Голос Омара
Гость эфира
What about Pereira?
"Утверждает Перейра", Антонио Табукки
А какую мораль мы выведем из романа Антонио Табукки «Утверждает Перейра»? Фразу Шарля Монталамбера: "Ты можешь не заниматься политикой, рано или поздно политика сама займётся тобой", – вот какую мораль мы выведем из романа «Утверждает Перейра».
А как мы опишем роман итальянца Антонио Табукки «Утверждает Перейра»? Скажем: это одна из самых португальских книг, написанных за последнюю полусотню лет, – вот как мы опишем роман итальянца Табукки «Утверждает Перейра».
А что мы скажем о главном герое? Интеллигент, скажем слегка пренебрежительно, мечтатель, рохля. Кушает омлет с зеленью, запивает лимонадом, потеет, разговаривает с портретом безвременно почившей жены, переводит Бальзака в тиши крохотного кабинета маленького отдела культуры небольшой городской газетки, опасается консьержки – вот что мы скажем о главном герое романа «Утверждает Перейра».
А рассказчик-то? Как мы опишем рассказчика? Бесстрастный интервьюер, недоверчивый хроникёр, безучастный до сухости, до чёрствости, почти до неприязни к герою, – вот какой рассказчик в романе «Утверждает Перейра».
Так, может, не читать романа-то? Может, и не читать. Так только, раскрыть, полистать, остановиться на «Перейра, утверждает Перейра, познакомился с ним в один прекрасный летний день», улыбнуться забавной стилистической находке – и вдруг обнаружить, что уже прочитано страниц десять или двадцать, а может, вы уже дошли до середины книги или даже вот-вот дочитаете её до конца, потому что подчёркнуто отстранённый, почти репортёрский тон автора и обыденная до нелепости фигура главного героя, и такая поначалу простая, петлёю вдруг завязавшаяся история, и летний, горячий, сочащийся медовой жарой Лиссабон, и вся атмосфера 38-го года, сначала вроде, не больно-то и заметная, но сгущающаяся прямо на глазах и такая нам знакомая и понятная: вот владелец еврейской лавочки отскребает что-то, намалёванное ночью у него на витрине, вот город наводнила полиция, вот едва заметный щелчок на линии напоминает о том, что в телефонном разговоре всегда где двое, там и трое, вот нахальный неосторожный юнец не желает считаться с цензурой, вот начальство пеняет герою на недостаток патриотизма, вот звонок в дверь, вот допрос, вот... – всё это действует на вас завораживающе, почти гипнотически, и вы ни за что не отложите книгу, пока не дочитаете до «...и времени терять было нельзя, утверждает Перейра».
Да, а демократия-то в Португалии восторжествовала в семьдесят, а не в шестьдесят четвёртом году, так и в оригинале написано. А переводчику – айайай.
...спор их продолжается и доныне
«Каин», Жозе Сарамаго
Я не люблю покойного нобелиата Жозе Сарамаго, это обязательно нужно уточнить, мне почему-то кажется, что без этого всё, что я скажу дальше, будет не так понятно. Я не люблю Жозе Сарамаго, он был неприятным, жёлчным типом, довольно, судя по его статьям и заметкам, неумным, радикальным, к тому же, леваком и неприкрытым антисемитом, — и был он совершеннейшим гением, медиумом или прибором, эдакой радиоточкой, из которой на того, кто готов уделить его книгам время и внимание, изливается огромный литературный дар. Это всё ещё не о «Каине», но это тоже нужно сказать, потому что «Каин» — это самая сарамаговая книга, в ней он весь, как на ладони — с его скверным нравом, с его безбрежным даром, с его изумительным языком — португальцам тут здорово повезло, и нам повезло не меньше, потому что переводил «Каина» Александр Богдановский и, как водится, сделал невозможное — не то, что не отошёл от оригинала ни на шаг, — такое ощущение, что он и с ноги на ногу не переступил, пока переводил, я сравнивала тексты, — а взял и исполнил роман по-русски, словно симфонию какую, будто это не книга была, а партитура.
