Макс Фрай

Утренняя гимнастика

Из новой книги «О любви и смерти»

С разрешения издательства «Времена» буквенное радио «Голос Омара» публикует рассказ из нового сборника Макса Фрая, который выйдет в начале мая.

Прежде, чем открывать глаза, следует улыбнуться. Прямо сейчас, пока ещё непонятно, кто я, где, что происходит, и зачем это всё.

Я лежу на спине, смотрю в потолок, взгляд мой младенчески мутен и светел: сухо, тепло, живу.

В этот момент приходит первая волна понимания, накрывает меня с головой и уносит, но не в открытое море, а в ледяную пустыню, которая, строго говоря, и есть «я». Особая разновидность «я» – «я» после пробуждения, уже почти забывшее прожитую за ночь полу-вечную жизнь, уже почти осознавшее, что это не кто-то другой, чужой, посторонний, а оно само - недолговечное органическое существо, самая сердцевина сочного яблока, пожираемого ненасытным временем, вдруг начинает знать, о чём так истошно орут младенцы, родившиеся живыми, и тогда улыбается ещё шире. Так ослепительно улыбается это упрямое «я», что хоть живым на небо его бери, на должность дополнительного светильника в безлунные ночи.

Лёжа уже на боку, я с содроганием вспоминаю: в этом нелепом, непрочном, со всех сторон осыпающемся мире у меня куча дел, чёртовых скучных бессмысленных дел, тягостных и смертоносных, как процесс окисления, и как он же неотделимых от бытия. Здесь даже чтобы ходить, приходится тупо переставлять ноги, одну за другой, господи боже, одну за другой, почти бесконечное количество раз; я уже не говорю обо всём остальном, куда менее увлекательном, чем ходьба.

В этот момент существо, заживо похороненное под грудой костей и мяса, окончательно понимает, что угодило в ловушку, впору взвыть и уже никогда не умолкать – чем это бессмысленное усилие хуже прочих? Однако я не вою, а улыбаюсь, и это ничего не меняет, и это меняет всё.

Это меняет всё, когда, опираясь на локоть одной руки, другой держусь за улыбку, как за соломинку, спущенную вместо лестницы с этих ваших сияющих горних небес, которые, будем честны, просто поэтический образ, придуманный для того, чтобы у некоторых растерянных, выбитых из колеи дураков вроде меня был повод вставать по утрам умываться, ставить кофе на синий, как летнее море огонь, ждать, пока поднимется горькая тёмная пена, делать первый глоток, открывать нараспашку окно и стоять, и смотреть, улыбаясь растерянно, да и как тут не растеряться, когда за окном твоей кухни один только свет золотой и зелёный, и белые облака так далеко внизу, что уже невозможно не знать: небеса – это здесь. И пора бы браться за дело - поспешно допив, обжигаясь, горячую горькую тьму, первую полную чашу, бежать в кладовую, где у меня, конечно, как можно было забыть, хранится целый пучок бесконечно длинных соломинок для улыбчивых утренних утопающих, примерно таких же, как я.

Горизонтом, о высокочтимый учитель, я назову ту грань, где хрустальный купол соприкасается с краем Земли

"Старик Хоттабыч", Лазарь Лагин

Худощавый старичок шел навстречу мне по проспекту Гедиминаса и вдруг кааааак подпрыгнул. На метр, не меньше. А потом продолжал идти дальше, как ни в чем не бывало.

Длинная ухоженная борода старичка позволяет предположить, что старик Хоттабыч:

- жив и здравствует

- не утратил вкус к путешествиям и приключениям.

Это, по-моему, прекрасная новость. Очень его люблю с тех пор, как чтением сказки про старика Хоттабыча папа вынул меня из температуры сильно за сорок два и не дал стать жертвой Одесской холеры семидесятого года. Ну потому что какой идиот станет помирать, не дослушав сказку. Которая, прорвавшись сквозь жар и бред, стала, разумеется, частью собственной жизни; мне, честно говоря, до сих пор кажется, что первый раз попасть в Италию мне удалось именно тогда, с Хоттабычем и мальчиками. О чем все время хотелось честно написать во всех соответствующих анкетах.

С тех пор я очень хорошо знаю, зачем нужна литература. И как она должна происходить с читателем.

