Магическая функция новояза

"Язык коммуникации", Мариан Бугайски

Когда язык коммунистической пропаганды понадобилось как-то назвать, а было это в 70-х годах в Польше, лингвист Михаил Гловиньский взял у Оруэлла термин "новояз". Потом, правда, решили, что явление это находится в сфере нормативной лингвистики, а понятие для науки не очень полезно, но путь этих представлений был интересный сам по себе. Гловиньский описывал новояз 4-мя пунктами, и мне кажется, это описание и сейчас заслуживает внимания:

1) Новояз предполагает и навязывает оценивание, при этом оценки решительные, не подлежат сомнению и становятся важнее, чем значения; при этом значения подчинены оценкам. С этой точки зрения это явление он называет языком одноценностным (однозначным).

2) Это синтез прагматических и ритуальных элементов. Эти факторы взаимодополняются и накладываются друг на друга, стремясь к сильному и непосредственному влиянию.

3) Новояз выполняет магическую функцию, он не описывает действительность, а создает ее. Используя новояз, мы говорим о желаемых состояниях так, будто они — реальность.

4) В большей степени, чем в других стилях в новоязе значения формируются на основе личных, арбитражных решений. Таким образом, принимаются решения — о чем можно писать, о чем нет, а так же о том, как именно следует писать.

Цитирую по книге польского лингвиста Мариан Бугайски — занятному учебнику по культуре языка, где она рассматривает позицию и проблемы языка в социальном взаимодействии общества.

Наша колониальная литература

"Зеленый легион", Борис Юльский

Видимо, тексты, собранные в этой книге, и можно считать русской колониальной литературой в самом чистом виде - с таким пронзительным ощущением фронтира, жизни на рубеже, на том краю, где с одной стороны - известная масса империи, а с другой - неведомая громада всего прочего мира. Чувствуется это во всем: от истернов о "зеленом легионе" до шкодливой фантазии о Лермонтове и его незаконном отпрыске (зря, кстати, Валерий Перелешин ее "не одобрил" - это он как-то с придыханием о Лермонтове) или мастурбационных фантазиях о жизни в россии XIX века ("Белая мазурка"). Ну и да - это скорее трогательно, чем нет: мужскую прозу Юльский понимает как эдакую наивную мизогинию, свойственную байроническому началу прошлого века: все зло дескать - от женщин. Потому-то женских образов у него и нет, а мужские - часто вполне типовые макеты. Что не отменяет общей прекрасности этого тома.

День моей жизни

«Воскресные облака», Виктор Кривулин

Это был 1994 год. Мне было двадцать, я был влюблен в то, что – как я позже узнал – называлось «другой (второй, неофициальной) культурой», я скупал какие-то малотиражные книжки, почти учил наизусть все, что в них было написано, грустил из-за того, что рок-н-рольное время ушло безвозвратно, когда я еще был маленьким. И 9 июля – в Питере было жарко – я пошел в Дом актера (СТД) на Невском проспекте, потому что, как мне сказали, там, в местном ресторане, празднует день рождения Виктор Кривулин. На тот момент я его еще никогда не видел. Но уже обожал его стихи и знал, что Кривулин – одна из главных фигур неофициальной ленинградской поэзии и вообще жизни, что без него эту самую жизнь в буквальном смысле невозможно представить. И я был уверен, что день рождения такого большого поэта и человека нельзя пропустить.

В ресторане Дома актера было не протолкнуться. У накрытых столов толпилась разношерстая публика – старые лохматые хиппи соседствовали с какими-то олухами в костюмах, седовласые женщины диссидентского вида курили «Беломор», все поминутно пожимали друг другу руки, на столах в ряд выстроились бутылки «Зубровки» – почему-то именно их я запомнил особенно отчетливо. И ни одного знакомого – я был явно чужим на этом празднике жизни, где все знали друг друга как минимум с середины шестидесятых. Какой-то мужчина взял надо мной шефство – усадим меня между собой и другим таким же седовласым мужчиной, он налил мне «Зубровки» и начал рассказывать, кто есть кто. И вот теперь – о, ужас! – я должен признаться: я не помню ни одной названной фамилии. Уже больше двадцати лет я стараюсь восстановить в памяти эти фамилии, чтобы понять, рядом с кем мне выпало счастье сидеть за тем столом и кого слушать, потому что многие там не просто чествовали юбиляра, но и читали свои тексты, - пытаюсь и не могу. То ли «Зубровка» повлияла на мой неокрепший к тому моменту организм, то ли волнение, но память у меня буквально отшибло. Кажется, там был Уфлянд.

