Тайная жизнь переводчиков

"Поверженные буквалисты. Из истории художественного перевода в СССР в 1920-60-е годы", Андрей Азов

Безусловно благородная попытка восстановить историческую справедливость и хотя бы посмертно отстоять оболганных и ошельмованных Ланна и Шенгели — но бог мой, какая же это была отвратительная помойка, эта советская литературная жизнь. Я буквально болел несколько вечеров, читая книжку Азова (каково ему было, пока он ее составлял и делал, не знаю; видимо, я слишком впечатлительный). Вообще, читая что-либо касаемо «переводоведения» (и не выговоришь это чудесное слово), хочется либо бросить читать и все же вернуться к работе — либо навсегда бросить переводить, потому что ни по одной из «теорий» делать это невозможно.

Но миг малодушия все же проходит, и понимаешь, что все эти теории пустобрехов (особенно советских, с их бессмысленной марксистско-ленинской фразеологией; но других у нас, похоже, нет до сих пор) не стоят выеденного яйца, к ним невозможно относиться всерьез: все просто-напросто поверяется практикой, слухом, зрением, а также включением головного мозга. Читайте переводы Кашкина, смотрите, что он и его ученицы сделали с Хемингуэем. Читайте Чуковского — поймете, что Уолта Уитмена он-таки изуродовал (из лучших, видимо, побуждений). Читайте Ланна (я вот, наверное, возьмусь и перечту — в юности его Дикенз не произвел особого впечатления, было как-то не очень смешно, но то было в юности), читайте Шенгели, если получится (он же до сих пор не переиздан?).

Хотя об изуродованных судьбах говорится мимоходом, выбросить из головы их уже не получится. Но в общем, при всей ценности книжки Азова, об этом сюжете хочется поскорее забыть. Рекомендуется всем как прививка от рудиментов совиотского сознания.

У тебя пока остались все твои острова

"Музыка на Титанике", Евгений Клюев

Любую книгу ажурных стихов я читаю как гадательную на сущности: открываю от фонаря на любой странице, еще, еще, пока всю вот так не пооткрываю, привет Кортасару в некотором смысле. Нарушая таким манером авторский замысел: автор же выстроил свои тексты именно в этом порядке не просто так. Но мне всегда кажется, что поэт на меня не обидится.

Евгений Васильевич Клюев — поэт давно любимый, и стихи его ажурны до паутинности. Я по временам читаю его сторожко — а ну как улетит эта шапка с одуванчика, хоть и набрана она шрифтом, на бумаге, типографски. Зонтик Оле-Лукойе, _чидакаша_, планетарий у меня в голове — такова во мне "Музыка на Титанике", таков же был предыдущий сборник, "Зеленая земля".

Ну или как писать о стихах, над которыми ревешь, от которых ладошки потеют, простите, и непролазный восторг, будто я без всякого шкафа увидела Нарнию? Вивисекция — анализ там всякий, разбор на запчасти — это не ко мне: я и в детстве майским жукам ножки не обрывала, а теперь уж поздно начинать. Что тогда? Немое экстатическое бульканье?

Давайте так: стихи Клюева подвижны, щедры на игру — на Лилу, — богаты словами, какие в написанном виде встречаешь так редко, что каждый раз — как исчезающую бабочку. Стихи Клюева — книга волшебных заклинаний красоты и хрупкости этого мира и всех остальных. Они — угадываемые звон и сверканье подгорного народца, невидимого в холмах, но автор совершенно убеждает нас, что он, народец, там есть. Или они птицы в прогалах ветвей какого-нибудь поразительного дерева, и на рассвете сливаются с листьями — но они там! Или всё, что вообще может быть, — оно правда есть, вот прямо сейчас, левее второй строки сверху.

Евгений Васильевич — мой личный Гэндальф. Мне кажется, он здесь, на этой планете, так давно, и при этом ему удается счислять местное время не убийствами людей (войнами), а тем, чем оно должно, вообще-то, счисляться — сменами сезонов красоты. Красоты сугубо "гуманитарной" — внезаконной, внетеоремной, и красоты высшей математической: нет в вихре, в аваланше его слов ни одного лишнего. Лично мне, по крайней мере, нужны они все.

