Издательство Додо Пресс: издаем что хотим

Голос Омара

«Голос Омара» — литературная радиостанция, работающая на буквенной частоте с 15 апреля 2014 года.

Исторически «Голос Омара» существовал на сайте «Додо Мэджик Букрум»; по многочисленным просьбам радиочитателей и с разрешения «Додо Мэджик Букрум» радиостанция переехала на сайт «Додо Пресс».

Здесь говорят о книгах, которые дороги ведущим, независимо от времени их публикации, рассказывают о текстах, которые вы не читали, или о текстах, которые вы прекрасно знаете, но всякий раз это признание в любви и новый взгляд на прочитанное — от профессиональных читателей.

Изначально дежурства букжокеев (или биджеев) распределялись так: Стас Жицкий (пнд), Маня Борзенко (вт), Евгений Коган (ср), Аня Синяткина (чт), Макс Немцов (пт), Шаши Мартынова (сб). Вскр — гостевой (сюрпризный) эфир. С 25 августа 2017 года «Голос Омара» обновляется в более произвольном режиме, чем прежде.

Все эфиры, списком.

«Голос Омара»: здесь хвалят книги.

Макс Немцов Постоянный букжокей пт, 15 августа

Битники по-английски

"Под сетью", Айрис Мёрдок

Первый роман Айрис Мёрдок считается философско-плутовским романом (с юмором), а советская критика (естественно) причислила его к образцам творчества «сердитых молодых людей» (потом, правда, русская несколько одумалась и теперь не причисляет его ни к чему).

На самом деле, это битницкий роман, только пересаженный на британскую почву: нормальный герой Керуака (только чуть больше вписанный в социум и устроенный в жизни) попадает в мир примерно Вудхауса и мотается не с одного края континента на другой, а из Лондона в Париж и обратно, а также шляется по самому Лондону и купается в Темзе. Вот такие в Англии были бы битники: как Джейк Донахью. Но в Англии, как известно, битников не случилось, они случились в другом месте.

И Айрис Мёрдок поставила эдакий трогательный и трепетный эксперимент, поэтому роман остался эдакой диковиной, а традиции, в общем, не породил. Но все условия соблюдены, и книга действует на сознание точно так же, как романы Керуака: на всю жизнь делает инъекцию тяги к свободе. Только читать, естественно, ее нужно в правильном возрасте — где-то в районе двадцати. Именно тогда послушные мальчики и девочки становятся сердитыми молодыми людьми, битниками, хиппи или панками.  

P.S. Из русского издания зачем-то убрано посвящение Раймону Кено, а оно бы многое объяснило. 

Аня Синяткина Постоянный букжокей чт, 14 августа

Непостоянство памяти

"Предчувствие конца", Джулиан Барнс

Бывают книги, написанные ради одной-единственной детали, одного хваткого сюжетного хода. От него все начинает стремительно раскручиваться в обратную сторону, как отпущенная пружина. 

По существу, нам снова рассказывают, что реальность и то, как мы воспринимаем ее и помним, могут разниться драматически. Художественно осмысленная нейрофизиологическая неизбежность. Есть ли разница, кто пишет историю, победители, побежденные или совершенно нейтральные свидетели? Даже самое честное желание зафиксировать истину не гарантирует нам соответствие рассказанной истории тому, что происходило на самом деле. Дело не в чьем-то недобросовестном умысле. Просто мы так устроены. Не доверяйте никому. Не доверяйте себе, не доверяйте рассказчику, и уж конечно не доверяйте автору. 

У Барнса получилась изящная вещь в себе. Невольно думаешь, что подобный эксперимент очень в духе, например, Агаты Кристи. Это — и мрачноватая зачарованность хаосом причин и следствий, которые непостижимым образом сшиваются в человеческую судьбу, и ни снаружи, ни изнутри мы не можем отследить, как именно это происходит. 