Через какое-то время, когда разговоры за столами стали громче и эмоциональнее, я решил, что пора уходить. С только что приобретенной книжкой в руках (это был только что вышедший крошечный сборник Кривулина «Предграничье») я направился к юбиляру. Он написал мне на обложке несколько приятных слов, мы пожали друг другу руки, и я ушел.

Долгое время это была единственная книга Виктора Кривулина в моей библиотеке. Потом к ней добавились другие сборники. И все это время я мечтал о том, что когда-нибудь появится большая книга его стихов.

Все это я пишу, имея в голове две цели. Первая – вдруг это прочитает кто-то, кто тоже был на том дне рождения в Доме актера на Невском проспекте и у кого память в тот день работала лучше, чем у меня. И вторая (и главная) – только что вышла книга «Воскресные облака». На сегодняшний день это – самый полный свод стихов Кривулина конца 1960-х – середины 1980-х, да и вообще – самый большой свод его стихов. Кривулин – невероятный поэт, гигантская личность и в масштабе Питера, подарившего русской литературе не один десяток по-настоящему великих имен, и, уверен, в масштабе всей страны. Будет очень обидно, если выход этой книги останется незамеченным.

А вот – один текст Виктора Кривулина. Не из этой книги, а просто любимый.

***

другие жизни и другие смерти
моя средь них младенец
еще играющий в предсердьи
как человек из полотенец

неловко сшитый
без глаз - но кукла
и ничего-то не прожито
а так, припухло

игла споткнется и уколом
ее разбужен
себя ли я увижу голым
и распеленутым - и вчуже

или с тобою

лежим переплетая руки
ну точно дети
с родителями не в разлуке -
в том, синем свете

Всем АБРА-КАДАБРА!

"Гарри Поттер и методы рационального мышления", Элиезер Юдковски

Даже рука не поднимается назвать эту книгу "фанфиком". Фанфики – это всякие танигроттеры и поригаттеры. А здесь – полноценная книга, удивительно смешная, и куда_более_логичная, чем оригинал.

Гарри рос в семье, где его любили, и потому смог вырасти нормальным, интересным, нелинейным пареньком со здоровой психикой, способной подвергать сомнению замечаемые нестыковки мироздания, применящий научный метод к заклинаниям и изучающий окружающую реальность, а не просто мечущийся по волшебному миру, руководствуясь только лишь смелостью и дурью.

И разумеется этот Гарри Поттер вообще не попадает в Гриффиндор. Зато задает кучу вопросов Распределяющей Шляпе, манипулирует Дамблдором, шантажирует МакГоннагал, воспитывает Драко, сотрудничает с Гермионой, и вообще ведет себя По-Человечески. Более того, остальные персонажи тоже ведут себя по-человечески, куда менее плоские, чем у самой Роулинг. Ведь если действительно Поверить в мир Роулинг, то возникает уйма вопросов "что" и "почему". Почему ни маги, ни магловские социальные службы не озаботились проверкой детского состояния Гарри? Почему Малфой такая задница (помимо того, что он из семьи Злых Волшебников, и там Все Злые)? Что делает МакГоннагал помимо работы в школе? Почему Гермиона помогает только Гарри, Рону и Невиллу? Почему Снейп годами хранит верность Лили?

Помимо непрекращающегося ржача в формате Терри Пратчетта, книга несет в себе подробные и точные объяснения когнитивных ошибок, которые непрерывно совершает наш мозг, выжимки из физики и каких-то других наук, которые я как ярый гуманитарий, свалю в кучу, извините.

Гарри, этакий Шелдон Купер, хочет исследовать мир магии, объединить его с наукой, и захватить мир... ну, оптимизировать. Он ставит эксперименты по тому, вырождается ли магия, расследует наследуемость магической ДНК, проверяет необходимость в точности следовать инструкциям произнесения заклинаний (проводя слепой эксперимент с Гермионой), изобретает способы увеличения своего финансового благополучия, основанные на обмене денег по курсу британский фунт к галлеону.