И цитировать не стану: часть силы этих заклинаний в том, что они вместе, рядом, разделены перегородками бумаги — и только.

Маленькая Грузия

Елена Бочоришвили, «Голова моего отца»

Выгода объятий

"Кто бы мог подумать. Как мозг заставляет нас делать глупости", Ася Казанцева

"Кто бы мог подумать!" говорит книжка Аси Казанцевой о том, как мозг заставляет нас делать глупости, вся в смешных картинках, и я тоже после каждой главы (и в середине каждой главы, и после каждых пары абзацев) распахивала глаза куда-то в пространство, тянула "чумааааа" и немедленно шла по личным сообщениям пересказывать смысл новоузнанного любому, кто был в сети.

"Лёша! — восклицала я в окошко почти незнакомому парню, — знаешь, зачем тебе такой большой член?!" (Так реально называется глава, иншалла!) Лёша, конечно, не знал, но был весьма не прочь послушать :)

Ася рассказывает про то,

• сколько можно жрать,
• кому надо худеть (мужикам, муахаха!),
• почему пить — круто,
• как быстро и просто привязать к себе женщину без помощи привязи (а про мужчин такой информации нет, к сожалению, вот что с ними делать? борщ? минет?),
• для чего студенты-медики учат фразу "член несимпатичен",
• почему свиньи любят эксперименты с велосипедным насосом,
• чем женщины отличаются от свиней,
• что означает красота самцов,
• как выбирать любовника,
• как выжить зимой,
• чем хорошо истерить во время ПМС,
• каким видом секса полезнее заниматься,
• почему в любой непонятной ситуации стоит ложиться спать (чтобы не начать жрать, но не только:)),
• почему лучше глотать (лучше для женщин!),
• почему иногда лучше обойтись минетом (лучше для женщин!!!),
• и надо ли лечиться :)

И всё это — очень понятным языком и сложными формулами. И, повторю, смешными картинками.
Я непрерывно выписывала конспект, зачитывала куски друзьям, пересылала по почте фотографии страниц, и на мою книжку стоит очередь из пяти человек.
Даже не знаю, стоит ли озвучивать, что таки РЕКОМЕНДУЮ.

Пара спойлеров:

От объятий растёт окситоцин. А люди на окситоцине проявляют больше щедрости, если верить исследованиям. Так что обниматься — ещё и выгодно.

У мужчин бывает унаследованная мутация обеих копий гена вазопрессинового рецептора (его зовут ген RS3 334), которая подавляет способность к формировнию привязанности. Так что если понравившийся вам мужчина недостаточно вас любит, есть шанс, что он просто реально мутант.

Воспаление материи

"Кто виноват", Александр Герцен

По пунктам и P.S.

"Дом, в котором...", Мариам Петросян

1. Одна из крутейших книг, какие мне вообще попадались. По многим параметрам, но по степени плотности и жизнеспособности реалиоры - в первую очередь.

2. У меня было очень большое предубеждение против этой книги и долго не хотелось ее читать вообще, поскольку идея представить причастность к, условно говоря, чудесному в качестве одного из побочных симптомов инвалидности мне очень и очень не нравится.

Однако мои предубеждения сразу же пошли лесом (темным). В данном случае все именно так и есть, а не нарочно придумано.

3. Меня книга затянула на весь день без шанса вынырнуть, какие-то разумные бытовые действия, конечно, совершались по ходу, но на полном автопилоте. Такого со мной с подросткового возраста вообще не было. За что автору отдельное, хоть и не самое глобальное из спасиб.

4. За такую персонификацию Кроноса лично я - вечный должник автора. Мне его всю жизнь не хватало - вот именно такого. Мировая культура без него была (для меня) пуста, уныла и безнадежна. Теперь все в порядке.

