Устал или болен, не знаю, но трудно...

Александр Яшин, "Лирика"

Итак, я снова хочу поговорить про стишки и вообще тексты, которые выходят из-под контроля их авторов, и про официальную поэзию, которая порой только притворялась официальной, ну и вообще про жизнь. Досталась мне тут книжка советского поэта Александра Яшина, родившегося в 1913 году в крестьянской семье, деревенского учителя, лауреата Сталинской премии, в «Википедии» написано – представителя течения «социалистический реализм». В общем, обладателя совершенно правильной биографии. И вот читаю я его книжку, и вдруг, среди прочего, там встречается стихотворение «Сосна»:

С головы зелена,
Стволом красна,
Высока, стройна
Растет сосна.

Как невеста на выданье,
На большом пиру, –
Лучшей не видно
Во всем бору.

Иглами вышили
Неба треть.
Всем она вышла –
Любо смотреть!

Каких только ягод
Нет под сосной!
Здесь белка-летяга
Гостит весной,

Здесь тетерев грузный
Бруснику ест,
Здесь влажные грузди,
Маслята есть.

Здесь все для соленья,
И все для варенья –
Хоть целым селеньем
Живи, ночуй!

А мох для оленя –
Ешь, не хочу!

Сколько же дереву
От роду лет?
А столько лет,
Что и счету нет.

Но топор сечет,
И вот он – счет.

Стихотворение датировано 1939 годом, и это, конечно, придает ему дополнительные смыслы (которых, возможно, поэт в них не вкладывал – хотя, черт его знает, что он там вкладывал в 1939-м). Для меня это ведь – совершенно ясный пример того, как произведение, будучи написанным, выходит из повиновения и начинает жить собственной жизнью, приобретая дополнительные смыслы и так далее. И еще про контекст тут можно много проговорить.

Ну и, в общем, читаю я дальше этого представителя направления «социалистический реализм», и встречаю вот такое еще, «Железные балки», тоже 1939 года:

Устал или болен, не знаю, но трудно,
трудно дышать, не закрыв глаза:
яркие краски душу таранят,
песни любимые надоели,
встречи с любимой не веселят.

Глаза закрою – изводит грохот,
он нарастает со всех сторон,
кажется, взяли тебя с постели,
словно цыпленка из-под наседки,
и просто швырнули на тротуар.

А то еще хуже, еще нелепей:
вообразите вдруг, что в окно
с улицы, с ходу,
гремя на стыках,
стекла дробя,
не один – с прицепом
прямо в комнату прет трамвай.

Нет, не житье в коммунальной квартире, -
странно, что так назвали ее, -
свары, наветы…
И это коммуна?
До полуночи ругань на кухне,
и за столом мне покоя нет.

Голову ломит,
дрожат колени,
если бы мне побыть одному:
выключить радио на неделю,
дверь – на крючок,
не двери – записку:
«Выбыл…» -
и жить, как барсу к в норе.

…Полноте, что со мною случится!
Нет ни безверия, ни обид,
даже не болен,
устал – и только,
как устают железные балки
от беспрерывного топота ног.

Нормально? Книжка, кстати, из которой я все это брал, была издана в 1979 году – в самый расцвет, так сказать, – в издательстве «Советская Россия». Уже после смерти автора – Яшин умер в 1968 году от рака. В «Википедии» я прочитал, что после смерти Сталина он, Яшин, повинился: дескать, чувствует и свою вину за то, что литература (он имеет в виду официальную литературу, тот самый «социалистический реализм) сталинской эпохи была неискренней и так далее. И еще он, уже после марта 1953-го, писал рассказы, которые практически не публиковали – они были опубликованы только после смерти Яшина, во времена перестройки, - теперь очень хочу их почитать. Что-то мне подсказывает, что они должны быть крутыми. А я, между тем, продолжаю читать книжку стихов – насколько я понимаю, самое большое его собрание. И вот такое встречаю (во время войны Яшин был военным корреспондентом, уйдя на фронт добровольцем), называется «Обстрел», 1942 года (Яшин участвовал в обороне Ленинграда):

Снаряд упал на берегу Невы,
Швырнув осколки и волну взрывную
В чугунную резьбу,
На мостовую.
С подъезда ошарашенные львы
По улице метнулись врассыпную.

