и очень точная деталь. Пэвиэр же заменяет название на "зельтерскую", а Гленни, хоть вроде и понимает, что в киоске торгуют минералкой, выдает вдруг "лимонад". Ну его, Гленни.

5. Добыл я и пятый перевод, Дайэны Бёргин и Кэтрин О'Коннор:

And here it is worth noting the first strange thing about that terrible May evening. Absolutely no one was to be seen, not only by the refreshment stand, but all along the tree-lined path that ran parallel to Malaya Bronnaya Street. At a time when no one, it seemed, had the strength to breathe, when the sun had left Moscow scorched to a crisp and was collapsing in a dry haze somewhere behind Sadovoye Ring, no one came to walk out under the lindens, or to sit down on a bench, and the path was deserted.

Похоже, перевод "Мастера и Маргариты" — тема многочисленных дискуссий. Как я уже говорил, Гленни и Гинзберг работали с оригиналом, подвергнутым цензуре, а Пэвиэр и Бёргин/О'Коннор — с позднейшим текстом, изданным в постсоветское время. На "Амазоне" одни читатели отвергают перевод Гленни и голосуют за Гинзберг, другие — за Бёргин/О'Коннор. В одном подробном читательском сравнении четырех переводов версию Гинзберг называют самой удобочитаемой и самой точной по нюансировке авторского тона и юмора, а это важно. В том же сравнении сообщается, что Пэвиэровский перевод, хоть и самый технически точный, не передает юмор вообще, и потому понятно, почему мне при первом чтении роман показался нисколько не смешным. Ясное дело, этот читатель на дух не выносит Гленни. Бедолага Гленни. И все-таки ну его.

_______________________________________

*"Липа" по-англ. именуется и lime, и linden — первое наименование чаще встречается в британском английском.

Иллюстрация к этому эфиру: Ален Макдоналд, "Мастер и Маргарита".

Смерти недвусмысленно рекомендуют

Международному Дню Пинчона на Публике

...И теперь по комнатам, вытесняя застарелый ночной дым, алкоголь и пот, разрастается хрупкий адамово-смоковный аромат Завтрака: цветочный, вездесущий, удивительный, больше зимнего солнца, он берет верх не грубой едкостью либо количеством, но скорее витиеватой сложностью сплетенья молекул, у них с кудесником общая тайна, коей — хоть и нечасто Смерти столь недвусмысленно рекомендуют отъебаться, — повязан лабиринт живых генетических цепей, что сохраняет человеческое лицо десять или двадцать поколений… и то же самое структурное притязание запускает банановый дух военного утра виться, отвоевывать, побеждать.

— Томас Р. Пинчон, "Радуга тяготения" (1973), пер. Анастасии Грызуновой и Макса Немцова

Криптофотоконкурс "Додо", посвященный Дню Пинчона на Публике: ‪#‎PynchonInPyblic‬, ‪#‎DodoSpace‬.

Празднованию 2-летия "Голоса Омара". Второе первое апреля на наших волнах.

(легкое подражание Хемингуэю и его переводчикам). Классическое из Андрея Кнышева, "Тоже книга" (1991 г.)

— Чёрт бы побрал этих Escoceses*! Всё-таки они умеют делать настоящее виски! — Пабло сделал ещё глоток, и промокнул губу о губу.

— Да, что ни говори, уж кто-то, a Escoceses** на этом деле собаку съели... — отозвался из своего угла пещеры младший из Братьев, по прозвищу Корсиканец.

Они сидели вшестером в тёмном, но прогревшемся воздухе грота в ожидании, когда кончится этот проклятый снегопад. Они сидели вшестером, — Пабло, младший из братьев, по прозвищу Корсиканец, Ренато, раненый, которого они подобрали под Сан-Лучано, и старик с мальчиком.

Они сидели вшестером в этом треклятом гроте уже четвёртые сутки и сейчас они пили виски и чертыхались.

— Они, наверное, только и делают, что пьют своё виски и ходят в юбках, — сказал Ренато и выругался.

— Кто? — спросил Пабло. — А-а, Escoceses***? Интересно, что у этих Escoceses**** под юбкой.

— Известно что! — хмыкнул Ренато и выругался.

— Хватит! — строго прикрикнула Мария. Она была седьмой.

— Небось, торчи они четвёртые сутки в этой дыре, они бы действительно выпили всё своё виски, эти Escoceses*****, будь они неладны!

— Дались тебе эти Escoceses******! Escoceses******* как Escoceses********, — такие же люди, как и все. Вот заладил Escoceses********* да Escoceses**********! Хватит! — сказал старик и вышел из пещеры, отогнув полог, с которого сполз мокрый налипший снег.

— Escoceses************... — задумчиво произнес он, глядя на падающие с неба хлопья.

Ленивая перебранка внутри смолкла. Когда старик вернулся в пещеру, все уже спали. «Escoceses»*************, — хмыкнул он про себя, укутываясь в одеяло.

______________________________________

* шотландцы (исп.).

** в переводе с испанского — «шотландцы».

*** как правило переводится как «шотландцы».

**** одно из значений этого слова — шотландцы (исп.).

***** испанское обозначение шотландцев.

****** так баски обычно называют шотландцев.

******* (исп.) — шотландцы.

******** чаще всего переводится как «шотландцы» (исп.).

********* по-испански означает «шотландцы».

********** здесь: «шотландцы».

*********** шотландцы (исп.).

************ испанцы (шотл.).

Сонет, написанный на Вестминстерском мосту

7 апреля 246 лет Уильяму Уордсуорту

Что чище нам могла явить Земля?
Кто этой величавой красотой
не смог плениться, — тот уныл душой.
Весь город убран в утренний наряд,

все пусто, тихо; храмы, мачты в ряд,
театры, купола и башни где-то там
стоят лицом к полям и небесам,
в незамутненном воздухе горя.

И не могло прекрасней никогда
начать светило свой извечный ход;
в его сиянии — земля, вода;

лениво свою гладь река несет,
и кажется, что крепко спят дома...
В огромном городе пока спокойно все.

Пер. Макса Немцова

Илл.: "Здание Парламента в Лондоне", Клод Моне, 1904

Маленький привет весеннему равноденствию

От Элджернона Ч. Суинбёрна, из "Аталанты в Калидоне" (1865)

Дожди и докука зимы — за плечами,
И власть снегов и скверного сна,
И дни, что любовников разлучали,
И свет побежденный, и тьма, что сильна;
В памяти время — печаль позабыта,
Повержен мороз, а бутоны — раскрыты,
В зеленом подлеске, согретом лучами,
Цветок за цветком прибывает весна.

Элджернон Чарлз Суинбёрн (1837–1909) — английский поэт, драматург, романист, критик, внес вклад в знаменитое 11-е издание Британской энциклопедии.

Иллюстрации к посту: Мария Юганова
Перевод: Шаши Мартынова

"Мир должен быть сделан для пеших" / Дж. Керуак

94-летию Джека Керуака

Джек Керуак, между прочим, мог бы быть жив до сих пор, не будь он Джеком Керуаком, со всеми вытекающими. Вчера, 12 марта, ему бы исполнилось всего 94. Знаменосцу битничества мы посвящаем сегодняшний эфир. Сначала будет немного стихов Керуака, а следом —специальное кино.

Птицы запели
в темноте...
Рассвет в дождь.

Желтеет низко
луна чуть выше
тихого света в окне.

Снег в сапоге
Забыт
Птичий дом

Один цветок
на обрыве
Кивает каньону

Звезды в небе
Тщетны
Трагедия Гамлета
Тщетна
Спящая мать
Тщетна
Фонарь на углу
Тщетен
Фонарь на углу не горит
Тщетно
Авраам Линкольн
Тщетен
Держава ацтеков
Тщетна
Рука, что пишет, — тщетно
(Распорки для обуви в обуви
Тщетны
Струна от ставен
на маленькой библии
Тщетна
Блеск зеленой стеклянной
пепельницы
Тщетен
Медведь в гуще леса
Тщетен
Жизнь Будды
Тщетна)

Видео — фильм «Сабс» (целиком, чуть больше часа) владивостокского режиссера и оператора Глеба Телешова и независимой студии «PW93», получивший в 1996 году Гран-При Международного кинофестиваля «Молодiсть» в Киеве и был показан в 1997-м на Берлинском кинофестивале, фестивале «Полночное Солнце» в Финляндии и еще в паре приятных мест.

Перевод стихотворений: Шаши Мартынова

Авторы малой прозы освобождают потомков от бремени выбора

107-летию Станислава Ежи Леца

Из "Непричесанных мыслей" (1957)

Воскреснуть могут лишь мертвые. Живым труднее.
Предпочитаю надпись "Вход воспрещен" надписи "Выхода нет".
Окно в мир можно закрыть газетой.
Надо умножить количество мыслей так, чтобы на них не хватило надзирателей.
Уже сам знак параграфа выглядит как орудие пытки.
Все надо принести в жертву человеку. Только не других людей.
У каждого века есть свое средневековье.
Идею можно докультивировать до культа.
Там, где господствуют жестокие законы, люди тоскуют по беззаконию.
Мечта рабов: рынок, где можно было бы покупать себе господ. Замыслы попадают в голову изнутри.
Часто крыша над головой мешает людям расти.
Мир вовсе не безумен, хотя и не приспособлен для нормальных людей. Он только для нормированных.
Бессонница - болезнь эпох, в которые людям велено на многое закрывать глаза.
Когда рождается пессимизм? При столкновении двух различных оптимизмов.
Боюсь властителей душ. Что они делают с телами?
Неграмотные вынуждены диктовать.
Одни хотели бы понимать то, во что верят, а другие — поверить в то, что понимают.
Существует идеальный мир лжи, где все истинно.
Из одной системы нам еще долго на выбраться — из Солнечной.
Когда персонажи политической басни — животные, это значит, что эпоха бесчеловечна.
Правды нет — часто утверждает она сама. Из осторожности.
Каково назначение человека? Быть им.
"Я слышал, что мир прекрасен", — сказал слепой. "Кажется", — ответил зрячий.
Чаще всего вход там, где выход.
Что хромает, то идет.
Верю в прогресс: будут изобретены машины для чтения мыслей, еще не пришедших в голову.
Максимальным чувством юмора обладают умершие: они смеются надо всем.
Ах, если бы высшим достоинством государства было человеческое.
Человек — побочный продукт любви.

По переводу В. Россельса и Е. Фридмана

День любовной лирики

Назначаем сегодняшний день подходящим для цитирования Барда, а точнее — его сонета №65, в переводе Самуила Яковлевича Маршака. Вот здесь можно послушать вокально-инструментальную (песенную) версию этого памятного стихотворения.

Уж если медь, гранит, земля и море
Не устоят, когда придет им срок,
Как может уцелеть, со смертью споря,
Краса твоя — беспомощный цветок?

Как сохранить дыханье розы алой,
Когда осада тяжкая времен
Незыблемые сокрушает скалы
И рушит бронзу статуй и колонн?

О горькое раздумье!.. Где, какое
Для красоты убежище найти?
Как, маятник остановив рукою,
Цвет времени от времени спасти?..

Надежды нет. Но светлый облик милый
Спасут, быть может, черные чернила!

Пять мифов о Чарлзе Диккенсе

204-му дню рождения повелителя английского слова

1. Романы Диккенса такие длинные, потому что ему платили пословно.

Таков, вероятно, самый распространенный упрек в адрес Диккенса; из этого подозрения вытекает, что Диккенс — жадный писатель, который болтает без необходимости. Это неправда. По договорам на "Холодный дом" и "Крошку Доррит", к примеру, доходы Диккенса зависели от продаж, а не от объема текста.

Эту легенду породило то, что Диккенс заранее прописывал объем своих романов, зачастую обещая историю в 20 частях, по 32 страницы в каждой. Но за объем ему никто не приплачивал.

Диккенс популяризовал серийные издания — в XIX веке сформировался такой способ публикации романов. Так же, как телезрители в наши дни смотрят 50-минутные выпуски длинного сериала, присоединяясь к просмотру посреди изложения или же бросая смотреть на пол-дороге, читатели включались в чтение таких серийных изданий. Серийная публикация имела шансы на развитие и окончание, только если автору удавалось увлечь читательскую аудиторию.