Этюд в багровых тонах заново

"Рассказы о Шерлоке Холмсе", Артур Конан Дойл

Все знают, но мало кто помнит, потому что начинали читать истории про Шерлока Холмса в детстве, когда таким вещам не придаешь значения.

Так вот, мне захотелось внимательно проследить, как происходит знакомство Холмса и Ватсона в самом первом романе, который "Этюд в багровых тонах". А там, а там!

Оказывается, в самом начале истории доктор Ватсон являет собой жалкое зрелище. Мало того что он физически истощен ранением и брюшным тифом. Хуже другое: он считает себя неудачником и очень жалеет, ему ничего не интересно и ничего не хочется делать, он целыми днями лежит на диване, ноет, что у него в Лондоне никого нет, и вечно раздражается из-за пустяков.

Загадочная (с его точки зрения) личность соседа по квартире — первое, что его с момента приезда по-настоящему зацепило. Он даже какое-то время намеренно не расспрашивает Холмса о его делах, как бы из чувства такта, но даже сам себе признается, что так просто интереснее.

Вместе с ответом на этот вопрос Ватсон получает огромное количество новых вопросов, жизнь его таким образом становится все интереснее, буквально с каждой минутой. Забыв о физических недомоганиях, он мотается с Холмсом по городу, а по вечерам, несмотря на усталость, не может заснуть, не дождавшись новостей. Таким образом, в финале мы получаем своего хорошего знакомого доктора Ватсона, бодрого, охочего до приключений и, самое главное, готового снова и снова удивляться разнообразию мира и способов его познания.

Но и Холмс в начале их знакомства совсем другой. Он еще молодой, падкий на восхищение и похвалу, страшно раздосадованный тем, что его слава всегда достается полицейским, которых он консультирует. Искренний восторг Ватсона для него — целебный бальзам. Там еще есть такой интересный момент: Холмс, получив записку приятеля-полицейского, поначалу не хочет ехать разбираться с загадочным убийством — дескать, что толку помогать полиции, когда обо мне все равно никто слова доброго не скажет. И только энтузиазм Ватсона, для которого все внове, заставляет его переменить решение. И в финале соседство еще более восхищенного Ватсона помогает ему спокойно отнестись к дурацкой газетной статейке. Оно и понятно, одно глубокое понимание перевешивает тысячу поверхностных непониманий. Восхищенный взгляд Ватсона, для которого все происходящее, сколько ни объясняй, а все равно чудо, поднимает ученого Холмса до уровня шамана — совершенно не важно, как он к этому относится, важно, что заняв место чудотворца в чужой картине мира, он получает невиданный, незнакомый прежде драйв и быстро входит во вкус, то есть натурально подсаживается — не на похвалы, а именно на новую, целительную для него картину мира.

И это, на мой взгляд, еще одно (возможно, не главное, но немаловажное дополнительное) объяснение просто-таки магической силы воздействия историй про Шерлока Холмса на неокрепшие наши умы. Все-таки в фундаменте лежит натуральная мистерия: одному удается вернуться из царства мертвых, а тому, кто привел его в мир живых — почувствовать себя кудесником, как бы ни сопротивлялся этому его аналитический ум ученого.

Что на самом деле написано

"Парфюмер", Патрик Зюскинд

Один прекрасный человек, из числа моих любимых собеседников, когда речь зашла о "Парфюмере", посетовал на финал: дескать, Гренуя не казнили, он умер, как хотел, а это несправедливо, — дальше не очень помню, потому что меня буквально молнией шарахнуло. Дошло вдруг, что нормальные (в хорошем, а не в пренебрежительном смысле) люди, наверное, могут воспринимать Гренуя не как положительного героя, а как-то иначе, и почти сразу стало понятно, почему так — ну да, действительно, все верно. И какой же я все-таки феерический монстр — для меня-то Гренуй один из самых родных литературных персонажей (ну, то есть, в десятку все-таки не войдет, а в двадцатку — пожалуй). И "Парфюмер" для меня, в первую очередь, повесть о настоящем человеке — настоящем художнике, конечно. Потому что как художник Гренуй практически безупречен и все делает правильно — насколько может. И получает как настоящий художник по заслугам, без скидок, то есть, по справедливости, и финал, таким образом, прекрасен и оптимистичен.

И — тут же делается очень смешно — если так, что, интересно, я читаю все эти годы вместо того, что на самом деле написано?