Другой снаряд ударил в особняк —
Атланты грохнулись у тротуара;
Над грудой пламя вздыбилось, как флаг,
Труба печная подняла кулак,
Грозя врагам неотвратимой карой.

Еще один — в сугробы, на бульвар,
И снег, как магний, вспыхнул за оградой
Откуда-то свалился самовар.
Над темной башней занялся пожар
Опять пожар!
И снова вой снаряда.

Куда влетит очередной, крутясь?..
Враги из дальнобойных бьют орудий.
Смятенья в нашем городе не будет:
Шарахаются бронзовые люди,
Живой проходит, не оборотясь.

Очень сильное, мне кажется – и что-то выделяет его из официально поэзии времен блокады, а что – не могу пока сформулировать, что-то на уровне ощущений. Ну и вот, едем дальше – стихотворение «Переходные вопросы», посвященное Константину Паустовскому, 1966 года (Яшин уже болел и знал об этом):

А в чём моя вера?
Опора?
Основа?
Кого для примера
Брать –
Снова Толстого?

С ружьём зачехлённым
Без дела до осени
Томлюсь,
Окружённый
Пустыми вопросами,

Конечно, проклятыми,
Конечно, немодными,
Давно - бородатыми,
И всё - переходными.

«Любить своих ближних?
Трубить славу жизни?..»
А если не любится?
А если не трубится?

«О слабых заботиться?
За сильных тревожиться?..»
А если не хочется?
А если не можется?
А если в судьбе у меня бездорожица?

Не новую повесть
В душе перетрясываю:
«А может быть, совесть
Понятье внеклассовое?

А может, всё пошлое,
Фальшивое,
Грошевое,
Продажность
И ложь
Не назовёшь
Пережитками прошлого?»

Какой мерой мерится
Моя несуразица?
И в бога не верится,
И с чёртом не ладится.

И, заключительным аккордом, стихотворение «Мы были молоды», 1967 года – к пятидесятилетию, блин, Великого Октября:

В голоде,
В холоде,
В городе
Вологде
Жили мы весело -
Были мы молоды.

Я со своей богоданной
Ровесницей
Под деревянной
Под жактовской лестницей.

В крошке сторожке,
В сарае ли - помните?
Нам-то казалось:
В отдельной комнате.

Были мы молоды,
Не запасливы:
В голоде, в холоде -
Всё-таки счастливы.

Крови давление,
Сердца биение
Были нормальными
На удивление.

Как чудесами,
Кичились крылечками,
Да туесами,
Да русскими печками.

Окна в узорах,
Кровли с подкрылками,
Охлупни в небе
С коньками,
С кобылками.

Не горевали,
Что рядом на площади,
С сеном, с дровами
Тонули лошади.

Мы колеи бутили
Поленьями,
Мы тротуары мостили
Каменьями.

И терпеливы были
И сметливы,
Неприхотливы,
Непривередливы.

Как нам любилось!
Как улыбалось!
Самое-самое
Близким казалось.

Не на «Победах»
И «Волгах» - где уж там! -
На велосипедах
Катали девушек.

И у Матрёшек
Вместо серёжек -
Серпы и молоты,
А вместо брошек -
Значки наколоты:
Ценилось не золото, -
Мы были молоды!

Что нам мохнатые
Бобры и пыжики?
Гордились ребята
Будёновкой рыженькой.

Не было крова
Под флагом
Сутяге.
Честное слово
Равнялось присяге.

В голоде,
В холоде
Жили мы в Вологде.

Но были молоды,
Вот как молоды!

Ах, до чего же
Глупы и молоды!

Такой простой советский поэт с чистым и ясным лицом, «социалистический реалист» Александр Яшин (настоящая фамилия – Попов, псевдоним взял в честь отца) жил-поживал, добра особо не наживал, умер в Москве, похоронен в родном селе Блудново, и кто о нем теперь помнит. А вон, поди ж ты.