Диккенс пишет длинными фразами, говорите? Да, но у всякой многоречивости есть литературная цель. Диккенс лукав: он имитирует многословные бюрократические, профессиональные или церемониальные жаргоны, насмехаясь над институтами, говорящими на этих "языках". Диккенс пишет толстые книги? Да, потому что сериал на бумаге позволяет постепенно создавать с виду разрозненных персонажей из всех слоев общества, от самых низов до высшей элиты, а затем постепенно являть нам связи между ними.

2. Истории Диккенса — сплошное морализаторство.

Джордж Оруэлл, в целом — поклонник Диккенса, однажды заявил, что у Диккенса "вся 'суть'... одна сплошная банальность: веди люди себя достойно, мир тоже был бы достойным местом". Некоторые перефразируют это критическое замечание и считают его похвалой. Они усматривают у Диккенса банальное поучение: будьте великодушны. Соберитесь у камелька и утешьте всех Крошек Тимов мира сего.

Но читателю не стоит слишком утруждаться поиском морали в романах Диккенса. Если не считать "Рождественской песни", Диккенс не писал ни притч, ни трактатов. Можно по ошибке недооценить или же попытаться извлечь уроки из комических имен персонажей или одних и тех же фраз, которые они время от времени навязчиво повторяют. Персонажи Диккенса никогда не просты — и не простаки, даже Мэгги из "Крошки Доррит", у которой поврежден мозг. Как и у Шекспира, герои у Диккенса сложны — трудно им и вести себя достойно.

3. "Большие надежды" — хорошая программная книга для старшеклассников.

Вспомним сюжет "Больших надежд": мальчик убежден, что ему покровительствует состоятельная дама и что она хочет женить его на своей приемной дочери. Деньги преображают юношу в невыносимого сноба. Позднее он обнаруживает, что совершенно все в своей жизни понимал неверно. Деньги ему обеспечивал каторжанин, которого юноша случайно встретил на кладбище, когда был еще ребенком. Та девушка ему не светит вовсе. Помочь своему благодетелю он бессилен и отправляется в Каир трудиться простым конторщиком. Оглядываясь на свою жизнь, наш герой понимает, что никому не постичь, что принесет будущее, да и что значит настоящее — во всей полноте.

С учетом этого довольно странно слышать, что учителя считают "Большие надежды" подходящим романом для школьников. Школьники вступают во взрослую жизнь, а им предлагают историю про то, что они никогда толком не поймут сути важнейших событий в своей жизни, какие бы планы они ни строили, ничего не получится, зато есть все шансы вырасти паршивцем; впрочем, если повезет, череда болезненных потрясений сделает из тебя человека и покажет, до чего несносным ты стал.

Стоит ли морочить школьникам головы? Пусть лучше читают "Домби и сына". Да, это толстая книга. Зато у нее захватывающий сюжет и живые персонажи, и из романа делается ясно, что это у взрослых с их карьерами и бизнесами кавардак в жизни. Этот посыл юношество оценит.

4. "Дэвид Копперфилд" автобиографичен.

Вправду ли D.C. — это C.D., Чарлз Диккенс? Велико искушение толковать "Дэвида Копперфилда" как зеркало жизни Диккенса. Роман-то написан от первого лица — от лица мальчика, сделавшегося знаменитым писателем. Диккенс даже вплел в этот роман "автобиографический фрагмент", написанный прежде самого романа. Его описание юного Копперфилда, трудящегося на фабрике Мэрдстона и Гринби, впрямую опирается на историю детства автора: в 12 лет Диккенс работал на фабрике, где чернили обувь. "Здесь затейливо переплетены правда и вымысел", — рассказывал сам Диккенс и даже гордился вслух, что ему "все удалось превосходно".

И впрямь. Однако читателям следует помнить, что вся история целиком — безусловно, вымысел. В отличие от Копперфилда, например, Диккенс никогда не переживал смерти жены, никогда не преклонялся перед другом детства, который, как Стирфорт, плохо кончил, и не шел шесть дней по Англии к своей тетушке.

5. Диккенс — певец Лондона.

Банальность: город Диккенса — Лондон, Лондон нашел в Диккенсе себя. Оставьте провинцию Джордж Элиот, а промышленный север — Элизабет Гаскелл. Диккенс — из горожан. Многолюдность, энергия спешки, грязь и хаос, столкновение социальных классов: романы Диккенса говорили о жизни Лондона XIX века. Тем не менее, если приковывать Диккенса к Лондону и Британии, принижается значимость и города, и автора. Ни один из романов Диккенса не происходит целиком в Лондоне. Пиквик постоянно уезжает оттуда и мотается по провинциальным станциям дилижансов от Бёри-Сент-Эдмундс до Бристоля. В "Лавке древностей" крошка Нелл сбегает пешком по трагической дороге через Бирмингем.

Если бы Диккенс ограничил свою географию Лондоном, он бы создал городу ложный портрет. Начиная с "Крошки Доррит", Диккенс делает свои сюжеты международными. "Повесть о двух городах" — история, развивающаяся в Лондоне и Париже, действие происходит одновременно в этих двух столицах. "Большие надежды" связывают Лондон Пипа с жизнью австралийского пастуха. Диккенс никогда не забывал, что сама суть Лондона в том, что этот город — перекресток мировых дорог.

По материалам газеты "Вашингтон Пост", пер. Ш. Мартыновой.

Романтический вкус — явление редкое

240 лет Эрнсту Теодору Амадею Гофману

Великий немецкий мифотворец, досконально переведенный на кучу языков, чьи сказки читаны до дыр с детства последние пару веков и визуализированы всеми мыслимыми и доступными технике способами, писал, как известно, еще и музыку и критические статьи о ней же, а также рисовал. Сегодня ему бы исполнилось 240 лет — если бы жизнь его не была такой непростой (ну и если бы человечество научилось жить так долго прямо тогда же, в XIX веке).

Как сказочника Гофмана знают все, а как музыкального критика — не поголовно. Поэтому сегодня эфир о юбиляре будет с музыкальным креном. Вот фрагмент из его очерка о Пятой симфонии Бетховена (полный текст двух очерков Гофмана об инструментальной музыке см. на сайте beethoven.ru):

Романтический вкус — явление редкое; еще реже — романтический талант; поэтому так мало людей, способных играть на лире, звуки которой открывают полное чудес царство романтического.
Гайдн романтически изображает человеческое в обыденной жизни; он ближе, доступнее большинству.
Моцарта больше занимает сверхчеловеческое, чудесное, обитающее в глубине нашей души.
Музыка Бетховена движет рычагами страха, трепета, ужаса, скорби и пробуждает именно то бесконечное томление, в котором заключается сущность романтизма. Поэтому он чисто романтический композитор; не оттого ли ему меньше удается вокальная музыка, которая не допускает неясного томления, а передает лишь выражаемые словами эффекты, но отнюдь не то, что ощущается в царстве бесконечного?

Любимое стихотворение Джулиана Барнса

Прекрасному живому классику британской литературы — активно переводимому на русский язык — Джулиану Барнсу на наступающей неделе исполнится 70 лет. "Нью-Йорк Таймз" поинтересовалась у писателя, какое у него любимое стихотворение. Барнс ответил — "Законы бога и людей" поэта-эдвардианца Альфреда Эдварда Хаусмена. Мы с удовольствием цитируем перевод этого стихотворения (спасибо порталу "Век перевода"), выполненный Юлием Таубиным*.

Законы бога и людей
Кто хочет – что; благоговей –
Не я! Пусть бог и человек
Им сами следуют вовек.
Себе другой избрал я путь –
Они хотят меня вернуть.
Но я, хуля законы их,
Им не навязывал своих.
Мол, как угодно, господа, –
Раз вы туда, так я сюда.
Так нет же! Им стерпеть нельзя,
Что у него своя стезя.

Они грозят – иди назад,
Не то – тюрьма, петля и ад.
Как не робеть мне! Суд их скор.
Могу ль вступить в неравный спор?
Не я построил этот мир.
Я в нем блуждаю чужд и сир.
Хоть глупые, но господа –
Они. Их сила, их права.
А нам на Марс не улететь
С тобой, душа моя… Так впредь
Смирись и следовать сумей
Законам бога и людей.

Юлий Таубин (1911, Острогожск Воронежской губ. – 1937, Минск, расстрелян)

Педагог по образованию, с 1926 года начал публиковать стихи в местных и Минских газетах. В 1930–1932 годах были изданы 5 сборников стихов Таубина на белорусском языке. В 1931 году поступил в Белорусский государственный университет, но 25 февраля 1933 года был арестован, 10 августа приговорен к 2 годам ссылки, выслан в Тюмень. Переводил стихи Гейне и Маяковского на белорусский язык. Изучал английский язык, переводил стихи английских и ирландских поэтов на белорусский и русский языки. 4 ноября 1936 года повторно арестован и этапирован в Минск. 29 октября 1937 приговорен к расстрелу как "член антисоветской организации" и в ночь на 30 октября расстрелян. Незадолго до второго ареста Юлий Таубин послал в Ленинградское издательство "Художественная литература" переводы стихов Альфреда Хаусмена, Уильяма Батлера Йейтса и других поэтов. Они вошли по недосмотру цензуры в книгу М. Гутнера "Антология новой английской поэзии" (Ленинград: Гослитиздат, 1937), опубликованную через 20 дней после расстрела поэта. Реабилитирован: в 1956 году по первому делу, в 1957 году – по второму.

Зарубежный литературный 2016-й, с января по июнь: свежак, новости, годовщины

Обзор "Гардиан", избранное

"Голос Омара" представляет (очень по верхам) некоторые события англоязычного литературного пространства; многие грядущие публикации доберутся и до нас, на русском языке, будемте заранее информированы.

Январь

Книги
«Шум времени», Джулиан Барнс. Первый роман после букеровского «Предчувствия конца», основан на биографии Дмитрия Шостаковича. Барнс исследует перипетии непростых отношений композитора с властью и собственной совестью.

«Темная материя и динозавры: потрясающая связь всего со всем во Вселенной», Лиза Рэндэлл. Исследование американского физика-теоретика и знаменитого космолога; о книге уже говорят, что это «самое захватывающее научно-популярное чтение в вашей жизни».

События и годовщины

3 января: На «Би-би-си-1» стартовала телеэпопея «Война и мир» режиссера Эндрю Дэвиса.
10 января: 50-летие публикации «Хладнокровного убийства» Трумена Капоте. Эту книгу именуют первым нехудожественным романом в литературе.

Февраль

Книги

«Запад Эдема», Джин Стайн. Литературная журналистка Стайн собрала и запечатлела устную историю Голливуда — интервью с Лорен Бэколл, Джоан Дидион, Деннисом Хоппером, Артуром Миллером, Стивеном Зондхаймом и др.

«Леонард: Жизнь», Уильям Шэтнер. Капитан Кёрк — о Споке: поклон от Шэтнера партнеру по съемкам Леонарду Нимою, глубоко сердечная книга (одобрил бы невозмутимый Спок такой тон или нет — не знаем).

«Шейлоком звать меня», Хауард Джейкобсон. В Великобритании выходит целая серия книг-переосмыслений Шекспира; букеровский лауреат Джейкобсон изучает тему еврейства, отцовства и нравственности у Барда.

«Высокие горы Португалии», Ян Мартел. Автор «Жизни Пи» исследует любовь и совесть, объединяя три истории ХХ века в одной книге: поиск сокровища, таинственное убийство и горе вдовы, у которой в друзьях шимпанзе.

Годовщина

28 февраля: 100-летие со дня смерти Генри Джеймса; последнее, что, как считается, сказал перед смертью этот американо-английский классик: «Вот оно, наконец, то самое, выдающееся».

Март

Книги

«Языковое животное: полнота человеческих лингвистических возможностей», Чарлз Тейлор. Выдающийся канадский философ доказывает, что язык не просто описателен — он создает значения и глубинно формирует человеческий опыт.

