Издательство Додо Пресс: издаем что хотим

Голос Омара

Евгений Коган Постоянный букжокей ср, 17 февраля

На обыкновенную тему

«Восстание топора», Альвилл Цеплис

«Вы думаете, Юрий взмахнет кулаками и, сразив своего соперника, стремглав бросится в море? А Мара с растрепанными волосами, стискивая руки (спасите, люди!) будет биться на прибрежных камнях? А пришедший в себя итальянец будет хлопотать над этой лукавой женщиной?
Когда-то действительно существовали подобные люди. Теперь они вымерли. А те, кто живы теперь, в подобные весны ходят в кино, где изредка политредакторы (от наплыва чувств или от страха перед искусством) еще пропускают киносамоубийц. Они стараются не забыть, как это делается.
У тополей Мара расстается с итальянцем. Ибо она заметила Юрия. Она быстро подходит и прижимается к нему.
Таково раннее весеннее утро…» - это отрывок из рассказа с роскошным названием «На обыкновенную тему» латышского поэта и писателя Альвилла Цеплиса. Я только что прочитал его маленькую книжку «Восстание топора» («Государственное издательство», Москва – Ленинград, 1928 г., серия «Универсальная библиотека», №566), и это не дает мне покоя.

В книжке три идеально расположенных друг за другом рассказа. Последний – про любовный треугольник, в котором портовый работяга Юрий, портовая же грузчица Мара – красавица в красной косынке, и итальянец Педро, влюбленный в Мару. Мара заигрывает с иностранцем, Юрий страдает, портовый люд распространяет слухи, а потом – «красная свадьба: под красными знаменами моряки венчают Мару с Юрием», а итальянец поет им веселую песню, но в его голосе нет веселья: «Наступит время, и кто-нибудь напишет книгу под названием "Любовь и революция". В ней будет написано также о том, как итальянец Педро влюбился в революцию, любя красную косынку радостной грузчицы Мары. И Мара и революция казались ему одинаково прекрасными. Влюбился, не зная даже того, что революция выстрадала себя, что она вконец преображает мелкую личную жизнь и любовь».

Таков последний, третий рассказ. Второй, «Чернокожий», – про, собственно, чернокожего моряка Гуля, который когда-то где-то получил заряд революционной бодрости и значок с изображением Ленина в придачу и так проникся, что носил этого Ленина на груди на бамбуковом шнуре: «Маленький Гуль протянул руку в сторону порта и сказал: “Ленин”. Сквозь жесткие ресницы маленького Гуля высвечивала его большая радость. И наш пестрый кружок сомкнулся еще тесней». Потом, оказавшись в окружении советских моряков и рабочих, Гуль, взобравшись на груду нефтепроводных труб на чугунно-литейном заводе Ильича, произнес речь «о революции и гаванях». А потом его «со связанными руками высадили в одной из английских пристаней, где в скалистом берегу высечена тюрьма». И дальше: «…все мы, как один, думали о том, что на груди его спрятан на бамбуковом шнуре Ленин. И если английские тюремщики обнаружили его под потной рубахой, – из сердца Гуля вытравить Ленина им не удастся». Понятно, да?

Это – второй рассказик. А первый, «Восстание топора», – это уже кровь, пот и слезы. Например, в середине идет речь про голод, я так понимаю, 1920-х: «И в деревне не было хлеба. У деревни в глазах поблескивало безумство. И помина не осталось о голубых васильках. Зверье, дикари! Маша уж перестала возлагать надежды и на божью помощь. Когда человек глубже уходит в трясину несчастья, он живее схватывает житейскую правду. Духи бессильны помочь, было бы по тарелке просяной каши да горсть подсолнухов. Дети исхудали и походили на скелеты. А в один день отощавший Андрейка совершенно исчез со двора. Милиция нашла его тело изрубленным и посоленным рядом, в соседской хибарке. Маша стиснула зубы, но перетерпела и это. Приехал Клоков, с пустыми руками, голодный и такими животными глазами поглядывал на двоих оставшихся детей, что Машу охватывал ужас. Однако обошлось…» Ну, и заканчивается там все тоже очень плохо. Таков первый рассказ, а дальше, через Ленина на груди, к раздуванию мирового пожара. Очень круто.

Я сначала хотел написать про то, что – вот, мол, получил очередное подтверждение моим постоянным мыслям о том, что вся ранняя советская литература, кроме сюжетов и революции, еще и о языке, что каждый писатель каждым своим рассказом исследует новые возможности этого самого языка, и так дальше, и так дальше, как говорил Иосиф Бродский, но на свою беду полез читать про писателя Цеплиса и переводчика Свириса, и все получилось как обычно. Про писателя и поэта-футуриста Альвилла Цеплиса я прочитал, что, по одним данным, его расстреляли 28 мая 1938 года, а по другим, репрессированный в 1937-м, он умер в феврале 1943-го – видимо, в лагере. А переводчик книжки «Восстание топора» Петер Свирис (его настоящая фамилия – Блюмфельд), тоже в свое время популярный латышский поэт, переводчик, журналист, прошедший Гражданскую войну, был репрессирован в том же 1937-м и умер в 1943-м – насколько я понял, тоже в лагере. Вот такое восстание топора. Не знаю, что еще сказать.