Евгений Коган Постоянный букжокей ср, 13 августа

Писал – как писалось

Иван Чистяков, «Сибирской дальней стороной. Дневник охранника БАМа 1935-1936»

В издательстве CORPUS вышла невероятная книжка: Иван Чистяков, «Сибирской дальней стороной. Дневник охранника БАМа 1935-1936». За этим названием скрывается потрясающая история, уникальный документ, равных которому нет. Дело в том, что у колючей проволоки, как бы это сказать, было две стороны. Люди, сидевшие с одной ее стороны, оставили после себя довольно много воспоминаний, документов, дневников, свидетельств. Люди, оказавшиеся с другой стороны этой колючей проволоки – ВОХР, то есть охрана, – не оставили после себя ничего. Ну, может быть, только довлатовская «Зона», но это было сильно позже. А тут – несколько тонких тетрадей, исписанных ровным почерком, 1935-1936 годы, БАМ. Холод, голод, мрак. Мы же на самом деле ничего не знаем о том, что происходило по эту сторону колючей проволоки – мы и ту сторону, к счастью, все-таки с трудом можем себе представить, несмотря на многочисленные свидетельства, а тут – ни-че-го. Тетрадки эти нашли и расшифровали прекрасные люди из «Мемориала», а мы издали. И мне на самом деле кажется, что это – одна из главных книжек года.

«Мысли что вихрь, мысли что листы книги — перекладываются, накладываются одна на другую, комкаются, свертываются, что бумага на огне. Сумбур и грусть, одиночество. Всего лишь двадцать дней назад я был в Москве. Жил. Брал жизнь, а здесь? Здесь взять нечего. Высоты неба не поймешь, и бесконечности сопок и пустоты не схватишь. За сопкой сопка, за сопкой сопка и так на тысячи километров. Дико и непостижимо. Жизнь становится ничтожной и ненужной. Москва! Москва! Как далека и недосягаема. Мороз. Надеешься на то, что скоро кончат земляные работы моста и прочее. Перебросят куда-нибудь. И в этом находишь утешение. Не сознавая и не учитывая того, что в другом месте может быть хуже…»

Читая эту небольшую книжку, я сильнее всего ужасался осознанию того, что особой разницы между двумя сторонами колючей проволоки не было. «Помещение ВОХР. Топчаны, цветные одеяла, безграмотные лозунги и кто в летней, кто в зимней гимнастерке, кто в своем пиджаке, кто в ватнике, подпоясаны кто веревочкой, кто ремнем, кто брезентовым поясом. Курят, лежа на постели. Двое схватились и, образовав клубок, катаются, один задрав кверху ноги, смеется, смеется неистово, надрывно. Лежит и пилит на гармошке страдания. Горланит: “Мы работы не боимся, а на работу не пойдем”». И дело даже не в чудовищных бытовых условиях, которые невозможно вообразить, несмотря на обилие очень точных подробностей, – дело в отсутствии свободы, что там, что здесь. Каждый день зэки бегут – и каждый день вохра их ловит. Потому что бежать, по сути, некуда, и об этом знают все. Вот эта безысходность, сознание того, что «бежать некуда» - главное настроение дневника. «Наша жизнь что велосипед. Крутишь педали, едешь и направляешь, но не всегда куда хочется. То грязь, то яма, то острый камень. Того и гляди, проколешь шину. Кончил крутить — велосипед набок…»

Вместе с тетрадками сохранился мутный любительский снимок, на оборотной стороне которого есть надпись: «Чистяков Иван Петрович, репрессирован в 1937-1938 гг. Погиб в 1941 году на фронте в Тульской области». Больше об авторе дневника ничего не известно. «Не записал, а на другой день не помнил ничего. Дни идут в бешеном темпе. Дни как спираль скручиваются, сокращая свой бег к концу жизни. Но наша спираль в БАМе ржавая, может оборваться в любой момент. Наша спираль корявая…»

Маня Борзенко Постоянный букжокей вт, 12 августа

Зима близко

"Дневник замерзающего москвича", Олег Козырев

Эээ! А помните то дивное лето 2010, когда "если вам дороги жизнь и рассудок, держитесь подальше от торфяных болот", и мы все старались не выходить из домов, да и там сидеть голышом, завернувшись в мокрую простыню, а в момент заворачивания в неё от нас шёл пар, как от утюга? А если выйти на улицу (только в противогазе), то соседний дом не было видно от смога?

Я вот почти не помню. Здоровый мозг вытесняет воспоминания. Седьмое пекло!