«Проект “Жизнь”: невероятная история 70 000 обычных жизней», Хелен Пирсон. В 1946 ученые начали отслеживать жизни тысяч британских детей, родившихся в течение одной мартовской недели, и с тех пор производили аналогичные исследования каждые 12 лет как часть «самого продолжительного постоянного изучения человеческого развития в истории». «Проект “Жизнь”» — первый отчет этого грандиозного проекта.

«В кафе экзистенциалистов: свобода, бытие и абрикосовые коктейли», Сара Бейкуэлл. Биограф Монтеня произвела исследование группы мыслителей в составе Жан-Поля Сартра, Симоны де Бовуар, Раймона Арона и др., т. е. истории экзистенциализма с зарождения в 1930-х и его роли в послевоенном освободительном движении — антиколониализме, феминизме и борьбе за права секс-меньшинств.

События и годовщины

3 марта: в телеэфире «Дон Кихот», постановка Джеймса Фентона, 400-летию смерти Сервантеса в апреле (за день до Шекспира).
28 марта: 75-летие со дня смерти Вирджинии Вулф.

Апрель

События и годовщины

1 апреля: 50-летие со дня смерти Флэнна О’Брайена. Ивлин Во умер в тот же год 10 апреля. Мир лишился двух величайших писателей ХХ века с острым чувством юмора буквально за две недели.
21 апреля: 200 лет со дня рождения Шарлотты Бронтё.
23 апреля: 400-летие (вероятно) со дня смерти Шекспира. Британия уже стоит на ушах, а Бенедикт Кэмбербетч явит себя в роли Ричарда III.
24 апреля: 100 лет с начала Пасхального восстания в Дублине, вдохновившего легендарное стихотворение Уильяма Батлера Йейтса «Пасха, 1916».

Май

Книги

«Все сказано: политика, медиа и кризис публичного языка», Марк Томпсон. Бывший генеральный директор «Би-би-си» размышляет о том, как обсуждать серьезные темы в эпоху информационной перегрузки.

«Зеро К», Дон ДеЛилло. Последний роман ДеЛилло посвящен судьбе и смертности: у миллиардера жена смертельно больна, но он пытается обдурить Старуху с косой посредством науки.

Событие

27 апреля: выходит кинофильм «Алиса в Зазеркалье», продолжение «Алисы в Стране чудес» (2010).

Июнь

Книги

«Ген: тайная история», Сиддхартха Мукхерджи. Известный благодаря «биографии» рака, Императора всех болезней, Мукхерджи размышляет об истории умственных расстройств в своей семье и исследует фундаментальную единицу наследования.

«Руки: что мы ими делаем — и почему», Дэриен Лидер. Что только мы не делаем руками, и у любого мелкого движения есть смысл, как утверждает психоаналитик Дэриен Лидер.

«Шкуры из коры», Энни Пру. Автор «Корабельных новостей» и «Горбатой горы» — с эпическим романом на три столетия литературного времени, о французских переселенцах XVII века.

«Долгий космос», Терри Пратчетт и Стивен Бакстер. Кульминация серии о множестве миров, завершенная до смерти сэра Терри.

Годовщина

15 июня: 200 лет (вероятно) с ночи, когда Мэри Шелли приснился тот самый сон, из которого за два года вырос «Франкенштейн».

По материалам сайта газеты "Гардиан", январь-2016, подготовила Шаши Мартынова.

Don't you ever interrupt me while I'm reading a book (c)

Навстречу январскому книжному запою

Откладывали книгу неделями, а прочесть нужно сегодня. По учебе ли вас приперло, или не хочется выглядеть ленивой балдой на заседании книжного клуба — не унывайте. Вам по плечу одолеть этот том — и при этом ничего не забыть.

Прочесть целую книгу за несколько часов — задача, непосильная только с виду, но глянем-ка на арифметику. Среднестатистический взрослый прочитывает 200–400 слов в минуту. Средний роман — от 60 до 100 тысяч слов. Допустим, ваша скорость чтения — аккурат посередине, 300 слов в минуту, читаете вы средний роман около 80 тысяч слов объемом, а значит, освоите текст часов за пять или даже быстрее.

И это вроде бы небыстро, но совершенно реально, даже без всяких там пропусков текста или уловок со скорочтением, которое вредит усвоению сведений. В целом, можно читать с привычной для вас прытью, воспринимать информацию со скоростью, удобной вашему мозгу, а от вас требуется лишь сесть за книгу, выделить время и приниматься за чтение как можно скорее.

Найдите идеальное место

Отвлечения — враг. Все, что оттягивает внимание от книги, растянет чтение. Интернет, посторонние звуки, включенные мониторы, игры, домашние питомцы, игрушки, друзья и случайные незнакомцы — всё попытается отвлечь вас от художественного слова. Вот пишу я эту статью, сидя в аэропорту, и постоянно ловлю себя на том, что люди на меня смотрят и я отвлекаюсь.

Отгородитесь от всего. Запритесь в комнате, воткните в уши беруши, спрячьтесь в самой необитаемой части библиотеки, разложите одеялко в самой нехоженой части парка. А если вам совсем некуда пойти, скройтесь в своем автомобиле (если, конечно, на улице не слишком жарко). Представьте, какое вам требуется уединение, — и умножьте это на два. Не можете убраться от отвлекающих звуков — наденьте глухие наушники или последуйте примеру Эмерсона Спратца, хозяина и админа фан-сайта Гарри Поттера mugglenet.com, — он слушает белый шум. Спратц говорит, что белый шум помогает ему сосредоточиться и читать даже быстрее.

Устраиваться надо удобно, но не до такой степени, чтобы заснуть. Читайте за столом, а не на кровати, садитесь на стул, а не в мягкое кресло. Мягкая мебель — отличное место для чтения, но у нас задача — читать не ради удовольствия, а чтобы дочитать до конца. Если читаете ночью — избегайте «зова подушки». Кровать, диван или раскладное кресло в поле зрения? Или вы прямо на таком и сидите? Не избежать вам тогда желания прилечь. Постарайтесь угнездиться так, чтобы лечь было не на что — вплоть до конца книги.

Читайте с перерывами, не увядайте

Времени у вас, вероятно, впритык, но силы воли на конкретную задачу всегда конечное количество. Если слишком долго упираться в одно и то же дело, происходит истощение эго — умственных сил, самоконтроля и силы воли делается все меньше. Чтобы питать мотивацию, необходимо регулярно прерываться, иначе батарейка ваша сядет. И потому — если, конечно, вы читаете не что-то совершенно захватывающее — вам рано или поздно это осточертеет, и необходимо будет сменить занятие.

Поставьте таймер и читайте минут по 20, после чего делайте что-нибудь 5-10 минут — что-нибудь активное, подвижное. Можно прогуляться, сделать зарядку, сыграть в видео-игру или просто врубить музыку и подрыгаться. Какое бы занятие ни выбрали, главное, чтобы оно было подвижным и никак не связанным с темой чтения. Цель — освежиться и вернуться к чтению с новыми силами.

Годится и разбить книгу на части, а не ставить таймер. Отметьте интервалы чтения закладками — по главам или другим логически завершенным фрагментам или же процентно, от общего объема. Разделите книгу на 4 части, допустим. Добрались до закладки — наградите себя какой-нибудь вкусной едой, приятным развлечением или короткой серией из сериала, по которому в данный момент претесь.

Всё записывайте

Поддерживайте ум действием, это поможет вам не терять сосредоточенности. Записывайте по ходу чтения, выделяйте абзацы, которые хотите запомнить — все ради того, чтобы чтение не стало монотонным, а вы лучше усваивали прочитанное. Всё записывайте! Незнакомые слова, скрытые смыслы, мотивы персонажей, свои соображения и даже что вы чувствуете по отношению к происходящему в сюжете.

Мортимер Дж. Адлер и Чарлз Ван Дорен, авторы пособия «Как читать книгу», предлагают писать аналитический обзор книги и формулируют четыре правила такого обзора:

1. Определите, какого рода книгу читаете исходя из ее ключевой темы

2. Запишите, о чем книга в целом, как можно компактнее

3. Перечислите основные части текста по порядку и связи между частями, тоже максимально лаконично

4. Определите вопрос (или вопросы), поставленные автором в тексте

Такая запись поможет вам освежить впечатление о книге, если после такого марафона память решит вам изменить, и у вас будет ценная шпаргалка — и к сочинению, и к обсуждению, и для себя самого, на будущее.

Если останется время, можно откомментировать свои записи подробнее. Но этим следует заниматься после того, как чтение окончено — или, в крайнем случае, во время перерывов. Уточняйте значения неизвестных или смутно понятных слов, возвращайтесь к эпизодам повествования, показавшимся вам особенно яркими, заглядывайте в сеть и ищите сведения, в которых не уверены или которых вам не хватает для полного понимания написанного. Можно подглядывать и в заметки других читателей в книжных соцсетях. Лучше на сетевые источники не полагаться, но все же какая-никакая польза от них бывает, особенно если читаем впопыхах и к сроку.

Правильное марафонское питание

Вроде спокойное занятие — чтение, однако марафонское чтение может порядком вас истощить. Наступит час, когда упражнения и музыка уже не смогут зарядить вас на следующий отрезок пути. И тут, понятно, добро пожаловать, друг полуночника — кофеин. Тожемненовость, скажете вы, — пить кофе для бодрости! Ан нет. Кофе можно пить правильно и неправильно. Вот вам меры предосторожности при употреблении напитков с кофеином:

1. Не начинайте читательский марафон с кофе — если, конечно, вы уже не впали в состояние неспособности держать глаза открытыми. Приберегите этот допинг до последнего, иначе это средство перестанет помогать, и вы рухнете на полдороге.

2. Не пейте залпом. Таким манером бодрости вы огребете, но очень скоротечной. Лучше всего потягивать понемножку и поставлять кофеин в организм дозированно. Вы ж не в космос собираетесь — вам просто надо оставаться в фокусе и не спать.

3. Не пейте слишком сладкое. Немного сахара — дело хорошее, но избыток сахара (как и кофеина) приведет к тому, что вы ляжете в межу и не сможете встать, никакими средствами: такое топливо горит ярко, но быстро.

Разумеется, если вы засели спозаранку, а не ночью, 30-минутный сон может оказаться благотворнее кофе. А еще краше может оказаться так называемая «кофеиновая дрема» — два удовольствия в одном: выпиваете маленькую чашку черного кофе и сразу ложитесь, расслабившись, с закрытыми глазами, минут на 15-20, как раз столько кофеин будет добираться до мозгов и торкнет вас как раз к пробуждению.

Еда — тоже важная часть читательского марафона. Сахар, как я уже сказал, — дело паршивое, топливо тут нужно иное. Употреблять всякую мелкую ерунду тоже нужно умеючи. Вот вам несколько советов, какой должна и не должна быть еда:

1. Не жирная и не мокрая, иначе испачкаете книгу,

2. Можно есть не глядя,

В антилопьем полете, в круженье, ​слиянье и лязге потоков

Ричарду Хьюго было бы 92

21 декабря исполнилось бы 92 года одному из любимейших додо-поэтов — Ричарду Хьюго.
Посвящаем этот эфир ему — стихотворением, которого нет в изданной на русском книге Хьюго.

Объезжая Монтану

День — дама, которая любит тебя. Открыта.
Олени пьют у дороги, сороки
прыскают из-под колес. За мили от всякого города
радио ловит мощно, почти невозможный
Моцарт из Белгрейда, рок-н-ролл
из Бьютта. Что б там ни включили далее,
ты рад это слышать. Прежде твой «бьюик»
не знал передачи настолько переднего хода. И даже
салат из тунца в Ридпойнте годится.

Городки обгоняют воображаемый график.
Абсо́рэки — в час. Или с таким опозданьем —
Сайлизия в девять — ты день воссоздаешь.
Где были твои остановки в пути,
твои развлеченья? Там ли лошадь сбежала?
Останавливался ль ты у дома, того,
в хлебной пустоши, белого с зеленью
по низу, с красным забором, где, помнится, жил,
было дело? Запомнил звенящий ручей,
мягкий бурый оттиск бизона вдали.

Там пробыл, наверное, много часов, а затем двинул дальше.
В мотеле же понимаешь, что прежде его не видал.
Завтра откроется вновь, небеса широки,
словно рот у дикарки, рассыпчатым
облакам проиграешь себя. Ты потерян
средь миль без людей, без единого страха,
что тебя обнаружат, в кроличьем беге,
в антилопьем полете, в круженье,
слиянье и лязге потоков.