И, если уж на то пошло, что я пишу?

Вот то-то и оно.

По пунктам и P.S.

"Дом, в котором...", Мариам Петросян

1. Одна из крутейших книг, какие мне вообще попадались. По многим параметрам, но по степени плотности и жизнеспособности реалиоры - в первую очередь.

2. У меня было очень большое предубеждение против этой книги и долго не хотелось ее читать вообще, поскольку идея представить причастность к, условно говоря, чудесному в качестве одного из побочных симптомов инвалидности мне очень и очень не нравится.

Однако мои предубеждения сразу же пошли лесом (темным). В данном случае все именно так и есть, а не нарочно придумано.

3. Меня книга затянула на весь день без шанса вынырнуть, какие-то разумные бытовые действия, конечно, совершались по ходу, но на полном автопилоте. Такого со мной с подросткового возраста вообще не было. За что автору отдельное, хоть и не самое глобальное из спасиб.

4. За такую персонификацию Кроноса лично я - вечный должник автора. Мне его всю жизнь не хватало - вот именно такого. Мировая культура без него была (для меня) пуста, уныла и безнадежна. Теперь все в порядке.

5. Без очень глубокого, воспринятого как персональный опыт (а не поверхностного "я в курсе") знания книг Кастанеды, "Дом в котором", конечно, теряет добрую половину смыслов. Отдельным пунктом отмечу, что мне очень нравятся, как расставлены авторские метки (ссылки на). Одно ироничное упоминание "старикана донхуана" (цитата неточная, по памяти) и одна фраза с необозначенным авторством про сумерки как щель между мирами. Если и было еще что-то, то такое же неназойливое и как бы необязательное.

6. Еще одним отдельным пунктом отмечаю маловажную в целом, но наиважнейшую для меня лично цитату - когда появляется "свинцовый дирижабль". Это и мое впечатление от голоса Планта. И песня, от которой захотелось всех выпустить, была, конечно же "Лестница в небо", и правильно, что ее название так и не прозвучало, такие штуки читатель должен подставлять самостоятельно и как бы невольно, потому что это единственно возможный вариант (а напиши ему черным по белому - не заметит, или просто не придаст значения).

7. Когда вдруг посреди живого, совершенного текста возникает последняя "ночь сказок", неумелая, корявая, мертвая - это, конечно сильный удар по читателю. Однако в моем случае и это оказалось очень правильным моментом - возможностью выскочить из повествовательной паутины, оглядеться, умыться и лечь спать. Чтобы увидеть во сне ту часть текста, которая не могла быть записана - здесь, сейчас, человеческим языком. О том, как мир выворачивается наизнанку, перемешивается с той стороной, реальности обмениваются фрагментами, а Дом - эпицентр этого выворачивания.

Мне, кстати, никогда раньше не было известно (или все-таки было известно, но не было понятно), что в некоторые моменты (вне времени, конечно же, но строго на определенных участках пространства) реальность вот так вот соединяется и смешивается со своей изнанкой. Потрясающее (и очень оптимистическое) открытие.

У меня, конечно, нет уверенности, что так происходит с другими читателями, споткнувшимися об этот корявый порог (последнюю ночь сказок). Но мне вполне достаточно, что это случилось со мной.

8. Меня неоднократно запугивали слитым финалом (эпилогом) этой книги. На мой взгляд, финал не слит. То есть, с ним сделано все, что в человеческих силах. Главное - пластичность времени и "переход на другой круг" не только отдельных персонажей, но и Дома, и обеих реальностей, на границе которых стоит Дом - наглядно показано. А говорить об этом более внятно, по-моему, вообще невозможно, или почти. Я вон уже сколько лет стараюсь, и чо.

9. Отдельных аплодисментов заслуживает судьба ставшего художником Курильщика. Очень внятно показано, откуда берутся (должны в идеале) браться художники (в широком смысле слова). Художник - это тот, кто рядом постоял и обжегся, но дальше по каким-то причинам не пошел. И понял гораздо больше, чем понял. И говорит об этом всеми доступными языками (искусства - это просто дополнительные языки).

10. Очень важно, что книга "Дом в котором" - часть реальности, частью которой являемся и мы все. Благая весть.

P.S.

Все-таки забавно, как простая нумерация по пунктам помогает обуздать внутренний хаос и преобразовать его в более-менее внятное высказывание.