О! А помните когда-то примерно тогда же зимой был офигенский ледяной дождь! На деревьях со всех сторон был ледяной нарост в сантиметр и они ломались. Город выглядел, как каток — один удачный толчок от двери подъезда и можно было доехать до работы быстрее, чем на машине, если грамотно отталкиваться от препятствий для смены направления. Выкатывался из дома, сцеплялся со всеми встреченными на пути. Connecting people!

Тоже не помню. Только в общих чертах. Этак будет нечем пугать внуков...

Зато, аллилуйя, есть книжка Олега Козырева, где подробно-дневниково-очерково, короткими смешными предложениями описан весь пережитый нами ад. И как метро в какой-то момент встало, и про все времена года, и вообще как жить и кто виноват.

Цитат не дам, этак придётся всю книжку перепечатывать =) Зато вот картинка от Кати Рабей:


Стас Жицкий Постоянный букжокей пн, 11 августа

Ля-ля, трюфеля

"История одного города", М. Е. Салтыков-Щедрин

Как не впасть в отчаяние при виде всего, что совершается (а также совершалось и, скорее всего, будет совершаться) дома? Да очень просто – и уж точно не прибегая к Тургеневу. Тургенев от отчаяния не лечит, потому что он рассказывает нам про нездешнюю жизнь, пусть и с похожими страстями, и, читая его, словно глядишь сквозь волшебные окуляры на иные миры, где живут сильно схожие с нами человеки, но все равно какие-то не мы. Прибегнуть стоит к другому, не менее классику, а именно – к бывшему рязанскому вице-губернатору, бывшему тверскому вице-губернатору, бывшему управляющему Пензенской и Тульской казенными палатами господину Салтыкову-Щедрину.
Вообще не собираюсь говорить о том, что Щедрин – это, дескать, сатира, обличающая, бичующая, вскрывающая и проч. Сатира в моем скромном понимании – тогда, когда она уж совсем в классических багетных рамках своего жанра – это невыносимо пошло, потому что двойная сверхзадача: надсмеяться и рассмешить отодвигает на задний план задачи эстетические и высокодуховные (простите мне мой невольный пафос, но я как-то привык в литературе видеть сперва решение именно этих задач).

Я совсем не берусь предполагать, насколько фельетонно-памфлетными были желания Щедрина, но нынешний читатель (особливо не обремененный историческими знаниями и посему не очень способный провести какие-то параллели с тогдашними внутриполитической, экономической и даже бытовой реальностями) вовсе не обязан пытаться проводить параллели и с днем сегодняшним.

На мой непросвещенный взгляд в “Истории одного города” есть одна могучая, всеобъемлющая идея двойного характера – и жизненного, и литературного – невероятный, необъяснимый и непобедимый АБСУРД. Неподвластность нашего тутошнего бытия (что тогдашнего, что теперешнего) никаким логическим оценкам, прогнозам и программам перемен – вот она, харизма русского социума или, если угодно, эйдоса. Неподвластность фабулы нормам обыденности – вот она, харизма большой литературы.

И не надо искать органчиков в голове у действующего градоправителя – правители рано или поздно меняются: у кого органчик там, а у кого – и трюфеля. А вот Салтыков-Щедрин остается. И остается великий Русский Абсурд, который, возможно легче переносится в жизни именно тогда, когда он присутствует и в литературе.

Утешайтесь же, утешайтесь, перечитывая.

Макс Немцов Постоянный букжокей вс, 10 августа

…А у нас идет концерт

На фоне лондонских дождей

Наши воскресные литературные концерты, как оказалось, пришлись по душе скитальцам по волнам буквенного эфира, поэтому — продолжим. И начнем в этот раз, пожалуй, с гимна писателей, усовершенствующих реальность, — «Каждый день я пишу книгу» Элвиса Костелло и его «Аттракционов»:


Следующий номер нашей сегодняшней разнообразной программы — Рэчел Блум с эпохально литературной песней «Выеби меня, Рей Брэдбери». История умалчивает, успел ли классик научной фантастики выполнить просьбу, но песенка ему, судя по всему, понравилась.