Пер. Шаши Мартыновой, ред. Макс Немцов. Хотите еще? Есть вот здесь.

У меня в душе ни одного седого волоса

100-летию "Облака в штанах" Вл. Вл. Маяковского

В раздетом бесстыдстве,// в боящейся дрожи ли,// но дай твоих губ неисцветшую прелесть:// я с сердцем ни разу до мая не дожили,// а в прожитой жизни// лишь сотый апрель есть.

Naked and shameless// or trembling in fear,// give me your beautiful mouth.// My heart and I never live in May,// we're stuck// in a hundred Aprils.

Голос Омара напоминает: этой осенью исполнилось 100 лет поэме Владимира Владимировича Маяковского "Облако в штанах". По этому случаю публикуем перевод этого знакомого всем со школы поэтического высказывания на английский, поскольку знаем из собственного опыта: чтение знакомых текстов на неродном языке иногда открывает их с неожиданной стороны.

Полный текст см. вот тут.

Еще Мартин Лютер...

Предъярмарочный эфир

В ближайшую среду стартует любимейшая, лучшая в России книжная ярмарка NonFiction — в семнадцатый раз. Эта читательско-издательская вакханалия, происходящая по традиции в ЦДХ на Крымском валу, длится пять дней, и всякий раз это событие и восторг для всех влюбленных в буквы и их сочетания. В этом году фокус ярмарки — на испаноязычной литературе.

Понятно, что NonFiction — сравнительно юная и, конечно, не самая грандиозная по масштабам международная книжная ярмарка (что не умаляет нашей с вами к ней любви). И, в отличие от большинства европейских ярмарок, эта — не только В-2-В, но и, в основном, B-2-C, т.е. книгоиздатели — читатели, а не исключительно книгоиздатели — книготорговцы — литературные агенты. Крупнейшая в мире ярмарка для читателей в смысле посещаемости — Калькуттская (Колкатская), которой на следующий год исполнится 40 лет.

Однако этот эфир мы посвящаем старейшей (судя по всему) книжной ярмарке на свете, хоть она преимущественно деловая, то есть не для читателей, а для цеховых умельцев книжного рынка. Речь о Франкфуртской книжной ярмарке.

Франкфуртская книжная ярмарка стала одним из важнейших событий книжного мира уже к 1569 году, на ней встречались почти сто книгопечатников со всей Германии, Швейцарии, Франции, Италии и Нидерландов. Город обеспечивал участников местами для встреч и складским пространством (книги, не распроданные на ярмарке, оставались на хранение до следующего раза). Изначально ФКЯ проходила дважды в год, весной и осенью, ныне — раз в год, в середине октября.

Сведений об истории ФКЯ сохранилось предостаточно. Первые книгопечатники ради продаж на этой легендарной ярмарке были готовы на многое. К примеру, в 1534 году женевский печатник Кристоф Фрошауэр (ок. 1490 — 1564) привез на ФКЯ 2000 экземпляров одного из первых атласов мира, в которых уже были карты обеих Америк, — "Epitome trium terrae partium" Иоахима Вадиана (1484–1551). К 1574 г., по словам французского книгопечатника Анри Эстьенна (ок. 1528–1598), Франкфуртская ярмарка стала "la nouvelle Athenes" (новыми Афинами). Каталоги книг, выставленных на продажу, печатались с 1590 г. вплоть до конца XIX века, и по сохранившимся экземплярам можно в подробностях судить о диапазоне книг, печатавшихся в Европе того времени.

За свою более чем пятисотлетнюю историю ФКЯ переживала и трудные времена. Например, в 1579 г. император Священной Римской империи Рудольф II (1552–1612), невзирая на свободное хождение протестантских и католических изданий в первое столетие после Гутенберга, ввел цензуру на выставляемые книги, и многие книгопечатники и торговцы переместились в Лейпциг.

А вот что писал в 1998 г. о своем посещении ФКЯ Ралф Милтон в книге "Ангелы в красных подтяжках":

"Издатели слишком много курят, немцы тоже много курят, а немецкие издатели вообще кислорода не нюхали. Ярмарка потрясает и удушает самими разными способами.

Устроители говорят, что она — старейшая. Все так: мой друг-историк Джералд Хоббз утверждает, что про нее писал еще Мартин Лютер.

Крупнейшая? Ну, я не в силах вообразить ничего масштабнее. Представьте залу размером с футбольное поле. Ряды и ряды стендов. Теперь представьте три этажа футбольных полей. И четыре здания в три этажа футбольных полей. Лес книг, буквально. Вот что такое Франкфуртская ярмарка".

По материалам книг:

The Book in Society: An Introduction to Print Culture, by Solveig Robinson, 2013 by Broadview Press
Angels in Red Suspenders: An Unconventional and Humorous Approach to Spirituality, by Ralph Milton, 1998 by Northstone Publishing

Быстрее, чем вы успеете сказать "Тральфамадор"

Курт Воннегут напоминает

Во время оно жили на Тральфамадоре существа, совсем не похожие на машины. Они были ненадежны. Они были плохо сконструированы. Они были непредсказуемы. Они были недолговечны. И эти жалкие существа полагали, что все сущее должно иметь какую-то цель и что одни цели выше, чем другие. Эти существа почти всю жизнь тратили на то, чтобы понять, какова цель их жизни. И каждый раз, как они находили то, что им казалось целью Жизни, эта цель оказывалась такой ничтожной и низменной, что существа не знали, куда деваться от стыда и отвращения.

Тогда, чтобы не служить столь низким целям, существа стали делать для этих целей машины. Это давало существам возможность на досуге служить более высоким целям. Но даже когда они находили более высокую цель, она все же оказывалась недостаточно высокой.

Тогда они стали делать машины и для более высоких целей. И машины делали все так безошибочно, что им в конце концов доверили даже поиски цели жизни самих этих существ. Машины совершенно честно выдали ответ: по сути дела, никакой цели жизни у этих существ обнаружить не удалось.

Тогда существа принялись истреблять друг друга, потому что никак не могли примириться с бесцельностью собственного существования. Они сделали еще одно открытие: даже истреблять друг друга они толком не умели. Тогда они и это дело передоверили машинам. И машины покончили с этим делом быстрее, чем вы успеете сказать "Тральфамадор".

Курт Воннегут, "Сирены Титана", перевод М. Ковалевой.

Нет, я не экзистенциалист

К 102-летию Альбера Камю

"Нет, я не экзистенциалист. Нас с Сартром неизменно удивляет, когда кто-нибудь поминает нас в связке. Мы даже подумывали опубликовать краткий меморандум, в котором нижеподписавшиеся заявляют, что ничего общего друг с другом не имеют и отказываются нести ответственность за навлекаемые друг на друга неприятности. Шучу. Мы с Сартром издали все до единой наши книги до того, как познакомились. Но когда узнали друг друга, поняли, до чего мы разные. Сартр — экзистенциалист, а у меня единственная книга мыслей — "Миф о Сизифе", и ее суть — в противостоянии философам-экзистенциалистам".

— Из интервью Жанин Делпеш, для "Ле Нувелль Литтерэр", 1945.

"У слова "абсурд" несчастливая история, и, признаюсь, оно меня уже несколько раздражает. Разбираясь с чувством абсурдного в "Мифе о Сизифе", я нащупывал метод, а не учение. Практиковал методическое сомнение. Пытался создать "чистый лист", на основе которого можно было бы что-то сконструировать. Если постановим, что нет ничего, наделенного смыслом, из этого непременно следует, что мир — абсурд. Но разве все бессмысленно? Я никогда не считал, что в этой точке можно оставаться".

— Из интервью Габриэлю д'Обареду, для "Ле Нувелль Литтерэр" (1951)

По материалам сайта Общества Камю, перевод цитат Шаши Мартыновой.
Иллюстрация: "Спящий Сизиф", Майкл Бергт (1993).

Не стихи

Дню рождения Михаила Алексеевича Кузмина

Зеркало дев (Вежливость некстати)
Кабаретная эфемерида

1915 год

Аномалия середины октября в литературе

Литературная угадайка

"Голос Омара" готовится к самой насыщенной в натальном смысле неделе года: столько знаменитых литераторов и философов не родилось ни в какое иное время. Мы выбрали лишь некоторых и перечислим их по алфавиту, а не по порядку на картинке, итак:

Кир Булычев, Пэлем Грэнвилл Вудхаус, Гюнтер Грасс, Илья Ильф, Итало Кальвино, э. э. каммингс, Михаил Юрьевич Лермонтов, Публий Вергилий Марон, Фридрих Ницше, Юджин О'Нил, Филип Пулман, Дайсэцу Судзуки, Оскар Уайльд, Мишель Фуко, Саша Черный.

Ниже приведены цитаты этих авторов.

1. Миссис Мэйо: Не будь дураком, Дик. Энди просто шутит. Никуда он не поедет.
Скотт (сердито): Не пойму, кто в этом доме шутит, а кто нет.

2. Глядит решительно всё, ничему не дано остаться не увиденным, даже у простых обоев память лучше, чем у человека.

3. Смешную фразу надо лелеять, холить, ласково поглаживая по подлежащему.

4. Душа или покоряется природным склонностям, или борется с ними, или побеждает их. От этого — злодей, толпа и люди высокой добродетели.

5. Кретины — редки, истинно-русские люди в высшей степени редки, следовательно, истинно-русские люди в высокой степени кретины.

6. Путь от просто человека к человеку истинному лежит через человека безумного.

7. Если на подавление литературы выделяются крупные суммы - это верный признак того, что в данной стране литература действительно играет важную роль.

8. Мы должны стремиться не к тому, чтобы нас всякий понимал, а к тому, чтобы нас нельзя было не понять.

9. Когда человеку нечем оградить себя от взоров посторонних, он приходит в себя.

10. ...пришел лебедь в расстегнутой шкуре гадкого утенка, сонный и мрачный.

11. Ты знаешь, как неловко толковать о добре и зле в научной лаборатории?

12. Молитва должна оставаться без ответа, иначе она перестаёт быть молитвой и становится перепиской.

13. Я всем даю совет: никогда не давать советов.

14. Нет никчемнее дня, когда в нем не было смеха.

15. Нужно носить в себе ещё хаос, чтобы быть в состоянии родить танцующую звезду.

Мы приглашаем вас сыграть в праздничную угадайку: сопоставьте портрет, цитату и имя автора — и получите в "Додо"/Дом Черткова разработанную нами настольную игру "4 опуса" в подарок!

Ответы присылайте на адрес vmeste (собачка) dodo-space.ru в таком виде:
Иван Иваныч, фото №5, цитата №11
Джон Пикабу, фото №13, цитата №3, ...

и так далее. ВНИМАНИЕ: тема письма — слово "Аномалия".
Сбор ответов — до 23:55 19 октября, оглашение победителей — в полдень 20 октября.

Поехали.

— Сон — это хорошо, — сказал он. — А книги — еще лучше.

С днем рождения, маэстро Мартин

Лучшее фэнтэзи пишут на языке снов. Такое фэнтэзи живо так же, как сновидения, истиннее истинного — хотя бы на миг, тот долгий миг перед пробужденьем.

Фэнтэзи — это серебро и багрянец, индиго и лазурь, обсидиан с прожилками золота и ляписа. Действительность — это фанера и пластмасса, она одета в грязно-бурый и оливково-облезлый. Фэнтези на вкус — перец и пахлава, корица и кориандр, мясо с кровью и вина, что слаще летнего солнца. Действительность — это фасоль и тофу, а в конце — прах. Действительность — торговые ряды Бёрбэнка, дымовые трубы Кливленда, автопарковка в Ньюарке. Фэнтэзи — это башни Минас-Тирита, древние камни Горменгаста, залы Камелота. Фэнтэзи парит на крыльях Икара, действительность — самолетами "Юго-восточных авиалиний". Почему, наконец воплотившись, наши мечты так мельчают?