5. Без очень глубокого, воспринятого как персональный опыт (а не поверхностного "я в курсе") знания книг Кастанеды, "Дом в котором", конечно, теряет добрую половину смыслов. Отдельным пунктом отмечу, что мне очень нравятся, как расставлены авторские метки (ссылки на). Одно ироничное упоминание "старикана донхуана" (цитата неточная, по памяти) и одна фраза с необозначенным авторством про сумерки как щель между мирами. Если и было еще что-то, то такое же неназойливое и как бы необязательное.

6. Еще одним отдельным пунктом отмечаю маловажную в целом, но наиважнейшую для меня лично цитату - когда появляется "свинцовый дирижабль". Это и мое впечатление от голоса Планта. И песня, от которой захотелось всех выпустить, была, конечно же "Лестница в небо", и правильно, что ее название так и не прозвучало, такие штуки читатель должен подставлять самостоятельно и как бы невольно, потому что это единственно возможный вариант (а напиши ему черным по белому - не заметит, или просто не придаст значения).

7. Когда вдруг посреди живого, совершенного текста возникает последняя "ночь сказок", неумелая, корявая, мертвая - это, конечно сильный удар по читателю. Однако в моем случае и это оказалось очень правильным моментом - возможностью выскочить из повествовательной паутины, оглядеться, умыться и лечь спать. Чтобы увидеть во сне ту часть текста, которая не могла быть записана - здесь, сейчас, человеческим языком. О том, как мир выворачивается наизнанку, перемешивается с той стороной, реальности обмениваются фрагментами, а Дом - эпицентр этого выворачивания.

Мне, кстати, никогда раньше не было известно (или все-таки было известно, но не было понятно), что в некоторые моменты (вне времени, конечно же, но строго на определенных участках пространства) реальность вот так вот соединяется и смешивается со своей изнанкой. Потрясающее (и очень оптимистическое) открытие.

У меня, конечно, нет уверенности, что так происходит с другими читателями, споткнувшимися об этот корявый порог (последнюю ночь сказок). Но мне вполне достаточно, что это случилось со мной.

8. Меня неоднократно запугивали слитым финалом (эпилогом) этой книги. На мой взгляд, финал не слит. То есть, с ним сделано все, что в человеческих силах. Главное - пластичность времени и "переход на другой круг" не только отдельных персонажей, но и Дома, и обеих реальностей, на границе которых стоит Дом - наглядно показано. А говорить об этом более внятно, по-моему, вообще невозможно, или почти. Я вон уже сколько лет стараюсь, и чо.

9. Отдельных аплодисментов заслуживает судьба ставшего художником Курильщика. Очень внятно показано, откуда берутся (должны в идеале) браться художники (в широком смысле слова). Художник - это тот, кто рядом постоял и обжегся, но дальше по каким-то причинам не пошел. И понял гораздо больше, чем понял. И говорит об этом всеми доступными языками (искусства - это просто дополнительные языки).

10. Очень важно, что книга "Дом в котором" - часть реальности, частью которой являемся и мы все. Благая весть.

P.S.

Все-таки забавно, как простая нумерация по пунктам помогает обуздать внутренний хаос и преобразовать его в более-менее внятное высказывание.

Манифик, тражик, аллюсиноженик. И формидабль.

"Сокрытые лица", Сальвадор Дали

Красавец наш, боевой павлин ХХ века и заслуженный деятель абсолютно всех искусств написал роман — в декорациях предвоенной Европы и военной Америки. Поскольку я же его и переводила, рискну предположить, что так же с лупой, как я, его читатели вряд ли будут изучать, потому и мои два сантима на заданную тему.