Перенесемся через города и годы — и вот это или тоже признание в любви другому хорошему писателю, или я не знаю что. Светлана Сурганова и «Мураками» (и они, по-моему, еще не встретились):


Едем дальше — вглубь веков. Спорим, вы не знали, что коллектив, членов которого сразу не заподозришь в любви к чтению, эту песенку сочинили, начитавшись Уильяма Барроуза. «Дюран Дюран», «Дикие мальчики»:


Кстати, о Барроузе. Он стал персонажем великой песни Джона Кейла «Dying on the Vine», которая, в общем, вся про битников:


И еще один трибьют писателю — вернее сказать, его творческому методу. Песню Кенни Чесни «Виски Хемингуэя» поет Гай Кларк — у него это получается достовернее:


А теперь вернемся к классике: «Лед Зеппелин», как известно, среди прочего (и веществ) вдохновлялись не только фольклором и оккультом, но и Профессором. «The Battle of Evermore» — один из примеров того, как «Властелин колец» проник в музыку ХХ века:


Как работает вдохновение — великая загадка, но на гениальный монолог «Ангел тяготения» Лори Эндерсон вдохновила «Радуга тяготения» Томаса Пинчона. Его, впрочем, тоже можно считать объяснением в любви писателю:


Ну и последний наш классический номер. Когда в жизни встречаются два гения, из этого может и ничего интересного не получиться: поговорят о погоде, кукурузных фьючерсах (tm) или вообще будут сидеть и дуться, как Джойс и Пруст. Но если встреча происходит в иных мирах — над пространством и вне времени, — может возникнуть и нечто гениальное. Пример тому — песня Леонарда Коэна «Возьми этот вальс», написанная на основе «Маленького венского вальса» Федерико Гарсии Лорки:


А это — наш традиционный бонус. Песенка, в которой книжки играют важную роль, — такие мы тоже любим. Ну и про литературу, конечно:


С вами была радиостанция «Голос Омара». Не теряйте нашу волну, у нас для вас еще много разного припасено.

Шаши Мартынова Постоянный букжокей сб, 9 августа

Фамм Идеаль. Дню рождения Памелы Трэверс посвящается

"Мэри Поппинс", Памела Трэверс

Когда я была детсадовской крошкой, я владела пятью идеальными мирами: Винни, Пеппи, Алисы, Маугли и леди Мэри. Навещая их поочередно, получалось сберечь здравый смысл в мире этих-ваших-взрослых. У Пеппи я училась свободе, у Алисы — упорству и отваге, у Винни — экологии мышления; навыки Маугли пригождались мне на пленэре (и в драках с мальчиками). Мэри Поппинс маячила как приблизительный идеал того, во что я хотела превратиться "когдавырасту".

Житие Мэри Поппинс было и остается для меня описанием идеальной женщины как я ее себе вижу. С тех пор возникли и другие литературные дамы моего сердца — Галадриэль (Толкиена), тетя Далия (Вудхауза), Анна (Мёрдок). Но их никогда не было с избытком, и все они, как-то так получается, англичанки — и все совершенны, в моих понятиях, однако Мэри Поппинс, не лучшую, но равную, никто не затмит все равно. Есть немало в литературе женщин-воительниц, победительниц, домоуправительниц и повелительниц. Но женщин-волшебниц и будд — раз-два и обчелся.

Набирая очков в марафоне вдоль линии времени, я гляжу на Мэри и всякий раз нахожу в ней еще какую-нибудь маленькую черту, которая утверждает ее на троне. Но среди фейерверка ее достоинств — давно открытых и вновь обнаруженных — вот неизменный мой фаворит: невозмутимость. У меня даже есть эзотерическая теория про Мэри, но ею я вас грузить не буду, она длинная. (Кстати, об эзотерике: Памела Трэверс училась у Гурджиева, зналась с Кришнамурти.)

Девушки, читайте про Мэри и верьте, что природа женщины — поппинсная. Юноши, читайте про Мэри и радуйтесь: они водятся в природе. Вам тоже может достаться. Если вы, конечно, сумеете ее отпускать.

А теперь — праздничный танец (хотя, конечно, это непростительное упрощение и уплощение образа, при всей моей симпатии к тете Наташе Андрейченко):


Аня Синяткина Постоянный букжокей пт, 8 августа

Идеальный путешественник по чужим судьбам

"Теофил Норт", Торнтон Уайлдер

Что-то в Теофиле Норте не давало мне покоя, пока не пришло в слова, и вот что. Странным образом, мы любим Теофила Норта примерно за то же, за что Шерлока Холмса. К нему обращаются за помощью в тяжких или запутанных ситуациях, или эти ситуацим сами отыскивают его, безошибочно узнавая по легкой походке и искре в глазах, что Теофил Норт — именно тот, кто им нужен. Что именно этот случайный прохожий разрешит предложенную головоломку с азартом и даже некоторым несомненным артистизмом. 

