О какофонии и женской преступности
«Вина и позор в контексте становления современных европейских государств ХVI – ХХ века», под ред. М.Г. Муравьевой
Сборник статей, выпущеный несколько лет назад Европейским университетом в Санкт-Петербурге (который сейчас лишили образовательной лицензии, что само по себе очередной позор властей). Книга посвящена анализу категорий вины и позора, как они маскируют определение границ между приемлемым и неприемлемым поведением в обществе и обеспечивают комплекс идей, с помощью которого государства осуществляют контроль. Много интересного: статья Юлии Барловой о дискурсе виновности и проблемы профессионального нищенства в восприятиях и оценках бедности в России в Новое время; статья Ольги Саламатовой «Бедные как объект дисциплинарной политики: наказания за бродяжничество и преступления против нравственности в графстве Миддлсекс в период правления ранних Стюартов»; статья Ольгой Кошелевой о провинностях и наказаниях в воспитании российского юношества в XVIII столетии, Натальи Пушкаревой — о позорящих наказаниях для женщин в России XIX — начала XX вв., и мн. др.
А вот любопытное из текста Анн-Мари Килдей «Травма, вред и унижение: реакция общины на девиантное поведение в Шотландии раннего Нового времени»:
Английские историки предпочитают использовать термин «какофония» (rough music), а не «шаривари» при описания разных форм общественного унижения, практиковавшегося здесь с конца XVI в. Какофония заключалась в жуткой дисгармонии звуков, обычно сопровождавшейся представлением или ритуалом, смысл которого состоял в вульгарном осмеянии и посрамлении тех, кто нарушил отдельные общественные нормы. Какофония имела разные формы в соответствии с обстоятельствами каждого конкретного дело, но обычно они «...являлись исключительно ритуализированным выражением враждебности» и могли наносить физический и моральный вред. Подобно грохоту или «музыке», исполнявшейся членами общины в виде лязганья крышек и горшков вблизи места жительства нарушителя для привлечения внимания к разворачивавшейся сцене действий, событие могло включать «...таскание жертвы (или ее заместителя) на жерди или осле, маскарад и танцы, сложные речитативы, грубые пантомимы или уличные представления; показ и сожжение чучел, а также все вышеперечисленное одновременно».
<...>
Считалось, что поддержка патриархальных ценностей внутри семьи служила основой для последующего подчинения государству. Следовательно, любая угроза патриархатной системе потенциально угрожала всему обсщественному и политическому порядку. С 1560-х гг. эта угроза исходила главным образом от непокорных, независимых женщин, что лучше всего подтверждалось значительным увеличением дел против таких женщин в английских судах. Женщин, нарушавших границы нормального, приемлемого женского поведения, например попытавшихся управлять своими хозяевами или мужьями, следовало укорять и напоминать им об их месте как дома, так и в обществе.
<...>
В общем, английская историография общинных позорящих наказаний выяаила несколько ключевых характеристик данного обычая. Во-первых, хотя эти случаи и имели бунтарскую сущность, их процедура совсем не была спонтанной, поскольку для эффективности какофонии ее мишень должна была бы быть признанным членом общины, а само наказание налагалось на основе сознательного решения большинства членов общины. Во-вторых, в Англии раннего Нового времени классовая иерархия, скорее всего, не полностью ограничивала какофонию плебейской культурой, как показывают примеры применения ритуала против землевладельцев и знати. Однако обычно такое оскорбление чаще всего практиковалось в народной среде. Наконец, английские историки обнаружили, что обесчещенными жертвами данного ритуала чаще становились мужчины, нежели женщины, а когда мишенью становились женщины, то позор обрушивался на их чучела, а не на них лично.
Однако подобных исследований соответствующих шотландских ритуалов данного типа общинного опозоривания еще нет. Это удивительно, так как недавние исследования показали, что благодаря специфическому соотношению правоохранительных и церковных властей в Шотландии сложился относительно уникальный контекст для возникновения уголовных инициатив и реакций на их нарушение. Например, участие шотландских женщин в криминальных деяниях было гораздо более значительным по сравнению с обнаруженными данными в других европейских странах в раннее Новое время. Шотландские женщины не всегда полагались на мужчин-сообщников, когда совершали уголовные преступления, что является обычным для других стран; скорее, они сами активно совершали преступления, даже с применением насилия.
Отчасти высокий процент упоминания женщин-преступниц в шотландских обвинительных приговорах отражает озабоченность властей женским девиантным поведением. В раннее Новое время Шотландия была глубоко проникнута кальвинизмом. Любой, нарушивший границы приемлемого поведения, мог ожидать безжалостой реакции судебных властей. Особенно это касалось женщин-преступниц, причем не только в силу плохого поведения, но и из-за несоответствия нормативным феминным качествам. В ответ шотландские власти считали подходящим создавать негативные примеры девиантных женщин посредством судебных процессов, высокого уровня обвинительных приговором и изощренных наказаний. На практике это означало, что в Шотландии раннего Нового времени функционировала система постоянного надзора, в который активно были втянуты высшие чины шотландской церкви. В тесном сотрудничестве церковь и судебная система создали особо эффективную структуру предварительного розыска, посредством которой выявляли подозреваемых, затем их арестовывали и допрашивали до суда.