Короче.

Рекомендую всем, кто любит Пратчетта и/или Шелдона.

Всем, кто любит Гарри Поттера.

Всем, кто хочет поржать.

Всем, кто хочет узнать в развлекательной форме основные законы логики и научного подхода.

Всем.

Окрестности смерти

"Мир тесен", Евгений Войскунский

Любители фантастики, да и вообще читатели старшего возраста наверняка помнят писательский дуэт “Войскунский-Лукодьянов” – что-то такое про экипаж “Меконга”, например (хотя я совсем не помню подробностей). А вот начиная с 80-х Войскунский почти перестал сочинять научную небывальщину и стал писать о реально бывшей войне. Которую он и сам прошел моряком, заслужив ордена и медали.

Роман “Мир тесен” сперва показался мне автобиографией, но оказалось, это не так – впрочем, автор пишет о тех событиях, в которых и он тоже участвовал: полуостров Ханко, Кронштадт, Ленинград... И, если молодой герой романа не совпадает с автором по анкетам, то по мыслям и чувствам, полагаю, они чуть ли не строго конгруэнтны.

Самое пугающее чувство (уже не героя/писателя, а читателя) – это обыденность трагичного на войне. Роман не изобилует ужасами, и реки крови не выходят там из берегов, но вот именно такое, слегка скучноватое и ровное повествование о тесном соседстве жизни и смерти помогает понять, что такое война. В романе нет адских мук, а есть ежедневный изнурительный военный труд (не непременно боевой), привычный для героев (которые литературные, и совсем не обязательно героические) – они негромко радуются, что смерть сегодня промахнулась, привычно скорбят о тех, кто смерти не избежал, и просто живут там и так, где и как, казалось бы, нормальному человеку жить не полагается. И даже успевают влюбляться (более того – жениться) и временами забывать о войне. Хотя, как забывать?.. Когда ты там, наверное, это возможно, но вот, получается, что писатель Войскунский так и не смог о ней забыть, не смог с войны вернуться насовсем и, может быть, что-то до сих пор о ней пишет – да-да, он еще жив.

Королевам, с наступающим

Привет от Пьера де Ронсара

Нет королевам дела до войны,
Обеим ведомо: огонь земной вражды
Мужчинам-воинам куда родней, чем дамам,
В ком суть нежней, кто тяготеет к миру
И ярости противится; и вот
Меж королевами союз возможен вечный,
И их страшиться будут пуще королей,
Что не снимают боевых доспехов.

Вольный перевод с французского Шаши Мартыновой

Баллада о несуразных

"Карлики смерти", Джонатан Коу

Этот маленький обаятельный роман выйдет в этом году в издательстве "Фантом Пресс", где традиционно публикуется весь Коу.