Теофил Норт, конечно, играет на другом поле. Его пристрастие — не детективные загадки, а человеческие судьбы. И основной метод его не аналитический, а творческий. Перемещаясь от одной истории к другой, он подтягивает распустившиеся узелки, вынимает из шляпы и водворяет на место недостающие детали, осторожно накладывает швы там, где что-нибудь порвалось. Его талант — идеальное чувство уместности. Теофил Норт (едва ли вы были раньше знакомы) — человек, который даст вам именно ту книгу, которая изменит вашу жизнь, который организует целый заговор, чтобы что-то в вашем сердце сдвинулось с мертвой точки, и даже тот случайный собеседник в поезде, чьи слова пришлись настолько к месту, что памятны вам до сих пор, — это тоже он. Словом, он как Шерлок Холмс. Гармонизирует вселенную. 

Возможно, он не изменит ничего в большой картине. Где была дорога, по которой многие тысячи людей шли со своими чаяниями и страхами, там будет земля, которую будет копать студент-археолог Теофил Норт. Где был город Ньюпорт и его жители, там тоже когда-нибудь будет что-нибудь совсем другое. Возможно, и в масштабе человеческой жизни он нмчего поменять не сможет — в конце концов, он только праздный прохожий. Возможно, результатом его участия станет только один очень красивый момент во времени. Теофил Норт вообще не совершает ничего масштабного. Маленькие вещи. Единственное, что они на самом деле дарят, на время, — ощущение, что мир в порядке. Возможно, это единственное, что у нас есть вообще.

Теофил Норт действует из чувства прекрасного. Характерно, что он никогда не вовлекается ни во что, в чем деятельно участвует, вкладывая немало времени, сил и сердца. Теофил Норт привязывается к тем, с кем его сводит путь, но это никогда не мешает ему вовремя попрощаться. Как приличествует тактичному гостю.

Макс Немцов Постоянный букжокей чт, 7 августа

Достоверно, ибо невозможно

"Мистериум", Эрик Маккормак

Каррик — окутанный туманами сонный городок где-то на севере Острова. Но в него приезжает чужак из Колоний, и начинается бесовщина: сначала кто-то уничтожает памятники героям Войны, затем оскверняют кладбище, заливают кислотой книги в городской Библиотеке… Посреди зимы на городок наступают полчища насекомых. Однако подлинная чума обрушивается лишь после того, как находят варварски изувеченный труп местного пастуха. Сначала гибнут животные, за ними — дети. Когда приходит черед взрослых, город изолируют. Но не раньше, чем все жители начинают говорить — и уже не могут остановиться.

«Мистериум» — тонкая и коварная паутина лжи, сплетенная канадским мастером саспенса Эриком Маккормаком, еще одна история о самой причудливой литературной вселенной нашего времени. Мы все — читатели искушенные. В книгах для нас уже, наверное, почти не осталось тайн. Тем паче — в тех, что написаны в таком достойном и освященном многовековой литературной традицией жанре, как детектив. Тут нас не объедешь на кривой козе: даже в Библии есть криминальные сюжеты, что там говорить, например, о древних греках: «Царь Эдип» — это же детектив чистейшей воды.

Мы все про них знаем. Сыщик должен понимать четыре главные вещи: кто, кого, когда и где. Если сыщик очень умный, ему захочется также выяснить, как и почему. Наше удовольствие от чтения детектива вроде бы должно возрастать обратно пропорционально сыщицкому интеллекту: чем больше ходов или мотивов мы предугадываем, тем умнее себя чувствуем. Хотя с какого-то момента в истории развития жанра читателям стало гораздо больше нравиться умение автора водить их за нос: читаешь и крутишь головой — эк, мол, завернул, я бы ни за что не догадался, что миссис Браун стукнули гаечным ключом в оранжерее в 3.47 утра.

И вот когда жанр детектива успокоился в своем каноне, а разнообразие новых творений стало достигаться за счет скорости погонь и стрельбы, изощренности способов кровопролития, обилия точных технических деталей и степени безумия главного маньяка, появился Эрик Маккормак и написал «Мистериум». Книгу не просто тревожную, а, прямо скажем, подрывную.

