"Городок и город", Джек Керуак
Ожидаем по-русски в издательстве "Азбука" когда-нибудь в этом году, вероятно.
"Городок и город" — хронологически второй роман Керуака, написан в 24-27 лет (первый, "Море мой брат", в 20), "Суета Дулуоза" — последний, в 46. В промежутке — громадная жизнь, и человеческая, и писательская, и, возможно, это здорово, что читаю я Керуака строго в беспорядке, и вот сейчас пришло время "Городка".
Это огромный роман, в смысле и объема, и размаха времени действия, и обилия судеб. Это Керуак до-боповой-просодии, Керуак, тягающийся с Вулфом, традиционный по формальному обустройству текста, но уже совершенно родной в своем чуть ли не античном контрасте и фонтане чувств, когда ни одно существительное не обходится без эпитета (и не одного), когда поэзия пролезает в текст через абзац, когда люди ведут себя иррационально, и автор совершенно не собирается за них извиняться (и правильно делает). В этом романе — весь я, говорил Керуак, и его там, как Вишну, много-много инкарнаций, он раздал себя десятку персонажей, и потому "Городок и город" — 3D-голограмма Джека-человека.
Моя осторожная, но преданная любовь к Керуаку с этой книгой лишь упрочилась, и меня нисколько не заботит, что это "не тот Керуак, который Керуак-прям". По этой книге даже те, кто почему-то не считает его могучим писателем, просто обязаны уже наконец увидеть, что до фига он писатель — не то чтобы Керуака заботило, держат его за писателя люди нынешних поколений или нет. Это скорее для нас, читателей, измученных нарзаном высказыванием, зарефлексированным сто пятьдесят раз, важно. В "Городке и городе" Керуаковская святая непосредственность, отсутствие всякой рисовки ("смотри, смотри, читатель, как я сейчас отставлю ножку!", "смотри, как я могу тройной тулуп, а!", "смотри, вот эта фигня — метафора вон той фигни, которая в свою очередь аллюзия на во-он ту фигню и еще две косвенных; круто я, а?"), великолепно бесстыжая, никак не дозируемая вот эта фонтанность покупают меня с потрохами. На всякий случай: я, как мы понимаем, ничего не имею против глубоко прошитой символами и отсылками прозы, сколь угодно эшеровско-кляйновской по картинке, но на территории романа-стори мне дороги лихорадочные цельные высказывания, где автор полностью растворен в тексте и не имеет с ним почти никаких субъект-объектных отношений, это мальчишеский прыжок ласточкой со скалы, когда ни отец, ни девчонки не смотрят, строго для собственного удовольствия и из личного ухарства.
"Городок и город" — семейная сага о родном городке Керуака Лоуэлле (в романе — Гэллоуэе) и многодетной семье Мартинов. В непосредственном времени романа проходит лет десять, но вместе с реминисценциями старших Мартинов — около полувека. В семье Мартинов куча детей, они все растут на вилле "Курица" в прекрасном старом доме, о каком мечтает любой из нас — ну или имеет этот опыт хотя бы в миниатюре, когда в семье или у друзей есть старая дача в красивом месте, с лесами, полями, речкой, помойкой, прудом и прочими том-сойеровскими радостями голозадого и босоногого детства. Дети все разные, но семья дружная, неимоверно любящая, дом полная чаша, словом. Но ничто не вечно, жизнь происходит и происходит, дети один за другим вылетают из гнезда, а поверх этого на планете начинается Вторая мировая. И мы, читатели, смотрим в окошко этой камеры Вильсона за крошечными человеческими частичками в море бытия и за конденсационным следом, какой оставляют их траектории, искривленные и покороженные войной сильнее, чем, в теории, полем обычной мирной жизни. Но где жизнь, а где теория?
Жизнь отдельно взятой семьи на фоне эпохи в ХХ веке — заслуженный жанр литературного высказывания, Керуаковская версия прекрасна и размахом, и человечностью, а особенна тем, что Штаты, как мы понимаем, на своей территории армагеддона не имели, и поэтому электромагнитное поле войны на тех территориях действовало иначе, чем в континентальной Европе, скажем. И потому отдельно интересно — даже с исторической точки зрения, — как война перебуровила, прямо и/или косвенно, жизни рядовых политически не вовлеченных провинциалов. Нет, это не единственный и не первый роман на эту тему, но в сочетании с керуаковским пылом, чувством звука и поэтикой — уникальный.
Вопросы отцов и детей, понятно, там тоже тема, пусть и не главнейшая. Однако для меня лично самой дорогой и восихительной — и трогающей до слез — с этой стороны в "Городке и городе" стала убедительно предложенная несокрушимая, целительная, совершенно магическая клановая преданность и безоглядная любовь внутри семьи. Она не отменяет ни ссор, ни временных охлаждений, ни недопониманий, но вот эта убедительно выписанная в тысяче мелочей надежность кровного родства, которой я, в силу малости моей семьи, пережить не удостоена, — невероятный частный случай волшебства нашей жизни. Когда полагаться можно всегда, в любых обстоятельствах, безусловно. Да, так бывает о-очень не в любой семье, но бывает же! И вот эта тема громадного бездонного сердца, очень безвыкрутасно предложенная, — еще одна целительная точка входа в этот текст.
Ну и напоследок — атмосфера. Очень хочется в Гэллоуэй, я вот что хочу сказать. А в Нью-Йорк не хочется. В Гэллоуэе — идеальный мир детства, с миллионом восхитительных подробностей. Все дети Мартины рвутся убраться из провинциальной "дыры" в большой мир, но не будь в их жизни этой "дыры", возникла бы нешуточная непоправимая дыра шириною в жизнь. Гэллоуэй, занюханный, маленький городок, где ничего не происходит, дарует им силу улететь из него, а такую силу — силу покинуть исток и жить дальше мощно, хорошо — дарует только настоящая любовь, потому что лишь она способна отпустить навсегда, но продолжать излучаться вслед.
Мальчик Надя рисует что-то в песочнице дубовым трупиком. 