Вот прочитаешь что-нибудь такое уютное и камерное у уже маститого писателя с выраженной политической и общественной позицией, да еще и сатирика, и проникаешься к нему умильным почтением: не лень писателю выделить внимание и сочинительский/людоведческий дар на компактное по литературному времени, подробное в чертах персонажей и частное по ключевой идее приключение. Да, понятно, что это третий роман Коу 1990 г., а музыка — вовсе не частность для Коу-музыканта, а отдельная большая тема, практически в любой его книге. Да и с сатирой в "Карликах смерти" все в порядке — Коу взялся хихикать над британской панк-сценой 70-80-х. Но главное очарование для меня в этой маленькой английской литературной розе — ее главный герой Уильям, небездарный пианист/клавишник и композитор, эпитома несуразности, подобная Берти Вустеру, однако несуразность его — иного свойства, хоть и тонко вудхаусовская местами. Уильям — обсос, а повествование от первого лица, если это лицо — обсос, увлекательная и нетривиальная для автора задача. Индивидуальную эволюцию отпетого мерзавца в романе, хоть в сторону его окончательного скурвливания, хоть в сторону исправления, организовать все же проще. А вот обустроить отношение читателя к герою на основе изощренного финского стыда — высокое искусство, на мой взгляд, поскольку ведет себя герой, в общем, нормативно и, понятно, не рефлексирует свое поведение как нелепое. И если Берти Вустер — персонаж откровенно комический и, при всей нелепости, оптимистичный и даже пригодный к подражанию, в Уильяме — комизм драматический, и подражать нашему мальчику не хочется совсем, хотя его, конечно же, постоянно жалко (иногда — брезгливо жалко). В целом Уильям — это, скорее, Гасси Финкноттл, а не Берти Вустер, только наш здешний Гасси увлекается другими тритонами, не водоплавающими. И у Уильяма есть в романе своя Мэделин Бассетт, все как полагается. Вообще это прелестный подарок читателю — выстроить ловкий детективный роман так, чтобы ни один его персонаж не будил стойкой симпатии, но при этом не годился для честного полноформатного презрения: "Карлики смерти" — это шоу убедительных, детально проработанных и достоверных болванов и обалдуев. Злодей в "Карликах" все же есть, по-честному — одна штука, но вплоть до самого конца он остается в той же линейке разнообразно дуралейских героев, просто на самом липком и осклизлом ее конце. Имеются и по-честному крепкие здоровые люди — пара штук, по ним можно отмерять степень несуразности прочих. И да: эти двое, в отличие от всех остальных, живут в провинции, а все лондонские, конечно, этим городом укушены не по-хорошему.

Из дополнительных маленьких радостей: в романе есть несколько бесшовно вписанных интермедий-рассуждений о жизни лондонских спальных районов, и любая из них достойна стендап-выступления в фасоне Дилана Морэна. А еще в роман интегрирована нотная музыка, много (и ее при желании можно сыграть), и много прекрасных музыкантских шуток, подобных юмору математиков: математикам смешно, если в многометровом уравнении не к месту появляется какой-нибудь не тот корень или дифференциал, а музыкантам — если тебе, барабанщик, говорят играть "тыдыщ, тыдыщ, тыдыщ, тыдыщ", а ты вместо этого... (далее следует строка из партитуры), не обижайся потом, что все остальные в студии ржут.

Новое слово: «москвобесие»

Ирина Левонтина, «О чем речь»

Слово мракобесие, оказывается, никакое особенно не древнее и к «мраку бесовскому» не имеет отношения, хотя и звучит похоже. Ввел в широкое употребление его никто иной как Белинский, когда в своей обычной обаятельной манере обзывался на Гоголя по поводу «Выбранных мест из переписки с друзьями»: «Проповедник кнута, апостол невежества, поборник обскурантизма и мракобесия, панегирист татарских нравов...». Вжух — и вот уже весь кружок Белинского, а затем и вся передовая русская крикика взяла хлесткое слово на вооружение, а к 60-м оно уже вошло в литературную норму. В старых текстах компонент -бесие использовали для передачи греческого -мания: были чревобесие, гортанобесие, женобесие (о значении можно догататься). Но как-то не очень была эта конструкция популярна. А потом наступил XIX век, распространились международные термины с окончанием на -manie, и как-то наконец занялось: пошли стихобесие, книгобесие, итальянобесие, славянобесие, москвобесие, кнутобесие, плясобесие. А там и Белинский подоспел.

А теперь ментальное упражнение: придумайте три смешных слова на -бесие.

И живите теперь с тем, что мы с вами здесь книгобесы.

Такие вот и другие чудесные истории про приключения языка можно найти в остроумной книжке лингвиста и филолога Ирины Левонтиной, рекомендую.

Неисповедимые пути

"Путь русского офицера", Николай Адерсон

Поразительно интересная книжка, сам не ожидал. По сути, как и заявлено на обложке - воспоминания русского офицера о немецких лагерях для в/п во время Великой войны. Дополнительное же измерение повествованию придается тем фактом, что офицер этот - папа самой блистательной (во всех смыслах) поэтессы Русского Китая Лариссы Андерсен. Особенно впечатляют начальные эпизоды: боевые действия русскими велись так бестолково, что наши герои сами пришли в плен, считая, что вышли из окружения, - и заключительные: возвращение в большевистскую Россию и тот пиздец, который в ней с тех пор воцарился. Хотя еще больше поражает другое: его описания увиденного мало чем отличаются от того, что мы видим ныне, хотя сменилась не одна эпоха и вроде как почти сто лет прошло. Нашелся даже пинчоновский след, но его отыщешь не с ходу.