Сначала он, казалось бы, сам рассказывает нам, кто. Кого и где — тоже понятно: вымирает не только все население бывшего шахтерского городка, но и окрестная живность, от кроликов до овец. Да и с когда, наверное, ясно — ну вот только что, незадолго до появления в этих местах столичного репортера Джеймса Максвелла. Хотя не вполне: у многих секретов здесь очень длинные и глубокие корни. Как — уже намного сложнее: именно этому и посвящена бо́льшая часть домыслов, предположений и теорий нашего сыщика, именно здесь нам предстоит помериться с ним интеллектом. Но самым главным вопросом до последней строки романа останется — почему?

Тут уж я вам не подсказчик. Посоветовать могу только одно: внимательно присматривайтесь к фразам пейзажа. 

P.S. Кроме того, на русском выходили "Летучий голландец" (который, конечно, должен был называться "Голландской женой", но вмешались маркетологи), "Мотель Парадиз", о котором мы разговаривали на прошлой неделе, и "Первая труба к бою против чудовищного строя женщин". Без этих книг ваше представление о разнообразии литературных вселенных будет неполно. Напомню, что на русском не издан только превосходный сборник рассказов "Осмотр склепов" и новый роман Маккормака, выходящий в августе (в Канаде).

Евгений Коган Постоянный букжокей ср, 6 августа

Паровоз на подъём

Алексей Кручёных, «Мир затрещит, а голова моя уже изрядно...: Письма А. Шемшурину и М. Матюшину»

Буквально пара слов. Вот жил такой человек, боялся мобилизации, заботился о друзьях, много читал, пытался издавать свои книги мизерными тиражами, причем не на свои деньги. Обсуждал какие-то дела с Малевичем, анализировал новое произведение Маяковского «Облако в штанах», ждал вестей от все того же Малевича. И, одновременно, в буквальном смысле, менял поэтический (да и не только поэтический) язык. И рассуждал в письмах. Ну вот, например: «Мгновенным написанием даётся полнота определённого чувства. Иначе труд, а не творчество, много камней, а нет целого, пахнет потом и Брюсовым. У В. Хлебникова «Смехачи» «Бобэоби» и мн<огие> др<угие> написаны отразу и потому они так свежи. Достоевский рвал неудачно написанные романы и писал заново – достигалась цельность формы. Как писать, так и читать надо мгновенно!..» Или о том же: «К вопросу о моментальном письме: I. первое впечатление (исправляя 10 раз, мы его теряем и, может, теряем поэтому всё). II. исправляя: обдумывая, шлифуя, мы изгоняем из творчества случайность; к<ото>рая при моментальном творчестве, конечно, занимает почтенное место. Изгоняя же случайность, мы лишаем свои произведения самого ценного, ибо оставляем только то, что пережёвано, основательно усвоено, а вся жизнь бессознательно идёт насмарку…» На самом деле, там можно много цитировать, потому что едва ли не в половине писем, между какими-то бытовыми подробностями и просьбами встречаются вдруг едкие, тонкие, остроумные и лично мне очень интересные замечания и мысли. Ну и вот от этого я просто пришел в полнейший восторг: «Собираюсь напис<ать> кратко о “рус<ской> лит<ературе> и Апок<алипсисе>”…»

И мой любимый текст из этой книжки, называется «Паровоз на подъём»:

Не сорвусь хоть сержусь
над пропастью
держусь
упираюсь пятами
ем песок
раздавливаю,
задыхаюсь
рычу…
Колёса свои забинтую
смеюсь над бедою
пред тучной горою
бурой!
графлено тифозное небо
и простыни снега
копчу
углём
гарью
отравляю,
морожу
распухшие ноги
синие рожи
ржу
и в кручу
на крестце
40 вагонов
фыркая
бережно
за буфера
волочу
по домам

Маня Борзенко Постоянный букжокей вт, 5 августа

Любовь Дракона коротка как вечность

"Трактат о драконах", Ян Словик

А вот чего нигде нет, а у нас есть — так это Трактат о Драконах.
Который — "пособие для начинающих психологов, психопатов и всех людей доброй воли".
То есть для нас, друзья, для нас, нет смысла отпираться.

