Обычные лишения, банальный героизм

"Жизнь на льдине", Иван Дмитриевич Папанин

Много лет назад, въезжая в свежеоприобретенную квартиру, я среди брошенных прежними хозяевами вещей обнаружил эту книжку. А какое-то время спустя решил ее прочесть, превозмогая опасения, продиктованные годом издания (ее, кстати, потом не раз переиздали, так что вряд ли она – редкость).

Книжка была мгновенно написана (и не менее мгновенно издана) после научного путешествия команды из четырех героических человек на дрейфующей станции “Северный полюс” в 1937-1938 гг. Ясное дело, что не сам отважный полярник книжку написал, а трудился над ней тот, кого тогда, наверное, еще не называли “литературным негром” (да, пожалуй, и не один, учитывая скорость). И о художественных ее достоинствах мы рассуждать вообще не станем, потому что книжка важна не ими; а то, что книжки можно читать не только ради эстетических наслаждений, думаю, понятно.

Теперь непросто осознать, почему люди отважно и с энтузиазмом отправились работать на плавучую льдину (причем история их отправления туда – отдельная история, и не менее серьезная): оттого ли, что партия приказала? Это вряд ли (хотя, в общих чертах, наверное, приказала), но в тридцатые у партии основные хлопоты были поважней и пострашней; вероятно, неуемные люди сами себе придумали это опасное приключение, а там уж и партию спровоцировали на приказ. Скорее, их вело на Север непреодолимое человеческое (может даже более, чем научное) любопытство, желание изведать неизведанное, понять непонятное и увидеть невиданное. И вот это желание было настолько сильным, что кошмарные (для обычного человека) условия воспринимались (и описаны в книжке) как нечто совершенно заурядное – ну да, были отдельные неудобства типа трещины во льду прямо под палаткой и ледяной воды в ней чуть не по колено... Жутко. Зато жутко интересно! Впрочем, ощущение интереса в книжке не прочитывается – не те времена были, чтоб в официальных мемуарах давать волю каким-то другим эмоциям, кроме идеологически регламентированных. Но обычное такое, негромкое безпафосное мужество (возможно, и не ощущаемое ни Папаниным, ни его товарищами) – прочитывается.

Не уверен, что это все хоть как-нибудь поучительно, но феномен практически добровольного и даже инспирированного подвига – это стоит внимания и осмысливания.

Потом-то я подумал, что в это же самое время миллионы советских людей испытывали страдания – и сравнимые, и превосходящие, и гораздо более длительные, и, главное, совершенно не по своей воле – в тюрьмах и лагерях. Но Папанин тут уж ни при чем.