Тоническое трезвучие

«Шум времени», Джулиан Барнс

Недоверие к этой книге – то есть к такой книге британского, пусть даже лучшего из лучших, автора – вполне оправдано: ну что он знает про наши реалии? что он в них понимает? куда он, в конце концов, лезет? Чтобы раз и навсегда закончить с этой темой, сразу скажу – британский писатель Джулиан Барнс, а речь идет именно о нем, ориентируется в «наших реалиях» так, как, пожалуй, не ориентируются многие писатели, рожденные в России и, вроде бы, впитавшие эти самые реалии с молоком матери. Оказывается, дело не только в молоке.

Новая книга Барнса, которая, как писали, «гремит в Великобритании», называется «Шум времени» и повествует о композиторе Дмитрии Шостаковиче. О названии этой книги написано уже очень много, но, наверное, стоит повториться. Во-первых, «Шум времени» - книга Осипа Мандельштама. Во-вторых, слово «шум» в некоторых обстоятельствах может быть синонимом слову «сумбур», а именно определение «сумбур вместо музыки» однажды сломало жизнь композитору Шостаковичу. И, наконец, «шум времени» – это шум того самого времени («Лил жуткий дождь, / Шел страшный снег, / Вовсю дурил двадцатый век…» – пел сильно позже Александр Галич), в котором жили Шостакович и Мандельштам и в котором сломленный, уничтоженный, униженный композитор все равно слышал музыку – «тоническое трезвучие».

«Шум времени» Барнса – книга о Шостаковиче. Но это – не биография композитора, не «жизнь замечательных людей», не штрихи к портрету, так что е стоит ждать от нее именно что биографических подробностей, за ними – в многочисленные (другие) книги, в воспоминания очевидцев и в «Википедию». «Шум времени» Барнса – удивительная (и еще более удивительная, потому что крайне удачная) попытка… залезть в голову к человеку, далекому от автора настолько, насколько это возможно. Британскому интеллектуалу Барнсу, как уже неоднократно писали (вообще, об этой книге написано столько, что сложно сказать что-то новое), непостижимым образом удалось влезть в голову, в подсознание, в само существование советского интеллигента, и именно с этих позиций написать свою книгу. Не удивляет, как точно Барнс ориентируется в советских реалиях 1930-1950-х – в конце концов, литературы на эту тему предостаточно, каждый желающий может изучить. Удивляет, как точно Барнс ориентируется в… поступках, реакциях, в психологическом состоянии человека, живущего в постоянном страхе. «Шум времени» Барнса – книга о страхе и о чудовищном времени, пропитанном этим страхом. Это книга о человеке, которого унизили и почти убили, но оставили жить и даже вознесли до небес, заставляя ставить подписи под чужими письмами и статьями, и заседать, и голосовать, давая и одновременно не давая возможности работать (и оставляя лишь способность слышать музыку в шуме людоедского времени). Это книга о компромиссе, ставшем жизненным принципом (или, по выражению Анны Наринской, состоянием души). Очень страшная, очень точная, очень важная книга.

«Когда у них со Стравинским зашел разговор о дирижировании, он признался:

– Не знаю, как побороть страх.

В то время он считал, что речь идет исключительно о дирижировании. Теперь уверенности поубавилось.

Быть убитым он больше не боялся, что правда, то правда, и это сулило большие преимущества. Ему определенно позволят жить и получать самое лучшее медицинское обслуживание. Но в некотором смысле от этого только хуже. Потому что всегда есть вероятность опустить жизнь до самой низкой отметки. О мертвых такого не скажешь…»

Раз и навсегда

"Магическая уборка. Японское искусство наведения порядка дома и в жизни", Мари Кондо

