Сын господина К. приносит новый Закон
«Детство Иисуса», Джон Максвелл Кутзее
Взрослый человек Симон, и с ним мальчик шести лет, Давид, прибывают на новую землю. Перед этим им дали новые имена, а воспоминания о прежней жизни стерлись из их памяти. Симон Давиду не отец, а только опекун. Он, как и все переселенцы (здесь никто не рождается, все приплывают на корабле), не помнит ничего о прошлом, но твердо уверен в том, что его задача — найти мать мальчика, которая ребенка непременно тут же вспомнит. Она не вспоминает. Или вспоминает? Так или иначе, она соглашается стать ему матерью. В городе, где они поселились, похоже, победил социализм. Люди в меру благожелательны, в меру бесстрастны. Труд и образование в почете, еды нет почти никакой. Желание что-то изменить — малопредставимая для порядочного человека гордыня. Принятие — не просто добродетель, а основное правило жизни. Жизнь здесь пресна, как хлеб, который им приходится есть каждый день, ибо нечего больше есть. Мальчику плохо дается учеба, мальчик видит вещи, каких не видит более никто, мальчик сопротивляется тому, что его окружает, изо всех сил. Вероятно, он принес какой-то новый Закон. Пока он выглядит, как страшно избалованный ребенок с переизбытком воображения.
Эта книга ужасно раздражает читателя. С самого начала все обладает отчетливо кафкианским привкусом, но не во всех случаях ты можешь ткнуть пальцем в то, что именно здесь не так. Герои отчетливо артикулируют свои мотивы, герои не перестают разговаривать друг с другом и обсуждать то, что меж ними происходит, как нормальные взрослые и невзрослые люди. Но все это явственная неправда. Все, что они говорят и делают, двигается мотивами и причинами, полностью отличными от того, что они говорят вслух или даже осознают, их поступки алогичны, абсурдны. Внутренние правила этого мира ощущаются как принципиально чуждые, механизм скрыт от глаз, устройство энигматично. Этот разрыв между внешними и внутренними связями ощущается как фоновый диссонанс, который постоянно досаждает тебе весь текст. Нечто, за что ты не можешь ухватится, что не можешь сформулировать. Это как загадочный «трещины», в которые все время боится провалиться мальчик. Из-за этого у него проблемы с математикой — он начинает представлять числа, а между ними являются ему разрывы, бездны, готовые поглотить его.
Хорошо же, тогда ты берешься за символический пласт: обращаешься к названию и пытаешься провести параллели с Библией. И здесь тебе ждет точно такой же лабиринт тупиков, как и с сюжетным пластом, мучительно нескладываемый кубик-рубик — ни один персонаж не отсылает впрямую к определенному прообразу, ни одна метафора не доведена до конца, в каждой аллегории не хватает значимых фрагментов, что-то смутно маячит везде, но определенности и связности во всем этом нет и не предвидится. Ты хочешь понять авторскую игру и разделить ее, но это невозможно, и это чудовищно бесит.
Одна нить, впрочем, вынимается из этого клубка: мальчик знает, что мир этот устроен не так, и люди, которые следуют за ним, подспудно чувствуют, что он прав, — хотя сами они не видят того, что видит он.
В остальном ни единого ответа не находится в романе, только бесконечные вопросы, вопросы, которые досадно царапают и раздражают, возникают один за другим и не уходят, и, когда ты закрываешь книгу, не вынимаются из головы.