Трактат — это короткие зарисовки о бытожизни, ощущениях нутр, тенденциях, любви-ненависти, страхах и прочих признаках жизни Драконов. Практически Карманный Справочник.
Один раз прочитать — поржать, второй раз прочитать — задуматься. Книжка для втыкания, гадания, размышления. 

Пара спойлеров:

Драконы бывают очень похожи на наших знакомых, но это всего лишь случайное совпадение.
Не только Драконы живут в нас, мы тоже можем жить в Драконах.
Драконы могут размножаться как половым, так и внеполовым путем, даже если ты этого не хочешь, а всего лишь потерял над ними контроль.
Большинство Драконов искренне считают, что все их действия — ненасильственные.
Многие Драконы хорошо знают законы физики. Но это им не всегда помогает.
Напившись, Драконы поют. Или пляшут. Или еще того хуже...
Все Драконы наши. Чужих Драконов не бывает.
Некоторые крылатые Драконы искренне уверены, что они - Ангелы.
Драконы ужасно нетерпеливы. И у них невероятное терпение.
Многие Драконы недолюбливают себя, но очень любят свой хвост.
Даже самые страшные Драконы могут сделать твою жизнь прекрасной.
Драконы — не животные!

И для окончательного врывания убедительности в этот текст — послушайте песню Филигона "Купите Дракона" :)

Стас Жицкий Постоянный букжокей пн, 4 августа

Классика на крови

"Хранитель древности. Факультет ненужных вещей", Юрий Домбровский

Главные, важные книги надо бы регулярно перечитывать. Особенно те, которые впервые читались взахлеб, лихорадочно и потому не совсем внимательно. Да и читатель с возрастом начинает видеть и чувствовать иначе. Спустя лет эдак двадцать после первого прочтения я, кажется, наконец плотно утвердился в мнении, что Домбровский – писатель совершенно классического размаха. И с тоской подумал, что почва для произрастания мощных классиков в Росcии XX века почти всегда обильно удобрялась кровью – в том числе и их собственной. Что большая часть их наиболее значимых вещей написана о чем? Да о том, каково душе человеческой на войне, в тюрьме или под страхом от того и другого. Шаламов, Солженицын, Гроссман, Бабель... и даже более “безопасные” для режима Василь Быков, Искандер, Астафьев...

Не проживи Домбровский столь мучительной судьбы – о чем и что писать ему? Ну, предположим, не остался он в Москве литераторствовать (и не написал бы еще с десяток книг о Байроне с Шекспиром), а даже зачем-то поехал работать в далекий музей – что бы нам досталось? Возможно, сложно-тонкие, наверное, довольно глубокие, но в большой степени так называемые “производственные” истории из жизни провинциальных ученых? Исторические романы про времена тюрков или Золотой Орды? Фенологические рассказы пожилого натуралиста о красотах казахских степей? А откуда бы в них взяться трагической силе? – А вот не взялась бы она. А настоящему масштабу? – Не знаю. И что ж выходит – да что-то кощунственное выходит: что эпохальные кошмары стимулировали культурную среду на рождение гениев. Неужто как-то иначе нельзя было – каким-нибудь более безболезненным путем им народиться и написать что-нибудь такое спокойное – просто на западный манер порывшись у себя в голове или внимательно препарировав ничтожные мелочи жизни? Была и есть, конечно, в России и такая литература, и ее много, но отчего-то, как подумаешь о литературе сильной (именно сильной, а не только изысканной и интеллектуальной)  – так первым делом на ум приходит то, что написано про кровавые драмы всенародного порядка или про то, что вокруг них.

Макс Фрай Гость эфира вс, 3 августа

Горизонтом, о высокочтимый учитель, я назову ту грань, где хрустальный купол соприкасается с краем Земли

"Старик Хоттабыч", Лазарь Лагин

Худощавый старичок шел навстречу мне по проспекту Гедиминаса и вдруг кааааак подпрыгнул. На метр, не меньше. А потом продолжал идти дальше, как ни в чем не бывало.

Длинная ухоженная борода старичка позволяет предположить, что старик Хоттабыч:

- жив и здравствует

- не утратил вкус к путешествиям и приключениям.