Думаю, мы читаем фэнтэзи, чтобы вернуть себе краски. Чтобы ощутить жгучую пряность и услышать песни, что пели когда-то сирены. Есть в фэнтези нечто стародавнее и настоящее, что взывает к нашим глубинам, к ребенку, который мечтал, что однажды он будет охотиться ночью в лесах и пировать под холмами, и что найдет любовь, которая длится вечно, — где-нибудь к югу от страны Оз, к северу от Шангри-Ла.

Не нужны мне ничьи небеса. Когда умру, я лучше отправлюсь в Средиземье.

— Джордж Реймонд Ричард Мартин

Иллюстрация Настасьи Кратович

У меня виски и вода, пол-арбуза и плитка шоколада. Этого достаточно

Роальду Далю 99 лет

Настоящему, т.е. честному писателю для начинающих людей сегодня без года век. Мы славим Роальда Даля и его воображение публикацией существующего частичного перевода и оригинала стихотворения "Телевизор".

Перевод Н. Злотниковой:

Послушайте, папы, послушайте, мамы,
Доверьтесь совету, не будьте упрямы!
Ведь это кощунство, ведь это обман,
Когда вместо книги -- телеэкран!
И утро, и вечер, недели подряд
Сидят ваши дети и в ящик глядят.
Жуют, в телевизор засунувши нос,
И их усыпляет телегипноз.
Они не играют, они не шалят,
Они не похожи на прежних ребят.
Послушайте, папы, послушайте, мамы,
Доверьтесь совету, не будьте упрямы!
Выбросьте телек, нету в нем толку,
Повесьте на стенку книжную полку,
И по прошествии нескольких дней
Вы не узнаете ваших детей --
Радостный взгляд и смеющийся рот,
Их за собой позовет Вальтер Скотт.
Задумчивый Диккенс, веселый Родари,
Мудрый Сервантес им счастье подарит.
Бэмби проводит в сказочный лес,
Алиса поведает массу чудес,
И обязательно ночью приснится
Неуловимая Синяя Птица.
Они захотят бороздить океаны,
Летать на Луну и в далекие страны,
Спасать от врагов угнетенный народ,
Быть благородными, как Дон Кихот.
Послушайте, папы, послушайте, мамы,
Доверьтесь совету, не будьте упрямы!
Выбросьте телек, какой бы он ни был!
За это вам дети скажут спасибо.

Оригинал (вчетверо длиннее и от этого, на наш взгляд, куда хулиганистее и смешнее) можно поглядеть тут.

О чокнутых и писательстве

95-летию Рэя Брэдбери

Я чокнут лет с девяти или десяти. Научаешься жить со своими сумасшедшими порывами, которые никто не разделяет, а потом находится еще несколько таких же психов, как ты, и вот тебе друзья на всю жизнь. Потому что это и есть друзья — люди, у которых такие же безумные воззрения, и эти люди защищают вас от мира, ибо всем остальным начхать на ваши дела, и рядом нужны несколько таких, кто похож на вас.

То, что я пишу, — сочетание реализма и вымысла. Нет, реализм мне не нравится. Мы уже знаем факты жизни — по крайней мере, кое-какие основные. Мне неинтересно повторять то, что мы и так уже знаем. Мы знаем про секс, про насилие, про убийство, про войну. Мы к 18 годам уже сыты этим по горло. И дальше нам нужны интерпретаторы. Поэты. Философы. Нам нужны теологи, которые берут те же самые простые факты и возятся с ними, помогая нам как-то с этими фактами сжиться. Одних лишь фактов недостаточно. Все дело в интерпретации.

Не обращайте внимания ни на чьи мнения, кто бы что ни говорил. Важно взорваться историей, вычувствовать историю, а не измыслить ее. Приметесь думать — и история ваша испустит дух. Это ни на что не похоже. Допустим, спортсмен собирается взять высокую планку, и если он в этот миг задумается о следующей, еще выше — все пропало. Он собьет и эту, теперешнюю. Люди, которые берут с собой в постель книги о сексе, делаются фригидными. Начинаешь слишком робеть. Историю нельзя выдумать. Нельзя думать: "Сочиню-ка я историю, чтобы сделать людей лучше". Чепуха это. Все великие истории, все достойные пьесы — опыт переживания. Если приходится задавать себе вопрос, любишь ли ты того или иного человека, — все насмарку. Не любишь. С историями то же самое. Либо чувствуешь ее, и тебе нужно ее написать, либо нет, и тогда ее лучше вообще не начинать.

Никакого формального образования как писатель я не получал. Но я непреклонно чокнутый, а это развивает всю жизнь. Если нет сил устоять перед пишмашинкой, если она манит к себе, как конфета, безумие вас всему научит. И каждый день предстоит делать что-нибудь чокнутое. Пишешь же себе на радость. Ради удовольствия писать. А потом уж тебя читают, и все катится дальше, как снежный ком. Меня влекут пыл и радость. Я писал каждый день своей жизни. Иссякнет радость — брошу писать.

Из интервью с Рэем Брэдбери, 1972 г., Лиза Поттс
Перевод Шаши Мартыновой

Двойная звезда Трэверс-Янссон

С разницей в 15 лет: двойной день рождения любимых писательниц

Удивительное 9 августа — это сегодня. В шестой раз за жизнь "Додо" мы празднуем рождение двух великих королев фантазии ХХ века — Памелы Линдон Трэверс и Туве Янссон.

"Голос Омара" докладывал вам о своих восторгах здесь и здесь, и нам еще предстоит дождаться, когда кто-то из букжокеев дозреет до эпохального эфира, посвященного муми-троллям.

Додоэксперты давно установили, что все дети, рожденные до эпохи неограниченного доступа к детским эпосам, делятся, грубо, на пять категорий: алисоиды, виннипухоиды и мумиоиды, менее представлены поппинсоиды и пеппиоиды, встречаются также и смешанные типы. Если вы причисляете себя к третьей и четвертой группам, обнародуйте сегодня в любой симпатичной вам соцсети любимое воспоминание о чтении книг Памелы Трэверс, Туве Янссон или их обеих — или дорогие вашему сердцу цитаты. Таким способом можно опять оказаться на Вишневой улице или в Муми-доле, хоть на денек.

Любимая цитата у главного редактора "Голоса Омара" — выраженного поппинсоида алисоидного типа: "У меня терпение, как у боа-констриктора", а вам, дорогие читающие слушатели, мы желаем "жить спокойно, растить картофель и мечтать" (с).

Врата восприятия

Ко дню рождения Олдоса Хаксли

Из окна

Меж деревень, вдали от холмов и волн,
Есть места, по которым мчат поезда
Без остановок; небу здесь можно мерцать
Вширь без помех, и гладки равнины всегда,
Зелено, жёлто, зелено вновь, без конца.
В Гранд-экспрессе, хоть полдень, хоть рань,
Публика мается — не о чем поразмышлять,
Нечем себя занимать,
Не на что даже смотреть,
Черт бы подрал глухомань.

И все же я гляну в окно и пойму,
Что многое там — на пользу уму.
Заметим, как точные гряды земли,
Движутся мерно, степенно легли,
Как тянутся полем, мимо скользя, —
Полк на параде, ни дать, ни взять.
А вот и линованный огород,
Зелень бурлит полоса к полосе...
В звездочках мелких картофель цветет,
Густо темнеет бобовая сень.

Все линии ко мне ведут,
Пока не распахнется вдруг
К душе вещей зеленый путь,
Врата раскрытые мелькнут
И стены рока разомкнут
На миг... Но вот, быстрее стрел,
Моргнули створки, путь закрыт,
Судьба хохочет — мастерит
Преграды вновь.
А поезд улетел.

Олдос Хаксли

Пер. с англ. Шаши Мартыновой

Писатель, который жил как следует

Дню рождения Х. Д. Торо посвящается

О Хенри Дэвиде Торо для "чайников":

Торо — американский писатель, поэт, философ, аболиционист, натуралист, сознательный неплательщик налогов, историк, наблюдатель за жизнью, лидер философско-литературного движения трансцендентализма.

Торо провел два года, два месяца и два дня в хижине на берегу Уолденского пруда, где написал свою легендарную книгу "Уолден, или Жизнь в лесу". В этой книге Торо сжал свой подлинный опыт вдвое и, применив метафору смены времен года, описал развитие человеческой жизни. Этим текстом Торо попытался обрисовать практику личного просветления, попутно создав нечто вроде инструкции по индивидуальному выживанию в условиях более-менее дикой природы.

Места вокруг Уолденского пруда совсем уж глушью не были: неподалеку располагался небольшой городок. Торо не нацело отказался от цивилизации и в природу погрузился не полностью. Он искал срединного состояния, в каком можно сочетать и жизнь на природе, и некоторые блага цивилизации.

Очерк Торо "Сопротивление гражданскому правительству", часто именуемый "Гражданским неповиновением", — довод в пользу неповиновения несправедливому государству; эта работа вдохновляла Махатму Ганди и Мартина Лютера Кинга.

Торо одним из первых начал пропагандировать досуговые походы на природе и сплав по рекам. Он одним из первых начал говорить о природоохранных мерах и создании заповедников на частных и общественных землях. Склонялся к пользе вегетарианской диеты — из сугубо практических соображений: он считал, что животная пища неэффективная и нечистая, а ее добывание обходится человеку, обеспечивающему себе жизнь самостоятельно, гораздо дороже, нежели получаемая выгода. Строгой вегетарианской диеты не соблюдал.

Торо близко дружил и пользовался покровительством трансценденталиста Ралфа Уолдо Эмерсона и на его территории, собственно, и жил, когда писал "Уолден".

Пусть судьбы...

Пусть судьбы всех ко злу вели,
Не оставляй родной земли.
Пусть на волнах корабль замрет,
Скакун в холмах пусть отдохнет,
Но всё быстрей фортуны ход,
Она повсюду нас найдет.

Корабль, пусть мачта и крепка,
Под медью притаит жучка,
За мыс и вдаль корабль несет,
Пока во льды не закует,
Ветра суровы ли, мягки,
Мелки ли воды, глубоки,
Манильское ль на нем сукно,
Или мадейрское вино,
Китайский чай иль груз овчин,
В порт ли корабль, иль в карантин,
От родины за много миль
Ее жучок источит киль,
У Индии уйдут на дно
Сукно, овчины, чай, вино.

* Подготовка материала, перевод стихотворения: гл. редактор "Голоса Омара" Шаши Мартынова.

Пока производят нас

75-летие Иосифа Бродского в нашем эфире

Мы живем внутри воды,
Нет ни в чем у нас теперь нужды.
Синь небес и зелень вод
Над Подлодкой круглый год.

Из Джона Леннона и Пола Маккартни
Пер. И. А. Бродского

Мир создан был из смешенья грязи, воды, огня,
воздуха с вкрапленным в оный криком "Не тронь меня!",
рвущимся из растения, впоследствии — изо рта,
чтоб ты не решил, что в мире не было ни черта.
Потом в нем возникли комнаты, вещи, любовь, в лице —
сходство прошлого с будущим, арии с ТБЦ,
пришли в движение буквы, в глазах рябя.
В пустоте стало страшно за самое себя.
Первым это почувствовали птица — хотя звезда
тоже суть участь камня, брошенного в дрозда.
Всякий звук, будь то пенье, шепот, дутье в дуду, —
следствие тренья вещи о собственную среду.
В клёкоте, в облике облака, в сверканьи ночных планет
слышится то же самое "Места нет!",
как эхо отпрыска плотника либо как рваный SOS,
в просторечии — пульс окоченевших солнц.
И повинуясь воплю "прочь! убирайся! вон!
с вещами!", само пространство по кличке фон
жизни, сильно ослепнув от личных дел,
смещается в сторону времени, где не бывает тел.
Не бойся его: я там был! Там, далеко видна,
посередине стоит прялка морщин. Она
работает на сырье, залежей чьих запас
неиссякаем, пока производят нас.
1990

Пока земля еще вертится

91-летию Булата Шалвовича Окуджавы

"Голос Омара" снимает коллективную шляпу и вспоминает вчерашний день рождения бессменного часового любви.

Мы решили помочь вам поделиться поэзией Булата Окуджавы с вашими не говорящими по-русски друзьями — или даже, быть может, спеть вместе с ними, очно или по скайпу. Предлагаем вашему вниманию прекрасный версифицированный перевод "Молитвы Франсуа Вийона" на английский авторства Алика Вагапова.

