Страхи-ужасы

"Ташкент – город хлебный", Александр Неверов. "Гуси-лебеди", Андрон Непутевый

Очередное перепереиздание повести “Ташкент – город хлебный” отлично от предыдущих тем, что снабжено довольно обильным справочным аппаратом, что нынешнему детско-юношескому читателю позволит лучше понять описываемые времена, а также характерно-традиционно отменными, как во всех Бернштейновских изданиях (не особенно, правда, детскими) иллюстрациями – на сей раз Алексея Капнинского. Книжка, вообще-то, и писалась не для детей, но поскольку главный ее герой – двенадцатилетний мальчик, то она как-то потихоньку переселилась на детлитовскую полку. И я не уверен, что не зря – уж больно она страшна для племени младого, уж больно до отказа наполнена масштабной трагедией поволжского голода начала 20-х– настолько всепоглощающей, что для людей, живущих внутри нее, она переходит в разряд неизбежной обыденности, которую можно либо с привычной натугой пережить, либо просто взять, да и умереть (что многие тысячи и сделали).

Перечитав нечитанную с детства повесть, я потянулся за другими книжками Неверова и понял, что он вообще писатель страшный, не смущавшийся бить читателя по ранимым местам, не жалевший читательской нежненькой душонки и лично работавший в волжских деревнях учителем в смутные голодные времена межвластья и зачатков бандитской коллективизации (о которых написаны “Андрон Непутевый” и “Гуси-лебеди”) и лично бежавший от всепоглощающего голода в хлебный Ташкент. Не знаю, почему в людоедские времена эти книжки издавались и переиздавались (может, потому, что автор рано умер – в 1923 году – и не попал в лагеря или не встал к стенке) – нет в них никакой симпатии к большевикам, да и к простому народу нет любви, а есть объективное понимание отчаянной крестьянской растерянности пред лицом надвигающихся ужасных перемен, необдуманным, но естественным следствием которой может случиться и чудовищная жестокость по отношению к давнишнему ближнему своему, и доброта со смирением, и лихорадочная перемена лагерей.

Тут ко мне в дверь позвонил курьер из пиццерии. Похоже, он приехал в Москву из какого-то места, которое почти сто лет назад считалось более хлебным. Для того, чтобы сделать хлебной жизнь своей семьи там, на родине, он здесь, в Москве, кормит меня пиццей, корочки от которой я выбрасываю в помойку.