Это, по-моему, прекрасная новость. Очень его люблю с тех пор, как чтением сказки про старика Хоттабыча папа вынул меня из температуры сильно за сорок два и не дал стать жертвой Одесской холеры семидесятого года. Ну потому что какой идиот станет помирать, не дослушав сказку. Которая, прорвавшись сквозь жар и бред, стала, разумеется, частью собственной жизни; мне, честно говоря, до сих пор кажется, что первый раз попасть в Италию мне удалось именно тогда, с Хоттабычем и мальчиками. О чем все время хотелось честно написать во всех соответствующих анкетах.

С тех пор я очень хорошо знаю, зачем нужна литература. И как она должна происходить с читателем.

Шаши Мартынова Постоянный букжокей сб, 2 августа

Расскажи нам, Альмустафа

"Пророк", Джибран Халиль Джибран

Один поразительный человек — гениальный рассказчик, балагур и умник, предельно не склонный к патетике — 16 лет назад процитировал некий белый стих и сказал, что это из Халиля Джибрана. Многая была мне радость, когда выяснилось, что процитированный стих — фрагмент из целой поэмы, к которой я за эти самые 16 лет обращалась не раз, не два и не восемь. Поэма называется "Пророк".

Халиль Джибран — американский поэт и художник ливанского происхождения, проживший всего 48 лет, но успевший стать, как сообщает пресса, третьим самым продаваемым поэтом в истории книгопечатания — после Шекспира и Лао-цзы.

"Пророк" — мистическая методичка про всё на свете. Она устроена в жанре, вообще-то, интервью: Альмустафа ("несравненный среди любимых") отправляется в путь за море, и нам, конечно же, сразу понятно, за какое такое море собирается уплыть Альмустафа и почему ему грустно ("Длинными были дни боли, которые я провел в этих стенах, и длинными были ночи одиночества, а разве может кто покинуть свою боль и свое одиночество без сожаления?"). Местные, грустя не меньше Альмустафы, решают напоследок задать ему сразу все мыслимые вопросы и раз и навсегда получить рекомендации, как вообще жить дальше, потому что без этого прекрасного человека всё непонятно и сумрачно.

Местные спросили у Альмустафы про всё, что нас с вами интересует нисколько не меньше, а Альмустафа нам с вами обламывается не в каждой жизни — и не каждому из нас. Они спросили его о любви, о браке, о детях, о дарении, о еде и питье, о радости и печали, о жилищах, об одежде, о проступках и возмездии, о купле и продаже, о законах, о свободе, о рассудке и страсти, о боли, о познании себя, об ученичестве, о дружбе, о разговорах, о времени, о добре и зле, об удовольствиях, о молитве, о красоте, о религии и о смерти. И Альмустафа терпеливо и с невыносимой нежностью втолковал им (нам), балбесам, как со всем этим быть.

Джибран говаривал, что половина его слов бессмысленна — ради того, чтобы вторая половина дошла до получателя. Джон Леннон привинтил парафраз этого высказывания в одну из своих песен. А "Пророк" на несколько десятилетий стал гимном западной контркультуры.

Поразительный человек (рассказчик, балагур, умник) процитировал в моем присутствии вот это:

Потом вновь заговорила Альмитра.
— Что скажешь ты о браке, учитель? — спросила она.

И он ответил:
— Вы родились вместе и вместе пребудете вечно.
Вы будете вместе, когда белые крылья смерти рассеют ваши дни. Вы будете вместе даже в безмолвной памяти Божией.
Но пусть близость ваша не будет чрезмерной,
И пусть ветры небесные пляшут меж вами.
Любите друг друга, но не превращайте любовь в цепи.
Пусть лучше она будет волнующим морем между берегами ваших душ.
Наполняйте чаши друг другу, но не пейте из одной чаши.
Давайте друг другу вкусить своего хлеба, но не ешьте от одного куска.
Пойте, пляшите вместе и наслаждайтесь, но пусть каждый из вас будет одинок, как одиноки струны лютни, хотя от них исходит одна музыка.
Отдавайте ваши сердца, но не во владения друг другу.
Ибо лишь рука Жизни может принять ваши сердца. Стойте вместе, но не слишком близко друг к другу.
Ибо колонны храма стоят порознь, и дуб и кипарис не растут в тени друг друга.

Я в своем браке очень стараюсь жить так.

Уже прошло 1313 эфиров, но то ли еще будет