Как бы дальневосточный Пришвин
Собрание сочинений в 3 т., Николай Байков
Самое известное произведение Байкова "Великий Ван" вышло в Харбине в 1936-м и было потом переведено то ли на 9, то ли на 10 языков. В значительной степени благодаря этой примитивной, но трогательной анималистической сказочке о Маньчжурской тайге Николая Аполлоновича стали считать чуть ли не Пришвиным, но, читая его, следует помнить - как и Пришвин, писатель Байков был скверный. Вероятно, в переводе на японский читается лучше.
Вошедший в первый том "Черный капитан" (полное название приводить не буду, в нем весь роман пересказывается) выходил только в 1943 г. в Тяньцзине, потом в 1959-м - в Брисбене, а это владивостокское издание - пеорвое в самой России. Он, конечно, получше, но также отмечен скверным письмом. В нем Байков отходит от "природоведения" и больше пишет о людях - на самом деле, это вполне энергичный колониальный роман с приключениями, который неплохо бы смотрелся на киноэкране.
Хоть это и не отменяет первого вывода: Байков - никакой стилист, хотя его чтение - своеобразное "постыдное удовольствие". Михаил Щербаков был прав, когда в 1935 году писал о нем:
...из харбинских изданий того же порядка [посвященных Востоку] до нас дошла тоже только одна книга Н.А. Байкова "В дебрях Маньчжурии". Чтобы не возвращаться к ней, отметим здесь же, что в нее отчасти вошли очерки, уже издававшиеся еще до революции, содержащие богатый фактический материал по изучению края, но написанные очень беспомощно в художественно-литературном отношении.
Автор выезжает на знании природы и, в общем и целом, декларируемой любви к этому краю, но она удивительно сочетается с охотой (например, мы бьем красавцев-изюбрей, а потом стоим над трупом и долго сокрушаемся о том, что наделала зверская и хищническая рука человека) и стенаниями о великой миссии русского народа в этом вашем осталом Китае на фоне, в общем, презрения к "варварскому наречью" и "дикарским обычаям" китайцев и манчжур. Я не то чтобы на высоконравственную кобылу здесь взгромоздился и смотрю на все с кочки XXI века, но даже с поправкой на времена и нравы - отдает ханжеством и православным фимозом. В общем, беря этот крайне симпатичный желтенький трехтомник в руки, ко всему этому лучше быть готовым. Там все вполне занимательно и очень познавательно, но довольно неприятно.
Вот еще цитата из Валерия Янковского («От Сидеми до Новины», стр. 236):
Дома, комментируя его произведения, Юрий Михайлович [Янковский] довольно критически отзывался о достоверности публикуемых Н.А. Байковым рассказов; много, мол, приукрашивает…
И дальше пару раз мимоходом говорит, что Байков-де «привирает». Тут я даже не знаю, что Янковский-старший имел в виду: у меня не возникало подозрений, что он врет о маньчжурской тайге, тут мне все кажется более-менее достоверным. Просто все это неинтересно — и сам Байков, и его служба, и его хождения по «солнопекам», и его неудачные охоты, да и причитания его о гибели «красивой природы» от рук человека фальшивы насквозь. Как и сам его язык — тот верноподданнический канцелярит, который прекрасно дожил до наших дней. Банальному Байкову попросту нечего сказать в своих текстах. Он графоман, а языковые находки в его текстах довольно случайны (вроде «угрюмых клестов»); попадаются и более-менее точные (но однообразные) речевые характеристики отдельных персонажей. Пожалуй, все — литературной ценности весь этот трехтомник по-прежнему не имеет, хотя понятна ненормальная популярность его текстов у японцев и корейцев: они легко переводимы самым посредственным переводчиком (хороший за такую ебанину браться, я бы решил, не станет) и отдают графоманией самих, к примеру, японцев, того же Мисимы (были моменты, когда я бы решил, что их писал один человек — ну или переводил один переводчик; да, мы стали недурно разбираться в разных сортах говна). Животные у него тоже антропоморфизированы, что многое говорит о его талантах писателя натуралиста (взгляд «за что?» в застывших глазах изюбря, сраженного жестокой рукой бездушного человека… что еще нужно?).
Но мало того. Еще он антисемит (на очерке о «масонско-большевистском» заговоре со мною натурально приключилась легкая истерика), впрочем не любит и презирает всех «инородцев», включая китайцев и маньчжур, среди которых провел большую часть жизни. Уважает наш автор, похоже, только русских и украинцев, да еще галичан — православных братьев-славян, короче, и в этом смысле пришелся бы ко двору и нынешней власти (хоть и с некоторыми оговорками — хочется верить, что от нынешней политики он бы пришел натурально в ужас, хотя кто его знает). Великодержавный шовинист, куда ж без этого. Каково же его отношение собственно, к изображаемому «морю Шу-хай» за стертыми эпитетами, штампами и нескончаемо повторяемыми «литэратюрными» клише тоже не очень понятно. Если он эти места и любил, то как-то сильно по-своему и любовь эта неубедительна, ею он не только не заражает читателя, но и не делится вообще.
Впрочем, разгадка к третьему тому становится очевидна: Байков в маньчжурской тайге просто-напросто чужой. Посторонний. Он грезит только о далекой России — скучает даже не столько по ней как таковой (иначе принял бы революцию и так же преданно лизал бы сапоги новой власти, лишь бы в России), сколько по той вымышленной фата-моргане, которой, пожалуй, и не существовало никогда. А в Маньчжурии он не дома. Чужак. Тьфу на него, в общем.