While the world is still turning, and while the daylight is broad,
Oh Lord, pray, please give everyone what he or she hasn’t got.
Give the timid a horse to ride, give the wise a bright head,
Give the fortunate money and about me don’t forget.

While the world is still turning, Lord, You are omnipotent,
Let those striving for power wield it to their heart's content.
Give a break to the generous, at least for a day or two,
Pray, give Cain repentance, and remember me, too.

I know You are almighty, and I believe You are wise
Like a soldier killed in a battle believes he’s in paradise.
Like every eared creature believes, oh, my Lord, in You,
Like we believe, doing something, not knowing what we do.

Oh Lord, oh my sweet Lord, my blue eyed Lord, You’re good!
While the world is still turning, wondering, why it should,
While it has got sufficient fire and time, as You see,
Give each a little of something and remember about me!

Еще тридцать с лишним переводов песен Булата Окуджавы, выполненных так, чтобы их можно было петь по-английски, — в Лавке Языков, которую мы благодарим за помощь в подготовке этого эфира.

Юбилей буквенного радио "Голос Омара"

Открытый живой эфир в букво- и аудиозаписи

Впервые буквенное радио "Голос Омара" вышло в эфир 15 апреля 2014 года. Ровно через год в книжном магазине Додо" состоялся первый юбилейный Открытый живой эфир, на котором мы говорили о любимых книгах, безумных ирландских комиках, сумрачных шведских подростках, неожиданно живых русских классиках, удивительных особенностях современного книгоиздания и о том, что мы ищем в чтении и как это происходит, а также читали много прекрасных стихов.

Для тех, кто в тот вечер не смог быть с нами в "Додо", сделали синопсис и аудизапись.

Участники: Стас Жицкий, Женя Коган, Аня Синяткина, Макс Немцов и Шаши Мартынова, пять из шести постоянных букжокеев «Омара».

Стас Жицкий, понедельник

Литература, которую я условно называю советской, естественно не имея в виду роман Панферова «Бруски» или что-нибудь типа этого, в какой-то момент завладела моим сердцем. И, видимо, умом тоже — до некоторой степени. Как это вышло? Наверное, мне, как человеку, с одной стороны, начитавшемуся литературы под грифом «диссидентская», или, уже в последующие годы, литературы, которую можно определить как "гиперсовременную", не хватало некой наивной искренней человечности. Кое-что из этой вот "советской" литературы делает меня лучше.

Шаши Мартынова (от имени Мани Борзенко), вторник

Шведка и эльфийка Канни Мёллер признана у себя на родине (да и не только там) как прекрасный писатель для подростков. Шведские подростковые писатели бывают невероятно нежны — и укушены Карлсоном, конечно. Они создают магическую реальность скандинавского города, сказочное, слегка насупленное пространство северного обитаемого сумрака, в котором подростки влюбляются, ссорятся и мирятся с родителями и вообще как-то обустраивают свою внутреннюю жизнь, сложную почти у любого подростка, даже скандинавского.

Женя Коган, среда

Я решил читать стихи прекрасного ленинградского поэта Владимира Уфлянда, а обнаружилось, что вчера была восьмая годовщина его смерти. Такое совершенно случайное совпадение. Уфлянд — друг Бродского и Довлатова, Довлатов даже написал про него одно прекрасное стихотворение (зачитывать не буду, тут дети, а оно неприличное; сами найдете в сети). Уфлянд был поэтом, художником, работал в Эрмитаже, принимал участие в знаменитом литературном вечере вместе с Бродским, Довлатовым, Валерием Поповым и другими — на этот самый вечер был написан донос, что-то там про "сионистскую группу под предводительством Бродского".

Уже давным-давно замечено,
как некрасив в скафандре Водолаз.

Но несомненно
есть на свете Женщина,
что и такому б отдалась.

Быть может,
выйдет из воды он прочь,
обвешанный концами водорослей,
и выпадет ему сегодня ночь,
наполненная массой удовольствий.
(Не в этот,
так в другой такой же раз).

Та Женщина отказывала многим.
Ей нужен непременно Водолаз,
резиновый,
стальной,
свинцовоногий.

- - - -

Вот ты,
хоть не резиновый,
но скользкий.
И отвратителен,
особенно нагой.

Но Женщина ждет и Тебя,
поскольку
Ей нужен именно такой.

Аня Синяткина, четверг

по мотивам эфира "Между кофе и бессмертием души"

Обычно бывает так: мы слышим имена, которые докучают нам еще со школы, и немедленно думаем: "Нет, не надо, неинтересно, уберите". Белинский же, например, был абсолютным мучеником от литературы: остался в России, когда очень многие эмигрировали, и умер тут в нищете и голоде... Том Стоппард же прочел эссе Исайи Берлина о русской литературе, и судьба Белинского так его поразила, что он взялся разматывать этот клубок биографий и написал в итоге пьесу. Какая могла получиться у Стоппарда пьеса о русских классиках? Вспомним "Розенкранц и Гильденстерн мертвы"...

Макс Немцов, пятница

по мотивам эфира "То, что остается с нами"

"Издательство Николая Филимонова" — абсолютно независимое ни от кого, в том числе, я подозреваю, местами от прагматического смысла московское издательство, которое занимается изданием поэзии. Все авторы, которые там публикуются, очень достойные, хотя читателю поэзии их имена иногда могут даже ничего не сказать, полагаю. И вот у Николая Филимонова издается один из лучших, на мой взгляд, ныне живущих русских поэтов — Вечеслав Казакевич. Он не живет в России, при этом очень традиционный поэт, но вот начал я его читать и поразился, до чего сильна может быть совершенная простота. И все-то мы, казалось, уже читали, все, что вообще может быть в поэзии, начиная с Асадова и заканчивая Эзрой Паундом. А стихи Казакевича все равно работают.

Одуванчики

В сторонке от посёлка дачного
живёт старуха вместе с кошкой.
И десять тысяч одуванчиков
молчат у низкого окошка.

Стоит изба над самым озером,
на днях её снесут бульдозером.
Но знают птицы и зверьё,
что есть защита у неё.

За дом, за кошку на диванчике,
за бабку, что устала жить,
все десять тысяч одуванчиков
готовы головы сложить.

Шаши Мартынова, суббота

по мотивам эфира "Автор, за что мне такие ноги?" — "Я разовью их по ходу повествования"

Мы, конечно, не успеем как следует поговорить о традиции ирландской сатиры, которая, собственно, Джойс, Беккет, Флэнн О'Брайен и следом Спайк Миллигэн — этим линия наследования не исчерпывается, но тем не менее, для меня это очень яркие представители этого жанра. (Понятно, что Джойс не начинается и не заканчивается на политической и общественной сатире, но это серьезная часть того, что он говорит своему читателю.) Спайк Миллигэн ухитрился создать совершенный литературный балаган — очень ирландский. Действие происходит в 1924 году, через пару лет после того, как вступил в силу договор между Великобританией и Ирландией о разделении Ирландии. Драма разворачивается в глубокой деревенской глуши, где размещается деревенька Пакун, в которой граница проходит поперек деревни, отсекая сортиры от домов, деля деревенский паб на британскую и ирландскую части... Но хуже всего для местных — граница между церковью и кладбищем. Кладбище оказывается на британской территории — соответственно, англиканской, а здание церкви — римско-католической — остается на территории Свободного государства Ирландии. И для того, чтобы хоронить покойников, необходимо получать для них паспорта и визы. Дальше раскидывается бескрайнее поле для шуток...

День поэтической космонавтики

С приветом от Рея Брэдбери

В честь дня первой попытки человечества выйти за пределы родного палисадника "Голос Омара" публикует перевод стихотворения Рея Брэдбери, прочитанного накануне выхода на орбиту первого искусственного спутника другой планеты (Марса).

Эх, быть бы нам повыше лишь

Мы по ограде меж годов
шли, нас подкинула она.
И там, наполовину в небе, место
средь зелени листвы, там посулили плод,
тянули руки мы, чтобы едва, почти коснуться неба,
и если б дотянулись, прикоснулись, мы сказали,
мы б научились, как совсем не умирать.

Мы так страдали и его почти достали,
но все никак не дотянуться нам.
Эх, быть бы нам повыше лишь
и прикоснуться к рукаву, к подолу Бога,
нам не пришлось бы с теми уходить,
кто раньше уходил,
кто, малоросл, как мы; тянулись, как умели,
и все надеялись, что вот так тянясь, удержат землю,
дом, очаг, родную плоть и душу.
Но, как и мы, из ямы ввысь рвались.

Фома, скажи, удастся ль Роду так вытянуться,
чтоб сквозь Пустоту, Вселенную и дальше?
И чтоб отмеренные пламенем ракет
Персты Адама наконец сомкнулись,
как на Сикстинских сводах,
с рукою Бога, что навстречу будет,
чтоб смерить человека, счесть его Благим,
и одарить его Днем Вечности?
На это я тружусь.

Мал человек, мечта его громадна, я шлю ракеты
меж своих ушей,
надеясь, что и дюйм Благого достоин фунта лет.
Стремясь услышать голос через парк Вселенной:
«Мы дотянулись до альфы Центавра!
Мы выросли, о Боже, мы растем!»

12 ноября 1971 года

Пер. Шаши Мартыновой

PS. "Голос Омара", разумеется, желает вам в этот особенный день на весь год вперед, как обычно и по благословению Дагласа Эдамза:

Лучшее обустройство прошлого. С будущим у нас сложнее

Предваряя день рождения Александра Ивановича Герцена

...Орбиты планет известны; образ движения их раскрыт; думают, что уже достигли до полного знания системы мира, как внезапно появляется комета, мерцая косою, прокладывая себе путь новый, самобытный, пересекая во всевозможных направлениях пространства небесные. Астроном теряется, думает, что разрушены им открытые законы; но комета, нисколько не разрушая законов вселенной, сама подчинена им и имеет свои законы, вначале не обнятые слабым мышлением человеческим, раскрытые впоследствии. Являющееся в беспредельных пространствах систем небесных повторяется в развитии человечества, коего орбита также вычислена, также имела своих Кеплеров. Внезапно появляется великий, мощный, как будто смеется над историком и его законами и силою воли и рушит и созидает. Хотя воля человеческая не закована в законы математические, однакож мудрено допустить здесь произвол, замечая гармоническое развитие человечества, в котором всякая индивидуальная воля, кажется, поглощается общим движением, подобно как движение Земли уносит с собою все тела, на ней находящиеся...

28 января 1833 года

Недолго нам любить

На грядущий 26 марта день рождения Теннесси Уильямза

Теннесси Уильямз написал громадное множество писем, часть из которых никому не собирался отправлять.

Теннесси Уильямз проговаривал написанное вслух.

Теннесси Уильямз, пока не стал знаменитым, не менее двух раз закладывал свою пишмашинку в ломбард — чтоб было на что купить еды.

Теннесси Уильямз начал писать в двенадцать лет.

Теннесси Уильямз в глазах своего отца был "бабой, слабаком и трусом".

Теннесси Уильямз называл среди своих главных наставников в драматургии Антона Павловича Чехова.

Теннесси Уильямз обожал путешествовать и считал себя "безногой птицей, которой суждено умереть в воздухе".

Недолго нам любить.
Свет сгинет в ночь.
Нежны те вещи, что
мы прячем прочь.
Груба та ткань, что нам —
для дней простых.
По прядям гребнем
ты ведешь, я стих.
Тишь задушевна,
Сумерки теплы.
Я мог, но рук твоих
не взял в свои.
Могу, но не сломаю
этот миг.
(Малейший шепот
будет словно крик.)
Мгновенья — прочь, но им
хоть бросить тень.
Недолго нам любить.
Лишь ночь. Лишь день...

Теннесси Уильямз — поэт, как считал издатель его стихов Джеймз Локлин, отец-основатель легендарного издательства "Нью Дайрекшнз".

