Буря речи и Большая Америка

"Видения Коди", Джек Керуак (скоро и по-русски, ожидайте от "Азбуки")

В живой жизни такие люди, как Керуак, если считать его тождественным его текстам, меня одновременно бесят, восхищают и завораживают. "Видения Коди" — ниагара впечатлений Керуака от дружбы с Нилом Кэссэди, поразительным недолго пожившим ангелом-соучредителем битников, и, попутно, много от чего еще, прямо или косвенно к этой дружбе относившегося. Весь роман — папка занимательных, восторженных, задумчивых, дебильных, усталых, печальных и удолбанных подмалевков к легендарному "На дороге", в нескольких частях, очень не равных по темпу, плотности и структуре. Большущий кусок — подробнейшая и совершенно нечесаная расшифровка магнитофонных записей трёпа Керуака с Кэссэди в интересном психохимическом состоянии — обо всем на свете, но в особенности о музыке и о том, как устроены память и ее последующие пересказы. В остальных частях Керуак, со свойственной ему (хорошо темперированной, говорят) разнузданностью вываливает вперемешку эпизоды из биографии Кэссэди, Гинзберга, Берроуза и некоторых других, о себе самом тоже, понятно, не забывает, но, в отличие от "Сатори в Париже", "Одинокого странника" и др., все же сосредоточен не на своих приключениях.

Такое вот устройство этого романа — который сам Керуак назвал "развернутой характеристикой персонажа" — придает чтению радикальную неравномерность и ощущение как от луна-парка. Керуак, как мало кто — во всяком случае, в его время и до этого — позволяет себе смелость и (хорошо продуманное) элегантное разгильдяйство появляться перед читателем заспанным, лохматым и в одних трусах: он не дозирует словотворчество, спонтанное письмо — штука одновременно контролируемая и... спонтанная, простите за рекурсию, разговорная человеческая речь на самом деле страшно захламленная, непоследовательная, не всякий раз смыслогенерирующая, на письме раздражающая — но, да, живая донельзя. Саму жизнь же Керуак рефлексирует очень по-своему, как обычно для его текстов: он не отстраняется от нее, не вылезает из воды, не рационализирует, не извлекает прок для дальнейшего. Его рефлексии — вспоминание ощущений и чувств и назначение им разнообразных предельных оценок. Всем этим джазом — а роман, конечно, получился чисто джазовая оратория — Керуак добивается во мне-читателе большого и сильного ощущения, тоже акынического, а не абстрактно-рефлективного: о людях как о расе, об обормотах, о детстве, о холоде, голоде, грязи и недосыпе, об иррациональных порывах и том, как они обустраивают жизнь людей, к ним склонных, о доме, о родителях, о друзьях, о дороге. Керуак — лекарство от духоты и тесноты, какие иногда случаются в городских буднях, волшебный пистон безалаберности и позволения себе быть.