*С серьезным выражением лица*. Хотите романной классики? Пожалте. Дали написал нам хрестоматийный куртуазный роман, который даже для своего времени смотрится довольно архаично: весь в брошках, мизинец наотлет, господа благородны и увлечены политикой, бюсты прелестниц вздымаются, а сами прелестницы непрерывно бледнеют и падают в обмороки разной глубины и выразительности. Однако за всеми книксенами, очами, перчатками, фамильным серебром, именьями, “не смейте” и “ах, ну что вы” без мучительных усилий видна Европа конца 30-х, сбрасывающая с мясом шкуру, смешенье каст и отчаянные попытки рационализировать мировые политические корчи, а также во  что превращаются “блаародные” господа под гипнозом неумолимо близящейся войны. Дали, кроме того, щедро предложит нам и оккультного, и впрямую демонического, и наркотического, и физиологического — в ритуалах многих мастей, ибо что ни сцена у Дали, то, честно говоря и вглядываясь, ритуал. Мистерия, более того.

*С несерьезным выражением лица*. Знакомьтесь с героями — и имейте в виду: Дали удалось создать веер персонажей один другого противнее. Всякий раз, слушая их диалоги, узнавая об их решениях и поступках, хочется цитировать Госпожу Белладонну из известного мультика: “Какие очаровательные ангелочки, какие кривые у них ножки”. Нет-нет, есть в романе и парочка героев-героев, но Сальвадор “позаботится” о них, не сомневайтесь. И, тем не менее, специфическая избирательная наблюдательность Дали вполне завораживает, и потому судьбы его людей-крокодилов и интересны, и поучительны, и в процессе чтения отрастает некая особая разновидность сострадания (подлинной эмпатии быть не может: мы здесь, а они — там, давно).

Вико и Джойс в Древней Руси

"Лавр", Евгений Водолазкин

Методологический метаисторизм автора вполне пинчоновский (и хватит уже сравнивать с "Цветочным крестом" Колядиной, это пошло и поверхностно, а связи между ними никакой — та книжка тоже была хороша и тоже про условное русское средневековье, но написана совсем из другого и иначе), лукавство его тоже подкупает, как и викониански-джойсианские игры со временем. Однакож, пинчоновского гуманизма у Водолазкина не наблюдается, и сострадания к людям и персонажам у него я не очень заметил (говоря примитивно, мне было жаль только одного персонажа). Написано все бойко и складно, с ехидным прищуром, что очень развлекает (правда тем необъяснимее изредка сквозящие в тексте выпады в канцелярит "нормативной русской речи": то ли автор задремал, то ли временно оглох — непонятно, но что при этом делал "литературный редактор"?) Видимо, такой текст в нынешней российской словесности — действительно редкость, и означенную словесность стоит из этих соображений, конечно же, пожалеть.

Ну и еще одно: понятно, что в нынешней обстановке оголтелого отката к средневековью, такая обаятельная мифологизация магического сознания и утопия единства с (православным) богом будет ясно как читаться, и вот это уже совсем не весело. Ширнармассы воспримут не игры с метаисторизмом, а религиозно-духовно-нормативную в ее православном изводе (ну или чисто лирическую) составляющую как основу характера главного героя. Верующие по должности уже оценили, судя по рассказам автора, и подняли на хоругвь. В этом я вижу довольно прискорбную опасность, уж лучше б запрещали и жгли, честное слово. Но мы не можем ожидать, конечно, от попов читательской тонкости — они будут выискивать не мелкий драгоценный бисер, а комья нужной им идеологии и рекомендовать пастве, а паства разбираться тоже ведь не станет... ну в общем. С другой стороны, дополнительная читательская работа по трактованию прочитанного может проделываться и в других пластах. Наше счастье в том, что текст это позволяет.

Выбор малодуший

"И эхо летит по горам", Халед Хоссейни

Есть такой запрещенный авторский прием, он называется «убить котенка», простой, незатейливый, работает всякий раз.  Берется самый трогательный персонаж, потом самое мучительное, что может с ним произойти — и именно оно-то и производится. Эффект всегда повторяется.  Вот в «Бегущем за ветром», например. Кажется, что Хоссейни принес на ярмарку целую корзинку котят и смешную разноцветную игрушечную полосу препятствий, и вот мы знаем прекрасно, что дальше с ними со всеми будет, но наблюдаем абсолютно упоенно. Эффект повторяется. В этом смысле Хоссейни похож на Гюго — совершенно твердой рукой он пишет полотна чувств, яркими, широкими мазками, это не может не подкупать, и каждая деталь сделана так, чтобы вы сидели бы молча, как-нибудь, то есть, сжав пальцы, и следили бы за этими обреченными котятами, которым страшно интересно жить. Вы механизмы видите, это слегка раздражает, но вы сидите и следите. Пока котята не кончатся.

