...чтобы умерший не мог вредить живым
Вацлав Серошевский, «Предел скорби»
Очень обидно, что, когда вышел «Кочегар», оказавшийся предпоследним фильмом Алексея Балабанова, мы все не читал прозу якутскую Вацлава Серошевского. Помню, как я не принял этот фильм, активно не принял, до злости – потому что очень сложно, когда любимый режиссер снимает что-то, что ты не принимаешь, что кажется тебе нарочитым, грубым, плохо собранным, плохо сыгранным. Сейчас, прочитав за два дня недавно вышедшую поразительную книгу Серошевского «Предел скорби», понимаешь – чтение рассказа «Хайлак», который по памяти перепечатывает главный герой «Кочегара», в буквальном смысле необходимо для понимания этого фильма, который на самом деле глубже, тоньше и умнее, чем кажется. И дело не только в сюжете рассказа, важном для понимания фильма, – часть этого текста в упрощенном виде все же звучит в фильме. Дело в языке Серошевского, в том, как он складывает слова в предложения, как строит эти предложения, как выстраивает повествование – сухо, грубо, нарочито просто, «коряво» (книга напечатана с издания 1910 года, для которого Серошевский сам перевел свои тексты на русский с польского). Эти описания мрачной, однообразной, серой природы, эта музыка ветра, этот снег, эта бесконечная осень («Осень» – так, к слову, называется первый рассказ книги). Балабанов, не предупреждая, не подготовив зрителя, даже не намекнув ему, делает удивительную стилизацию – убирая якутскую фактуру, меняя время и место действия, до неузнаваемости переиначивая сюжет, он рассказывает свою немудреную историю языком Вацлава Серошевского – польского этнографа, в начале ХХ века оказавшегося в ссылке в Якутии и поневоле ставшего бытописателем жизни якутов. И, конечно, балабановский «Кочегар» – не дань памяти незаконченному великому фильму «Река», поставленному по завораживающей повести того же Серошевского «Предел скорби», как могло бы показаться. «Кочегар» – самостоятельное, предельно жесткое и прямое высказывание режиссера, который понимает, что жить ему осталось не долго.
На самом деле, пишу все это для того, чтобы обратить ваше внимание на книгу Вацлава Серошевского «Предел скорби», которая вышла в удивительном издательстве CommonPlace и на которую традиционно мало кто обращает внимание – ну, потому что почти нет рекламы, и автор неизвестный, и якуты еще эти, кому они нужны. Книга между тем потрясающая – я не настоящий критик, так что могу себе позволить такие слова. Мне нравится, что это – не записки этнографа, который упивается экзотикой и восторженно описывает быт «дикарей». Серошевский прожил среди якутов много лет, и его тексты почти лишены эмоций, почти лишены авторского взгляда – он именно что описывает происходящее, совершенно не замирая от восторга при соприкосновении с чем-то неизвестным: «Не увидел я и “шайтана” – высохшего трупа тунгуса. Когда-то их часто здесь находили, и от них лес получил свое название. Сидели они обыкновенно где-нибудь под деревом или под обрывом, высохшие, мелкие, уродливые, глядя на восток орбитами выклеванных птицами глаз. На коленях они держали деревянный лук или винтовку, у ног их лежал топор со сломанным топорищем, а у пояса, отделанного серебром и бусами, висел в ножнах тоже изломанный нож. Оружие ломалось с той целью, чтобы умерший не мог вредить живым…» Просто обыденная жизнь, в которой языческие верования легко сочетаются с привнесенным совсем недавно православием, прокаженные живут в глухой тайге, медведь – «князь леса» – мстителен и умеет читать мысли, а люди, живущие – или, вернее, выживающие – в самой середине этой удивительной природы, любят и умирают, радуются, грустят и верят в то, что – так тому и быть.
Завораживающая, неожиданная, неуместная – причем, как мне кажется, неуместная не только сейчас, но и тогда – великолепная проза.