Уборка по методу КонМари завоевала невероятное количество последователей и обожателей, твердящих в один голос, что это уборка один раз и навсегда, отныне и навеки.
Основные принципы заключаются в том, что
1. Целью является совершенство. Задача — не поубирать дом, а УБРАТЬ его
2. Убраться нужно один глобальный долгий раз. Убирать каждый день по чуть-чуть не работает
3. Бесполезно организовывать хлам, от него нужно избавиться
4. Сортировать надо по категориям, а не по месту расположения
5. Порядок в доме = порядок в голове
6. Нельзя позволять родственникам вмешиваться в вашу уборку (лучше, чтобы они вообще ничего не видели, иначе они начнут "спасать" вещи, которые им не нужны)
7. Нет смысла искать "свой" тип уборки. Смысл всегда в двух пунктах:
а) избавиться от ненужного
б) определить места хранения нужного

ИТАК

Первым делом, вам нужно определить, какой именно дом вы хотите и максимально четки визуализировать его. Разнообразные коллажи вам в помощь. Затем важно понять, почему вы хотите именно такой дом, для чего вам это все.

Определив это, можно переходить к изучению того, чем вы владеете.

Для этого нужно Собрать в кучу все вещи из одной категории (например, всю одежду. Всю. Не только вещи из одного шкафа, иначе потом вы найдете шмотки в другом шкафу и придется снова реорганизовывать пространство для одежды), Взять в руки Каждую вещь и Спросить себя — вызывает ли она у меня радость. Эти вещи вы оставите. Все остальное — на помойку.

Правильный порядок разбирания вещей (ибо если начать с фотографий, например, то можно никогда не двинуться дальше — их слишком много, они вызывают сентиментальные воспоминания и зачастую уникальны. Следует начинать с более простых категорий):
одежда
книги
документы
разное
сентиментальные предметы и памятные подарки

Примерно половина книги посвящена тому, как именно разгребать завалы всех этих вещей, как определять, какие из них дороги, а какие нет, какие вещи оставлять, а от каких избавляться.
И другая половина книги рассказывает о том, как хранить все оставшиеся вещи, чтобы они не обволакивали весь дом снова.

*ухожу, засучив рукава*

Любовь в быту и на войне

"Али и Нино", Курбан Саид

Кем бы ни был на самом деле этот Курбан Саид – еврейским авантюристом Нуссимбаумом, азербайджанским классиком Чеменземинли или немецкой баронессой фон Бодмерсхоф (а все эти версии имеют место) – книжка, написанная про Первую мировую и вытащенная из небытия после Второй мировой – может, литературно и не безупречно-шедевральна, но искренне трогательна и увлекательно-познавательна.

Она – про любовь молодого отпрыска древнего и богатого азербайджанского рода и молодой (как будет «отпрыск» женского рода?)… древнего и богатого рода грузинского. Но, в общем-то, сюжет не в том, как Монтекки-азербайджанец-мусульманин не мог заключить в объятья христианку-грузинку-Капулетти (вполне, кстати, могла бы быть такая грузинская фамилия) по причинам клановой, религиозной или национальной вражды. А сюжет в том, что после недолгих и разрешившихся трудностей с родителями, крепость этих объятий подвергалась другим испытаниям: изнутри – уж слишком разными оказались правила обыденной жизни людей двух разных культур; и извне – вокруг объятий в то время происходили войны и революции (дело-то было в 10-е годы ХХ века в Баку), превратившие жизни целых народов из обыденных в трагические. Внимательный автор (кем бы он ни был, но он явно жил там и тогда) очень цепко ухватил и показал самые мелочи быта (точнее, разных бытов: и иранского, и дагестанского – и, конечно, мультикультурного бакинского), и грустно рассказал про вовсе не мелочи в судьбах стран и про то, что эти не мелочи делают с судьбами человеческими.

Имена собираются

Еще одно продолжение литературного концерта об именах

В прошлый раз было продолжение, но мы увлеклись прекрасным новым миром. Сегодня возвращаемся к Олдосу Хаксли вообще.