А потом он меняет точку зрения и непринужденно выводит читателя из пространства большой драмы. 

Впрочем, погодите, следующая комната может оказаться еще увлекательнее.

Мне кажется так: качество, которым обладают все главные герои «Эха» — кроме мальчика Абдуллы, может, — это малодушие в том или ином изводе. (Воздержусь перечислять, чтобы не портить магию авторской истории, расставленной на тысяче маленьких изящных повествовательских ловушек.) 

Каждый из них натыкается на определенную точку невозврата, после которой очевидно, что был сделан выбор. Во время событий, конечно, совсем не всегда очевидно, а вот погодя, оглянувшись, — точно. Читателя-то от чувства обреченности спасает постоянно меняющаяся система координат. Новые рассказчики увлекают нас дальше, выводя историю на следующие круги, а вот покинутые нами — остаются сами с собой. Снаружи события могут выглядеть как угодно, но каждый, каждый сам про себя знает, что — выбрал, что именно он выбрал и почему. Уже став персонажами чужой истории, они день за днем после этого дальше живут, спиной вперед, зачарованно глядя на эту самую точку невозврата. Как? как именно? Вот что в них во всех самое интересное. Вот что лично мне во всем этом эпическом полотне ужасно интересно. 

С этим-то вопросом нас и оставляют.

Косинский, Гловацкий

«Good night, Джези», Януш Гловацкий

Когда у нас начали издавать Ежи Косинского, я практически проглатывал его книжки — не останавливался, пока книжка не кончалась. Первой была, естественно, «Раскрашенная птица» — жуткий, физиологически чудовищный, почти невыносимый рассказ о скитаниях маленького мальчика по военной Польше. Автобиография Косинского — так, во всяком случае, это выглядело. Только потом я стал что-то узнавать про этого писателя. Узнал, что ничего этого с ним не было. Узнал о скандале, который разразился по его поводу, когда его обвинили, что он манипулирует читателем, используя тему Холокоста, что выдает чужую биографию за свою (хотя, справедливости ради, стоит отметить, что Косинский вроде бы никогда не утверждал напрямую, что писал о себе — не утверждал, но и не опровергал), что он списал своего «Садовника» (по этой книжке сняли, кстати, отличный фильм «Будучи там» с Питером Селлерсом) с другой книжки, когда-то давно изданной в Польше. И узнал о том, что загнанный в угол Косинский покончил с собой.

А тут в издательстве «НЛО» вышла книжка польского писателя Януша Гловацкого «Good night, Джези» — про то, как Гловацкий пытался писать сначала пьесу, а потом сценарий про Косинского, а в результате получилась книжка: «Мы пили вино, говорили о самоубийствах, и все шло хорошо, пока я не упомянул, что пишу пьесу о Джези». Книжка оказалась прекрасной — не оторваться, настоятельно рекомендую. Но я не об этом.

Это, пожалуй, лучшее, что можно написать о Косинском — фантасмагорическое расследование обстоятельств жизни вперемешку с какими-то бытовыми зарисовками и снами. В этой книжке очень много героев и очень много диалогов, прошлое смешивается с будущим, а реальность с вымыслом (впрочем, в разговоре о Косинском реальность и вымысел — это почти одно и то же). Не сказать, что Косинский придумал собственную жизнь — скорее он, как герой его «Садовника», просто не протестовал, когда кто-то что-то говорил, домысливал, выдавал желаемое за действительное. По сути, именно «Садовника» можно условно назвать автобиографией писателя — вернее, не автобиографией, а просто книгой, написанной Косинским о себе.

