Писал – как писалось

Иван Чистяков, «Сибирской дальней стороной. Дневник охранника БАМа 1935-1936»

В издательстве CORPUS вышла невероятная книжка: Иван Чистяков, «Сибирской дальней стороной. Дневник охранника БАМа 1935-1936». За этим названием скрывается потрясающая история, уникальный документ, равных которому нет. Дело в том, что у колючей проволоки, как бы это сказать, было две стороны. Люди, сидевшие с одной ее стороны, оставили после себя довольно много воспоминаний, документов, дневников, свидетельств. Люди, оказавшиеся с другой стороны этой колючей проволоки – ВОХР, то есть охрана, – не оставили после себя ничего. Ну, может быть, только довлатовская «Зона», но это было сильно позже. А тут – несколько тонких тетрадей, исписанных ровным почерком, 1935-1936 годы, БАМ. Холод, голод, мрак. Мы же на самом деле ничего не знаем о том, что происходило по эту сторону колючей проволоки – мы и ту сторону, к счастью, все-таки с трудом можем себе представить, несмотря на многочисленные свидетельства, а тут – ни-че-го. Тетрадки эти нашли и расшифровали прекрасные люди из «Мемориала», а мы издали. И мне на самом деле кажется, что это – одна из главных книжек года.

«Мысли что вихрь, мысли что листы книги — перекладываются, накладываются одна на другую, комкаются, свертываются, что бумага на огне. Сумбур и грусть, одиночество. Всего лишь двадцать дней назад я был в Москве. Жил. Брал жизнь, а здесь? Здесь взять нечего. Высоты неба не поймешь, и бесконечности сопок и пустоты не схватишь. За сопкой сопка, за сопкой сопка и так на тысячи километров. Дико и непостижимо. Жизнь становится ничтожной и ненужной. Москва! Москва! Как далека и недосягаема. Мороз. Надеешься на то, что скоро кончат земляные работы моста и прочее. Перебросят куда-нибудь. И в этом находишь утешение. Не сознавая и не учитывая того, что в другом месте может быть хуже…»

Читая эту небольшую книжку, я сильнее всего ужасался осознанию того, что особой разницы между двумя сторонами колючей проволоки не было. «Помещение ВОХР. Топчаны, цветные одеяла, безграмотные лозунги и кто в летней, кто в зимней гимнастерке, кто в своем пиджаке, кто в ватнике, подпоясаны кто веревочкой, кто ремнем, кто брезентовым поясом. Курят, лежа на постели. Двое схватились и, образовав клубок, катаются, один задрав кверху ноги, смеется, смеется неистово, надрывно. Лежит и пилит на гармошке страдания. Горланит: “Мы работы не боимся, а на работу не пойдем”». И дело даже не в чудовищных бытовых условиях, которые невозможно вообразить, несмотря на обилие очень точных подробностей, – дело в отсутствии свободы, что там, что здесь. Каждый день зэки бегут – и каждый день вохра их ловит. Потому что бежать, по сути, некуда, и об этом знают все. Вот эта безысходность, сознание того, что «бежать некуда» - главное настроение дневника. «Наша жизнь что велосипед. Крутишь педали, едешь и направляешь, но не всегда куда хочется. То грязь, то яма, то острый камень. Того и гляди, проколешь шину. Кончил крутить — велосипед набок…»

Вместе с тетрадками сохранился мутный любительский снимок, на оборотной стороне которого есть надпись: «Чистяков Иван Петрович, репрессирован в 1937-1938 гг. Погиб в 1941 году на фронте в Тульской области». Больше об авторе дневника ничего не известно. «Не записал, а на другой день не помнил ничего. Дни идут в бешеном темпе. Дни как спираль скручиваются, сокращая свой бег к концу жизни. Но наша спираль в БАМе ржавая, может оборваться в любой момент. Наша спираль корявая…»