Перевод стихотворения: Шаши Мартынова

Терри Пратчетт — не миляга. Он в ярости

Нил Гейман — о Терри Пратчетте. По материалам "Гардиан"

«Вот последнее, что я писал о Терри. Я знал, что смерть его близка, и проще от этого не было».
Нил Гейман, 12 марта 2015

Дайте-ка я расскажу вам о своем друге Терри Пратчетте, а это непросто. Я собираюсь поведать кое-что, возможно, вам неизвестное. Некоторые встречали любезного человека в бороде и шляпе. Они считают, будто знакомы с сэром Терри Пратчеттом. Как бы не так.

На фантастических конвентах к тебе частенько пристегивают кого-нибудь, чтобы ты добирался, куда надо, и не терялся по дороге. Несколько лет назад я столкнулся с человеком, который однажды сопровождал Терри на конвенте в Техасе. Глаза у него затуманились от воспоминаний, как он водил Терри от встречи с публикой в зал книготорговцев и обратно.

— Сэр Терри такой милый старый эльф! — сказал он. А я подумал: «Нет. Вовсе нет».

В феврале 1991-го мы с Терри участвовали в автограф-туре, посвященном «Благим знамениям» — книге, которую мы написали вместе. Оказались в Сан-Франциско. Только что подписали в книжном магазине про запас что-то около дюжины заказанных там экземпляров. Терри поглядел в наше расписание. Следующая остановка — радиостанция, часовое интервью в прямом эфире.

— Судя по адресу, это отсюда чуть ниже по улице, — сказал Терри. — А у нас полчаса. Давай прогуляемся.

Это было очень давно, еще до того, как GPS, мобильные телефоны, приложения для вызова такси и всякие такие полезные штуки сообщили бы нам вмиг, что нет, до радиостанции совсем не пара кварталов. Дотуда несколько миль, все — в гору и в основном через парк.

По пути мы звонили на радио, как только встречали таксофон — да, мы осознаем, что уже опаздываем на прямой эфир и, всем сердцем клянемся, идем со всей мыслимой скоростью.

Я пытался говорить что-нибудь ободряющее и оптимистичное. Терри не говорил ничего с такой миной, что сразу было понятно — что ни скажу, вероятно, сделаю только хуже. Я ни словом не обмолвился, ни в какой миг той прогулки, что мы бы избегли всего этого, просто попросив в книжном вызвать нам такси. Есть слова, которые невозможно взять обратно, сказать — и оставаться друзьями, тогда как раз и вышел бы именно такой случай.

Мы добрались до радиостанции на вершине холма, далекой отовсюду, опоздав на наш прямой эфир минут на сорок. Прибыли все потные и запыхавшиеся, прямо к экстренным новостям. Какой-то субъект в местном Макдоналдсе только что открыл стрельбу — не самая лучшая подводка, когда предстоит болтать про написанную вами забавную книжку о конце света и о том, как мы все умрем.

Народ с радио тоже был на нас зол, что неудивительно: какое уж тут веселье — импровизировать, пока твои гости опаздывают. Сомневаюсь, что оставшаяся нам четверть часа вышла хоть сколько-то забавной. (Мне потом сказали, что мы с Терри оба попали в черный список этой сан-францисской станции на несколько лет, потому что, если бросить хозяев программы на сорок минут болтать в мертвом эфире на радио, они это не запросто забудут и простят.)

Так или иначе, к исходу часа все закончилось. Мы возвращались в гостиницу — теперь уж на такси. Терри молча ярился, в основном, подозреваю, на самого себя, — и на мир, который не сообщил ему, что расстояние между книжным магазином и радиостанцией значительно больше, чем казалось по нашему маршруту. Он сидел на заднем сиденье такси рядом со мной белый от злости — шар ненаправленной ярости. Я сказал что-то, тщась его успокоить. Дескать, ну что же, все это в итоге прошло, и конца света не случилось, — и предположил, что, может, пора бы и перестать злиться.

Терри поглядел на меня и сказал:

— Не надо недооценивать гнев. Этот гнев — двигатель «Благих знамений».

Я подумал, на каком взводе Терри обычно писал и как заводил и всех нас заодно, и понял, что он прав.

Есть ярость в том, как пишет Терри Пратчетт, — эта ярость была двигателем Плоского мира. В тоже время это и гнев на директора школы, который решил, что шестилетний Терри Пратчетт никогда не поумнеет до одиннадцатилетнего; гнев на надутых критиков, на всех, кто считает серьезность противоположностью смешного; гнев на его первых американских издателей, которые не могли по-человечески представить публике его книги.

Ярость всегда с ним — его двигатель. Когда Терри выяснил, что у него ранняя редкая форма Альцгеймера, объект его гнева изменился — он был зол на свой мозг и генетику, и еще больше зол на страну, которая не разрешила бы ему (или другим в похожей непосильной ситуации) самостоятельно выбрать способ и время ухода из жизни.

И этот гнев, мне кажется, связан с его глубинным чувством, что честно, а что нет. На чувстве справедливости основано все, что Терри делает и пишет, и именно оно привело его из школы в журналистику, потом в пресс-службу Юго-западного электрического совета, оно же сделало одним из любимейших и самых покупаемых писателей в мире.

То же чувство справедливости, которое означает, что он будет иногда урывать время от работы над чем-нибудь своим, чтобы исправно воздать должное тем, кто на него повлиял — например, Алану Корену, первооткрывателю стольких приемов малых форм юмора, что мы с Терри годами у него тибрили всякое. Или великолепному, сверхнасыщенному, головокружительному «Словарю фразеологизмов и мифов Бруэра» и его составителю, преподобному Э. Кобэму Бруэру, поразительнейшему из писателей. Терри однажды сочинил предисловие к «Словарю Бруэра», и оно заставило меня улыбнуться — мы, бывало, восторженно звонили друг другу, отыскав какую-нибудь доселе не известную нам книжку Бруэра («Во! У тебя уже есть "Словарь чудес Бруэра: подражательные, реалистичные и дидактические"?»)

Авторский голос Терри всегда — голос Терри: сердечный, знающий, разумный, насмешливый. Наверное, если глянуть быстро и невнимательно, можно принять это за веселье. Но под любой веселостью лежит гнев. Терри Пратчетт — не тот, кто покорно отправится в любой мрак, добрый или наоборот*.

Он будет гневаться, уходя, на многое — на тупость, несправедливость, человеческую бестолковость и ограниченность, а не лишь на то, как быстро иссяк свет. И, рука об руку с его гневом, как ангел и демон, уходящие в закат, — любовь: к людям, со всеми нашими ошибками, к сокровищам, к историям; а в самом сердце всего этого — любовь к человеческому достоинству.

Говоря иначе, гнев — его двигатель, но величием духа сила этого гнева — на стороне ангелов, точнее, к общему счастью, — она за нас, орангутангов.

Терри Пратчетт — вовсе не милый старый эльф. Вообще нисколько. Он куда больше этого. Терри уходит во мрак слишком скоро, и я сознаю, что и сам гневаюсь: на несправедливость, которая лишает нас — чего? Еще двух-трех десятков книг? Еще одной полной полки идей и великолепных фраз, и старых друзей, и новых, историй, в которых люди по-настоящему заняты тем, что получается у них лучше всего, — применяют голову, чтобы выбраться из неприятностей, в которые влипли, пока не давали себе труд думать? Еще одной-двух книг журналистики и агитации? Но, честно, эти потери не злят меня, как должны бы. Я огорчаюсь, но, повидав вблизи, как некоторые из них воплощались, понимаю, что любая книга Терри Пратчетта — маленькое чудо, у нас их уже больше, чем мы могли рассчитывать, и нам не следует жадничать.

Я гневаюсь на неотвратимую потерю друга. И думаю, что бы Терри сделал с этой яростью? И тогда берусь за ручку и принимаюсь писать.

* — Парафраз стихотворения Дилана Томаса «Do Not Go Gentle Into That Good Night» («Не уходи покорно в добрый мрак», пер. П. Грушко):
«Не уходи покорно в добрый мрак,
Под вечер старости пылать пристало.
Гневись на свет — как быстро он иссяк!»

Перевод статьи подготовила Аня Синяткина

18 марта, 19:30 — Вечер Терри Пратчетта в Додо

Роберт Лоуэлл и его исповеди

Начало весны и стихи

Сегодня исполнилось бы 98 лет прекрасному американскому поэту Роберту Лоуэллу, одному из отцов американской исповедальной поэзии, Поэту-лауреату Библиотеки Конгресса США, драматургу, переводчику, лауреату Пулитцеровской премии. Некоторые литературные критики считают Лоуэлла одним из самых значимых поэтов послевоенной Америки.

При жизни Лоуэлла вышло более двадцати его книг, переводили его на русский немного — а он переводил кое-что из русскоязычной поэзии на английский (хотя Набоков его переводы Мандельштама критиковал). Он писал и рифмованные стихи, и вольные, и говорил, что сильнее всего на него повлияли Уильям Карлос Уильямз, Элизабет Бишоп и Аллен Тейт.

Сегодня "Голос Омара" поминает Роберта Лоуэлла читкой его знаменитого стихотворения "Воспоминания о Западной улице и Лепке" (к тому же на эти стихи в 2001 году альт-рок-коллектив "There Might Be Giants" записал музыкальную композицию):

а также наша буквенная радиостанция поздравляет всех с началом весны — переводом еще одного стихотворения Лоуэлла:

Эпилог
(пер. Шаши Мартыновой)

Благословенные устройства — рифма, сказ —
чего не помогают мне сейчас,
хочу создать я
воображеньем, а не памятью?
Я слышу звук — мой голос глух:
глаз рисовальщика — не лупа,
он в трепете ласкает свет.
Но иногда кладу я след,
когда пишу истертым своим зреньем,
он будто снимок
жуткий прыткий броский сбитый
над жизнью поднятый
но обездвижен явленным.

Всё — мезальянс.
Что ж не сказать, как было?
Молить о даре меткости,
какую дал Вермеер свету солнца,
схватил, как плеск через всю карту,
для девушки своей, из плоти ожиданья.
Мы — бледные и беглые явленья,
и это нам назначило давать
любому образу на фото
его имя.

Бестселлеру Галилея — 383 года

"Диалог о двух главнейших системах мира — птолемеевой и коперниковой"

383 года назад, 22 февраля 1632 года, Галилео Галилей рискнул — и человечество еще чуточку выиграло у дремучести. После выхода во Флоренции в свет первого издания "Диалога о двух главнейших системах мира — птолемеевой и коперниковой" весь тираж раскупили за несколько месяцев. Когда церковники уже наконец решили обидеться на книгу и запретить ее продажу, первого издания уже было не сыскать.

Не одно лишь обращение к запрещенной теме — причина мгновенного успеха этой книги. В отличие от других научных работ своего времени, изданных на латыни и предназначенных ученой публике, "Диалог" был написан на итальянском — для любопытствующих простых людей без университетского образования. Церковь огорчилась в основном из-за такого выбора целевой аудитории — и из-за того, что эта аудитория прочтет и поймет.

Книга поддержала поразительный переворот в сознании. В ней говорилось, что Земля — не центр вселенной, и что неподвижность планеты — иллюзия. Мы вращаемся, настаивал Галилей. Мы несемся сквозь пространство. Мы летим вокруг Солнца.

Да, о том же сообщал и Николай Коперник в книге "О вращении небесных сфер", в 1543 году. Но прочитать нагруженный технической терминологией труд Коперника было под силу лишь математикам, а те предпочитали обсуждать полученные знания исключительно между собой, и потому Католическая церковь не имела ничего против гелиоцентрического космоса Коперника, пока Галилей не взялся за его популяризацию.

Галилей впервые обратил на себя общественное внимание в 1610 году — вышла его первая книга, "Звездный вестник". В ней ученый привел результаты своих наблюдений за Луной, сообщил о четырех спутниках Юпитера и о множестве звезд, не виденных людьми без телескопа. Свои открытия Галилей считал доказательством теории Коперника, и благодаря Галилею книга Коперника "О вращении..." в 1616 году угодила в Список запрещенных книг (Index Librorum Prohibitorum).

Это вынудило Галилея замолчать. Он сам собирался написать книгу об "устройстве вселенной", но решил, что это слишком опасно, и отложил затею на десяток лет, пока одного из его самых могущественных почитателей, кардинала Барберини, не выбрали Папой Урбаном VIII. Галилей обсудил с ним замысел книги и получил сдержанное разрешение, но при условии, что в книге будут равно предложены обе модели — гео- и гелиоцентрическая.