В любом случае, Косинского сделало окружение, свита. И книжка «Good night, Джези» как раз об этом — о людях, которые окружали Косинского при жизни и продолжают окружать его после смерти. «Нет, таких, как Джези, еще поискать надо. Дьявольски уродлив и безумно красив, дико жаден и абсолютно бескорыстен, очень хитер и ужасно глуп. Постоянно кем-то прикидывался, кого-то изображал, у него был незаурядный актерский талант. Я говорю не о роли в “Красных” Уоррена Битти, а в жизни… Будь он только актером, его бы, возможно, не затравили — актерам многое прощают, собственно, не очень понятно почему… Может, в общем и целом от них меньше вреда… Я чувствовал, что он чего-то боится, но боялся он осторожно, а бояться осторожно значит быть агрессивным, он и был агрессивным…»

Вольно или невольно, Косинский запустил вокруг себя безумную театральную постановку, а когда вокруг все закрутилось слишком быстро, не смог (или не захотел) остановить это. А когда захотел, было слишком поздно. Ему вроде бы даже хотели дать Нобелевскую премию, если это не вранье. Но дали Маркесу — это точно правда. А Косинского в очередной раз обвинили в обмане и плагиате. В «Good night, Джези» есть отличный момент, когда кто-то из героев книги перечисляет Косинскому обвинения, выдвинутые журналистами, в частности, что нашлись люди, которые утверждают, что писали за него его книги. На что Косинский справедливо замечает — что же они ничего своего не написали столь же талантливого? А ведь, правда, что же?

«Good night, Джези» — книга о лжи, которая как паутина опутывает человека, причем неважно, чья это ложь — того, кто оказался скованным паутиной или всех остальных. И еще это книга о страхе, о неотступном ожидании развязки, про которую знают все — и читатели, и герои книги, знают и все равно страшатся ее — а вдруг пронесет? Нет, не пронесет.

«Из-за чего все началось? Из-за того, что обыкновенного кошмара им было мало. Вампиры желают больше крови? Пожалуйста, получите. Вот вам песик Иуда, вот вам выгребная яма, вот вам козел, тут и вешают, и насильничают, и ребенок речь потерял — но им это все кажется каким-то безликим. Недостаточно осязаемым, согласен? Какой-то там еврейский мальчишка… им по херу. Тогда ты отправил в эту выгребную яму себя. Вот он я, вонючий, но осязаемый… а потом еще добавил, и еще… Подействовало, они навострили уши. Ты купил их любопытство. Любопытство, но не любовь! Так прокричи же им это, рявкни, наплюй в лицо, расхохочись, только не скули. Им бы хотелось превратить тебя в вороватого пса-приблуду, потому что ты взобрался на такие вершины, какие им и не снились. А потом за ноги и вниз, стая шакалов! Может, уже присмотрели кого-нибудь на твое место, а? Ведь благодаря этому маскараду, который они тебе не могут простить, твою книжку о слезах ребенка прочитали миллионы людей. Тех самых, которые теперь смотрят, как тебя публично ставят раком, и аплодируют…» «Good night, Джези» — книга о том, что толпа жаждет все новых и новых ужасов, а получив желаемое, мстит автору, вымещая на нем свои страхи.

Использовать как компресс

"Гель-Грин, центр земли", Никки Каллен

Сложно говорить про любимых, потому что никакие слова не опишут Так, Как Надо.

По ощущениям — книга затягивает. Первая страница мне не понравилась по смыслу, вторая страница мне не понравилась по форме (Каллен пишет длиннющими предложениями, самый частый знак препинания — точка с запятой, грамматические конструкции порваны)... Потом я вынырнула из книги уже в районе пятидесятой страницы, как из океана на воздух, растрёпанная, ошарашенная и счастливая.

Гель-Грин освежает. Очищает. Даёт сил. (Получается реклама шампуня, да?))