Издательство Додо Пресс: издаем что хотим

Голос Омара

Шаши Мартынова Постоянный букжокей сб, 3 сентября

Давайте сначала

"Измышление одиночества", Пол Остер

Об этой работе Остера нужно сразу сказать несколько вещей.

Во-первых, это дебют Остера в прозе, 1982 года, до этого выходили только его переводы и поэзия. Он ее написал в 35 лет, и она не только автобиографична и по крайней мере отчасти порождена смертью отца Остера (и первая часть книги — целиком вокруг этого события), но и в некотором смысле энциклопедия тем, которыми Остер занимался в своих дальнейших романах. Я с большим интересом читаю такие писательские манифесты, потому что, при нынешней гонке за новинками, иногда не догадываешься, что слушаешь ремикс (или смотришь сиквел) к чему-то, что уже было гораздо раньше; и первые книги, и авторов-предтеч интересно читать с точки зрения археологии идей. И понимать потом, как у автора (или в пределах условного литературного направления) происходила эволюция соображений и образов. С чего все начиналось-то, вообще.

Во-вторых, тихие, задумчивые попытки Остера понять собственного отца уже после его смерти — при жизни отец категорически, пусть и не осознанно, не желал быть понятым, — но при этом как-нибудь не запихнуть его в каталожный ящик, а, буквально, воскресить его в памяти и там с ним разобраться, и поучительны, и мучительны, и гипнотизирующи одновременно. Остер честен отец у него, прямо скажем, не новогодняя елка, исходя из перебираемых воспоминаний, но ему удается предъявить сыновние горести и обиды, которые теперь уже никак не разрешить, на тонкой грани человечного, где у меня как у читателя не возникает сопротивления, дескать, так нельзя, отца уже нет, и никто не узнает его стороны этих историй. Есть в самой подаче текста, его подробности и некоторой аутичности, апологетика его французскости — в смысле "копания в пупе" (тм), как ни парадоксально. У меня двойственное отношение к перебиранию старых пуговиц от уже не существующих жакетов, но Остеру удается превратить эту игру в целительный ритуал, в попытку примирения. О "прощении" речь не идет, как мне слышится, оно неуместно — да и, в целом, не нужно. Вообще, по мотивам этой книги можно устраивать психотерапевтические сессии о детско-родительских отношениях — и читательские заседания, конечно же, которые на пятнадцатой минуте нацело съедут с литературы на общечеловеческие вопросы. Что, по-хорошему, происходит всякий раз, когда обсуждают дельные книги.

В-третьих, в серии "Интеллектуальный бестселлер" навыходила гора книг, настолько разных, что я уже не в силах усматривать в них идеологическое единство. Это я к тому, что если вы эту серию почему-нибудь перестали любить, это не повод игнорировать эту книгу.