Ну, тут, наконец, у меня кончается предисловие, и начинается «Каин», и начинается он с того, что господь разозлился на адама и еву — у Сарамаго они с маленькой буквы, и кто я такая, чтобы ему в этом противоречить? — а автор разозлился на господа, и пошло, и пошло, строчка за строчкой, страница за страницей нобелиат всей силой выделенного ему господом таланта обрушивается на этого самого господа — и мстителен он, и злобен, и деспотичен, и завистлив, и злонамерен, и мелочен, и глуп, — и как ещё глуп! не знает очевидного, закона архимеда не знает, хотя, с другой стороны, речь идёт о библейских временах, нету ещё никакого архимеда, и господу простительно его не знать, но откуда тогда этот закон знает главный герой — каин? И откуда у каина вдруг такое понимание справедливости и милосердия, такая человеческая человечность, если творец его — всемогущий негодяй, а окружение — глупец на подонке и фанатиком погоняет, а кто не глупец, не фанатик и не подонок, тот, в лучшем случае, баба, и блудница, ну, то есть, не вполне блудница, но не потому, что не блудит, а потому что не этим зарабатывает себе на пропитание и кров, и даже ангелы не так уж и хороши, одни туповаты, другие — нытики, третьи... ну, тоже, в общем, не ангелы. И только дети невинны — убиенные господом дети Содома, не успевшие ещё нагрешить ни делом, ни помыслом, и всё равно сожжённые горящей серой, обрушившейся с небес. Да, если к этому моменту кто-нибудь подумал, что человечный и справедливый каин — положительный герой, — так нет, он тоже та ещё сука.
«Каин» — последний роман, написанный Жозе Сарамаго (роман «Claraboia» — «слуховое окошко», — хотя и был впервые опубликован после смерти автора, написан был в самом начале карьеры), последний и при этом — один из лучших, очень личный, очень страстный, такой диалог с господом, попытка ткнуть этого самого господа носом во всё, что он сделал и чего не сделал, — у португальцев это называется «наказать за то, что держал собаку и за то, что не держал собаки» — великолепная, ну, правда, великолепная попытка. Только безуспешная. Роман вышел в октябре 2009, ожидаемо обидев чувства верующих — бушевала церковь, некий евродепутат от правой социал-демократической партии заявил автору — вон из португальского гражданства!, пресса плясала и била в бубны, а господь — промолчал. Семь месяцев спустя Жозе Сарамаго умер — такое ощущение, что от обиды на господа.
Борьба борьбы с борьбой
«Самая лёгкая лодка в мире», Юрий Коваль
Беседуя недавно с Прекрасными Людьми, я посетовала на то, что Юрий Коваль, вероятно, один из самых недооценённых писателей позднесоветского периода. Ну, как же?! удивились Прекрасные Люди — а тиражи? А премии? А переиздания? А мультифильмы? Я не нашлась, что возразить и конфузливо замолкла, но в глубине души долго ещё спорила с Прекрасными Людьми, пока окончательно их не переубедила (сами они об этом пока не знают, но когда-нибудь я им скажу). По-моему, Юрий Коваль — один из самых недооценёных писателей позднесоветского периода, причем, как раз потому, что у него были тиражи, переиздания и мультфильмы. Оттого ли, что по образованию он учитель, или из-за обманчивой лёгкости его языка, а может, просто потому, что первые его книги и впрямь больше походили на детские, его целиком, с ногами, засунули на полку «детская литература», откуда почти нет хода вон, и там не то, чтобы совсем позабыли, но оставили, и сегодня, вспоминая, говорят растроганно-снисходительно — а-а-а, Коваль, — будто речь идёт о чём-то милом, славном, но решительно невзрослом, будто он сам — с выдуманного им острова никогда не вырастающих тёплых щенков. А другие люди, не видя запретительных значков «+18» или «Не влезай — убьёт», рекомендуют «Самую лёгкую лодку в мире» среднемладшим школьникам для внеклассного чтения, и, наверно, потом досадуют (а может, вовсе не задумываются), когда среднемладшие школьники не бросаются искать бамбук по подвалам и не спешат вставлять к месту и не к месту «только брить хотел, только брить», «что поделать, бывают такие несгрызаемые гости», «сейчас начнётся стрельба, отбор колбасы и задержание преступников» и «да, мы вяжем. но и нас интересует — вяжете ли вы?».Я боюсь, что уже поздно — да, в общем, и совершенно незачем, - объявлять Юрия Коваля писателем взрослым (или — и взрослым тоже), но можно ещё сдвинуть возрастные рамки и рекомендовать «Самую лёгкую лодку в мире» для домашнего чтения младенцам в возрасте до года. Младенцам всё равно будет приятно, они в этом возрасте превыше всего ценят внимание, а какое удовольствие получат, наконец, их родители!