500-страничный "Диалог" Галилей написал на родном тосканском диалекте (который любил и Данте), и труд получился одновременно величественным, поэтичным, поучительным, пылким и забавным. "Диалог" оформлен в виде разговора троих знакомцев на протяжении четырех дней наподобие четырехактной пьесы, каждый день — новая тема (движение Земли, устройство небесных тел, приливы и отливы морей).

Под Рождество 1629 года Галилей отправил свой труд в Рим — на досмотр цензорам. Несколько церковников пристально изучили текст и дали предварительное разрешение на издание.

Следом случилась чума, и сообщение между Римом и Флоренцией прервалось. Галилей сдал рукопись новым цензорам, у себя в городе, и книга таким образом прошла две разрешительные процедуры. Тем не менее, публикация книги стала столь мощным общественным потрясением, что Галилей утратил покой навсегда. Критики настаивали, что Галилей напирает на коперникову позицию с гораздо большим пылом. Более того, заявили они, Галилею запретили писать на эту тему еще в 1616 году, а он скрыл это от Папы Урбана. Папа разъярился, и Инквизиция вызвала Галилея в Рим на суд.

Слушания кончились публичным позором Галилея, а книга попала в Список.

Летом 1633 года вокруг "Диалога" организовался целый черный рынок — книга продавалась в 12 раз дороже обложечной цены. К 1635 году книгу контрабандой перевезли через Альпы, перевели на латынь, и она сделалась достоянием остальной Европы. В 1661 году вышел первый перевод на английский.

"Диалог" оставался в Списке запрещенных книг еще почти 200 лет. В наши дни он, помимо своей научной ценности, читается в оригинале как образец прозаического стиля.
_______________________________________________

По материалам американского популяризатора науки, автора книги "Дочь Галилея" Давы Собель (2008).

С приветом от Одина, или Голос Омара ко дню всех гормонально бурлящих

Из Старшей Эдды (Песни о богах), "Речи Высокого", строфы 93-95

93

Никто за любовь
никогда осуждать
другого не должен;
часто мудрец
опутан любовью,
глупцу непонятной.

94

Мужей не суди
за то, что может
с каждым свершиться;
нередко бывает
мудрец безрассудным
от сильной страсти.

95

Твоей лишь душе
ведомо то,
что в сердце твоем;
худшей на свете
хвори не знаю,
чем духа томленье.

___________________

Перевод А. И. Корсуна.

75-летию Дж. М. Кутзее

"Детство Иисуса" (2013), фрагмент, в предвкушении издания на русском

Он качает головой.
— Ты по-прежнему не понимаешь. Моя задача состояла в том, чтобы доставить ребенка его матери. Не какой-нибудь матери, женщине, которая прошла некую проверку материнства. Не важно, хороша ли Инес как мать по моим или твоим меркам. Суть в том, что она его мать. Он теперь со своей матерью.
— Но Инес не его мать! Она его не зачала! Она его не вынашивала в утробе! Она не привела его в мир в крови и боли! Ее ты просто выбрал случайно. Кто знает, может, она напомнила тебе твою мать.
Он вновь качает головой.
— Я уверился, как только увидел Инес. Если мы не доверяем голосу, который говорит внутри: «Это оно!» — тогда и доверять больше нечему.
— Не смеши меня! Внутренний голос! Люди теряют свои сбережения на бегах, подчиняясь внутреннему голосу. Люди бросаются в чудовищные любовные приключения, повинуясь внутренним голосам. Я…
— Я не влюблен в Инес, если ты об этом. Совсем.
— Ты, может, и не влюблен в нее, но беспричинно зациклен на ней, что еще хуже. Ты убежден, что она — судьба твоего ребенка. А правда в том, что Инес не имеет никакого отношения, ни мистического, ни иного, ни к тебе, ни к твоему мальчику. Она просто случайная женщина, на которую ты направил какие-то свои личные одержимости. Если этому ребенку была судьба, как ты утверждаешь, воссоединиться с этой женщиной, чего же ты не предоставил судьбе свести их? С чего ты решил влезть в это действо?
— Потому что для осуществления судьбы недостаточно рассиживать, Элена, недостаточно просто замыслить и ждать потом, чтобы все воплотилось. Кто-то должен принести замысел в мир. Кто-то должен действовать от имени судьбы.

____________________

Пер. Шаши Мартыновой, на русском языке ожидается во второй половине 2015 г., в издательстве ЭКСМО.
Публикуется с разрешения издателя.

Скажи друг и войди

123-летию Джона Роналда Руэла Толкина, Профессора

Вчера, 3 января, у Профессора был день рождения. "Голос Омара", естественно, не может молчать. Никакой эфир не в силах объять Вселенную, подаренную нам Толкином, поэтому пусть здесь будет одна маленькая капля из этого бездонного источника.

Всеобщая декларация прав человека, статья 1, на квэнье (письменность тенгвар).

Все люди рождаются свободными и равными в своем достоинстве и правах. Они наделены разумом и совестью и должны поступать в отношении друг друга в духе братства.

Из того, что мы сказали вам в прошлом году

Попурри "Слова Омара 2014"

Сегодня, 1 января 2015 года, "Голос Омара" вспоминает всякие слова из самого себя – из эфиров 2014-го. Сегодня мы с вами, дорогие буквозрители, отдохнем самоцитированием и удовлетворенным покряхтыванием о прошлогоднем чтении.

Стас Жицкий, понедельники

Те, кто читал этот роман в начале девяностых, радуясь разрешенному вылезанию из-под спуда так называемой антисоветчины, и те, кто, не читая романа, наглотался косвенных отзывов о нем размером в три слова, должны ознакомиться с этим моим скромным текстом, раскаяться, заплакать и прочесть роман еще раз.

Антиутопия как непамфлет
"Мы", Евгений Замятин

***
Как не впасть в отчаяние при виде всего, что совершается (а также совершалось и, скорее всего, будет совершаться) дома? Да очень просто – и уж точно не прибегая к Тургеневу. Тургенев от отчаяния не лечит, потому что он рассказывает нам про нездешнюю жизнь, пусть и с похожими страстями, и, читая его, словно глядишь сквозь волшебные окуляры на иные миры, где живут сильно схожие с нами человеки, но все равно какие-то не мы.

Ля-ля, трюфеля
"История одного города", М. Е. Салтыков-Щедрин
***
И книжка эта читается теперь совершенно по-взрослому – как олитературенные мемуары, как воспоминание о безоблачном детстве, которое нарушилось опасной, но веселой революцией (а детям-то – кайф какой – слом устоев, смена вех и уверенность в скорейшем счастье!), о детстве, которое не имело твердой идеологической основы для противостояния той гадости, которая наступала (все-таки разночинской была семья, питала она иллюзии и детей подпитывала), о детстве, в котором было важно свергнуть гимназического тирана, ничему не учиться, а потом голодать вместе с “народом”, устраивая агитбалаганы – и это было круче, чем ходить затянутым ремнем с пряжкой и стоять носом в стенку, будучи наказанным.

Ужас Швамбрании
"Кондуит и Швамбрания", Лев Кассиль

Маня Борзенко, вторники

​Должно быть, Санта

Рождественско-новогодний концерт радио «Голос Омара», решительно нелитературный

Мы думали над этим почти месяц, и вот этот день настал — мы представляем, себе и вам, наш рождественско-новогодний концерт, который, впрочем, годится и для других праздников, как общественных, так и личных. Почему сегодня? Ну как же — везде сперва Рождество, потом Новый год. А где наоборот?

По давней новогодней традиции, отпечатавшейся в наших биоритмах: сначала «Ирония судьбы», потом «Голубой огонек», а когда уже совсем хочется спать — «Мелодии и ритмы зарубежной эстрады», — мы начали нашу программу с одной из самых знаковых новогодних песен… На самом деле, это, конечно, шутка. Если дать нам волю, мы б начали с другого. Даем себе волю:

Или вот так:

Вот так:

Конечно же, вот так:

И, разумеется, так:

Ну, вот это, примерно всё, о чем мы договорились более менее всей командой Радио «Голос Омара». Хо хо хо. А дальше наш праздничный плейлист можно слушать в том порядке, к которому вы уже привыкли в этом году, — ну или включать наше радио в любой день и наслаждаться произвольно. У нас праздник каждый день или как? Итак, поехали:

Понедельник — Стас:

Дрэво — Йшло три бабушки
Dean Martin — Baby, It’s Cold Outside
Denyce Graves — O Holy Night
Kiri Te Kanawa — I Saw Three Ships

Вторник — Маня:

Chris Rea — Driving Home For Christmas
Nat King Cole — Silent Night
Elvis Presley & Martina McBride — Blue Christmas
Coldplay — Christmas Lights
Bing Crosby & David Bowie — Peace On Earth / The Little Drummer Boy
Jon Bon Jovi — Please Come Home For Christmas
Paul McCartney — Wonderful Christmas Time
The Beach Boys — Little Saint Nick
Jackson 5 — Give Love On Christmas Day
Cliff Richard — Mistletoe And Wine
The Puppini Sisters — Winter Wonderland
Pet Shop Boys — It Doesn't Often Snow At Christmas
Andy Williams — It’s The Most Wonderful Time Of The Year

Среда — Женя:

Tom Waits — Christmas Card From a Hooker in Minneapolis
The Baseballs — Little Drummer Boy

Четверг — Аня:

Billy Squier — Christmas Is The Time to Say I Love You
Olivia Olson — All I Want For Christmas Is You
The Darkness — Christmas Time (Don't Let The Bells End)
Oasis — Merry X-mas Everybody
Queen — Thank God It's Christmas

Пятница — Макс:

Zek Nab — Good King Wenceslas
Pianosaurus — Merry Christmas Baby
Michael Koppy — Christmas Eve on Old East Main (потому что это песня Томаса Пинчона, бэби)
Мумий Тролль — С Новым годом, крошка! (специально к встрече китайского нового года)
Lou Reed & Friends — Blue Christmas
John Lennon — Happy Xmas (War Is Over) (чтобы не забывали о главном)
Patti Smith — O Holy Night
Jerry Velberg — Sailing Home For Christmas
Iggy Pop — White Christmas
Jim Morrison… гм, Michael Pitta — Jingle Bells

Суббота — Шаши:

Wham! — Last Christmas
Manel — El 25 de Gener
The Pogues & Kirsty MacColl - Fairytale Of New York
Skid Row — Jingle Bells

Неучтенный день недели — Том, бессменный чародей сайта "Додо", без которого Голос Омара не зазвучал бы вообще:

Eels — Christmas Is Going to The Dogs

…И вот на этой оптимистической ноте мы прекращаем свои дозволенные речи наше подрывное вещание до завтрашнего дня. Новых книжек и приятного вам завтра.

Всем веселья!

Продолжение диковинных диалогов в книжных магазинах

И до, и во время, и после издания сборника было ясно, что коллекция эта не может быть исчерпывающей: и сами книжные эльфы между собой, и завзятые читатели не дадут этому источнику иссякнуть. Ваш покорный слуга Омар — с произвольной выборкой новых неотразимостей.

— Смотрите, у нас новые глобусы. Они прекрасны! Крутятся, а еще светятся в темноте.
— О! А можно посмотреть?
— Да, конечно, пойдемте под стол!

*

— Ой, «Вавилонский разговорник»! А он какого уровня?

*
(по телефону):
— Сижу в книжном в «Пионере», читаю «Тибетскую книгу жизни и смерти». — (Пауза.) — Да ты что, я за рулем.
*

— Есть ли у вас книги про русалок?
— Есть «Русалочка» Андерсена в разных изданиях.
— Нет, мне нужно про современных русалок.
*

— А есть ли Хемингуэй?
— Да, есть. Вам что-то конкретное?
(Смотрит в телефон.)
— «Старик и море» есть?
— Этой книги, к сожалению, нет, но есть другие его произведения.
(Продавец показывает всего Хемингуэя. Дама раскладывает все экземпляры и фотографирует.)
— Это не для меня, попросили купить. Он же детективы писал, да?..