Этот независимый коллектив назвался в честь развлекательного девайса из его «Прекрасного нового мира». А вот этот — в честь целого романа «Безглазый в Газе»:

Но вернемся к родным пенатам ненадолго. Вот клезмерский оркестр имени Пушкина (даже не так - Пушкина!):

Творчество этого коллектива тоже имеет мало отношения к Александру Сергеевичу, а вот поди ж ты:

У этих чуваков хотя бы березки присутствуют:

Но имя, что там говорить, у нашего классика популярное. Ладно, вернемся к более экзотическим названиям, которыми могут служить не только романы. Вот, к примеру, группа «Девять рассказов»:

Сэлинджер же подарил одной группе и имя своего персонажа. Знакомьтесь, «Холден Колфилд»:

А это уже творческий коллектив под названием «Сговор остолопов» (Джона Кеннеди Тула):

Надо заметить заодно, что песня с таким названием тоже есть, только у другого коллектива:

А теперь — ультралитературное событие: у венгерских прог-рокеров «Солярис» есть концептуальный альбом, который называется… нет, не «Звездные дневники Йиона Тихого», как можно было бы предположить, а «Марсианские хроники». Наслаждайтесь, оно того стоит:

Вопрос, читали эти канадские парни роман Джона Стайнбека или нет, остается открытым, но группа «Гроздья гнева» вроде бы жива до сих пор:

Еще один культовый роман, ставший рок-группой, — на сей раз Хантера С. Томпсона:

Странно, что больше коллективов с таким названием нет. «Страх полетов» Эрики Йонг тоже один:

Хотя словосочетание популярное. Вот вам парочка «Страхов полетов» в виде песен:

Ну и еще один культовый роман — и группа из Сиэттла: «Убик».

Закончим же мы наш сегодняшний концерт по традиции — гимном чтению от коллектива с самым что ни есть книжным названием:

Это хороший совет, будемте ж ему следовать. Ваш Голос Омара.

Люби и изучай свою сознательно выбранную родину

"In Search of Ancient Ireland", Carmel McCaffrey, Leo Eaton

Если Ирландия вам не вторая родина и если ее история для вас не предмет завороженного внимания, пролистывайте этот эфир смело: здесь про книгу, посвященную периоду истории Ирландии между примерно 9 тысячелетием до н.э. (сразу после Ледникового периода) и до нормандского завоевания в XII в. н. э., т.е. неолит, бронзовый и железный век, крещение и средневековье разной степени мрачности.

Вы еще здесь? Хорошо. Книга Маккафри и Итона — качественный простой ликбез по этому периоду жизни Ирландии (ну и некоторых других "кельтских" территорий, не в вакууме же остров плавает, хоть он и остров), и в моей голове он расставил полезные, а временами и неожиданные якоря в ирландской эволюции. Я, к примеру, не задумывалась, что за народ обитал на острове до появления там кельтов. Мне не было известно, как ирландский язык (специально не пишу "кельтский", в книге объясняется, какую медвежью услугу оказали историки XVII века, обозвав язык, на котором говорили в Ирландии, кельтским) распространился в Ирландии. Еще мне объяснили: для того, чтобы язык прижился на той или иной территории в старом мире, прийти на эту территорию с войском совершенно не достаточно. Армия — мужчины, завоеватели, придя на чужие земли и захватив их, женятся на местных, местные рожают детей и... что? правильно! воспитывают этих детей в своей культуре, в своем языке, и захватчики через пару поколений ассимилируют и забывают свою культуру и свой язык, потому что их дети выросли и воспитаны на всем местном. Мне рассказали, как историки бодаются с закавыкой доисторического периода в конкретном случае с Ирландией — когда не было никаких записей, сплошь устная традиция. Мне объяснили, насколько современный образ (сферической в вакууме) Ирландии — политико-культурный заказ XVIII-XIX вв. Не то чтобы я этого не знала, но открылось много интересных подробностей. Попутно мне показали предполагаемое устройство докельтских поселений древних жителей острова, их быта, музыкальных инструментов, системы ценностей, социального устройства. Мне подробнее, чем я прежде знала, объяснили происхождение и принцип брегонских законов, добавили представлений о божествах древней Ирландии, их функциях и обслуживании.

Всё это вместе дает мне возможность попытаться выстроить заново у себя в голове образ Ирландии, свободный от горшков с золотом, лепреконов, радуг, шемроков и прочей стереотипии, создать для себя новую романтику этого места, чуточку ближе к "действительности", пусть она все равно будет страшно приблизительной. Как всё, на что мы смотрим сквозь толщу времени.