Посмотрите! Я живой!
«Dichtung und Wildheit. Комментарий к стихотворениям 1963–1990 гг.», Сергей Магид
В прошлую среду я написал два слова о двухтомнике Сергея Магида, в этот же раз хочу подробнее остановиться на втором томе – вернее, условно втором томе, потому что обе эти книги вполне могут существовать отдельно (правда, читать их лучше все же вместе, одну за другой).
Так вот, в воспоминаниях Магида впервые читаю про «Клуб 81» и вообще значимых людей ленинградской неофициальной литературы, как бы это… без прикрас. То есть, по-человечески понятно, что все было непросто, но другие «вспоминатели» на моей памяти такого себе не позволяли. Магид – правда, очень взвешенно, тактично и доказательно – пишет обо всех то, что думает, а думает он не всегда хорошо. Немного обидно за моего любимого Бориса Иванова, который, по Магиду, писал скучно, средне и так далее – впрочем, думаю, прозе Иванова такая оценка не повредит. Но вообще, конечно, очень интересно.
Вот, например, он как-то отправил Дмитрию Волчеку, который «Митин журнал», свою поэму, дело происходило в какие-то ранние 1980-е, кажется, и Волчек в письме эту поэму интеллектуально разнес в пух и прах. Магид приводит это письмо целиком, а дальше анализирует и само письмо, и свое состояние после его прочтения – от обиды «непризнанного гения» до понимания самого языка, которым Волчек пишет свое письмо-рецензию. Магид считает, что это письмо – реплика, брошенная условным столичным интеллектуалом условному простолюдину, который и фамилий-то, употребляемых автором письма, никогда не слышал (и, действительно, не слышал – возможности не было), это взгляд свысока, это (по Магиду) способ осадить кого-то, кто высовывается, - кого-то «из низов» тусовки, кому высовываться еще не позволено «старшими». Не знаю, так ли это на самом деле, но вообще довольно сильно похоже на правду – во всяком случае, Магид в своем анализе крайне убедительно переходит от частного к общему.
Или, например, тема антисемитизма в кругах неофициальных литераторов, о чем я никогда раньше не читал и даже не думал – во-первых, там же все интеллигентные люди были, а во-вторых, там же была толпа евреев. А вот, поди ж ты, все было, не могло не быть. Всплеск интереса к православию влек за собой всплеск «патриотизма» и совершенно логичного в этом случае русского шовинизма. «Гитлер уничтожил шесть миллионов евреев – как это может уложиться в голове?! Шесть миллионов! Поверить невозможно в это. Шесть миллионов! Но ведь, раз уничтожил шесть миллионов – миллионов!!! – значит, было за что? Не могло же это просто так произойти…» Магид и об этом тоже пишет подробно, и тоже пытается анализировать.
Еще интересные и убедительные размышления об Осипе Мандельштаме и его «Мы живем, под собою не чуя страны» в частности и о поэзии и тоталитаризме в целом. По Магиду (я мало читал литературоведения о Мандельштаме, так что не знаю – может, это вообще общее место и все об этом уже четверть века говорят, но для меня это все в новинку и дико интересно), так вот, по Магиду, этим стихотворением Мандельштам совершал самоубийство. То есть, понятно, что он не сознательно это делал. Просто поэт, который продолжает работать, не может находиться в состоянии «мертвого» человека, которого не замечают, и выход для него – настоящая смерть. И своим стихотворением он как бы обозначал, доказывал, что живой, кричал об этом – «Посмотрите! Я живой!» - и тем самым давал возможность себя убить, по-настоящему. Я невнятно объясняю, у Магида это все, понятное дело, яснее и четче.
Или отповедь Анатолию Найману за его суждения по поводу Надежды Мандельштам. Тут я уж точно не возьмусь пересказывать, тем более, отношусь с огромным уважением к Найману. Однако слова Магида звучат более чем убедительно и, к тому же, в конце он пишет о том, что в его суждениях (и в этих, и почти во всех остальных) нет личной заинтересованности. Почитайте – это очень, очень интересно, а после есть, о чем поговорить.
Вообще, вот эти попытки взвешенного анализа того, что происходило, и отличают книгу Магида от прочих воспоминаний о том времени – во всяком случае, от тех, что я читал. Хотя оно и понятно – для Магида это не воспоминания, а комментарии к стихами: он пишет о поэзии, которая оказала на него влияние (от того же Мандельштама, через Сатуновского, к Кривулину), и на людей, которые открывали перед ним двери восприятия (независимо от того, что было за этими дверями). Ну, то есть, - все-таки воспоминания, да.