Нешкольное сочинение

"Вечера на хуторе близ Диканьки", Николай Васильевич Гоголь

Как-то Гоголь написал Пушкину (нет, это не анекдот): "Любопытнее всего было мое свидание с типографией. Только что я просунулся в двери, наборщики, завидя меня, давай каждый фыркать и прыскать себе в руку, отворотившись к стенке. Это меня несколько удивило. Я к фактору, и он, после некоторых ловких уклонений, наконец, сказал, что штучки, которые изволили прислать из Павловска для печатания, оченно до чрезвычайности забавны и наборщикам принесли большую забаву" .

“Штучками” были “Вечера на хуторе близ Диканьки”, всего лишь вторая книжка начинающего писателя и страшно молодого человека – ему было всего лишь 22 года – почему-то раньше я об этом не задумывался... Хотя, когда это “раньше” было – я тогда мало о чем задумывался: впервые читал “Вечера” в раннем-прераннем детстве, а потом, пожалуй, в школе... И с тех пор не перечитывал, и не перечитал бы, если б кое-какие предрождественские размышления, к делу не относящиеся, не заставили меня стряхнуть виртуальную пыль с букинистического файла в формате epub.

Конечно, теперь видно, что писана книжка писателем неопытным. Но именно неопытность и, как следствие, слабоосмысленная, но полная творческая свобода, небоязнь (а то и наглость) – собрали в ней кучу качеств, которые позднее и сделают Гоголя Гоголем.

Комичность – ее вот и Пушкин заметил (да кто ж не заметит ее там!). Но как поэт не смог пройти и мимо еще одного качества: “Вот настоящая веселость, искренняя, непринужденная, без жеманства, без чопорности. А местами какая поэзия! какая чувствительность!” И впрямь, набивший хрестоматийную оскомину “Днепр при тихой погоде”, воспринимаемый умом человека уже взрослого – это ритм и мелодия высоких душевных (и уж простите, стилистических) достоинств. Часть историй написана вот прямо музыкой, а не словами!

А, ежели вернуться к смешной стороне вопроса, то, приглядевшись, можно запросто найти не просто юмор, но абсурд, нетипический для тех литературных времен, прямо обэриутский какой-то. Да вот хоть бы в гоголевских к самому себе примечаниях при внимательном чтении можно обнаружить такую красоту:

“Видлога – откидная шапка из сукна, пришитая к кобеняку”.

А через несколько строк:

“Кобеняк – род суконного плаща с пришитою к нему видлогою”.

А уж про жену, которая модная материя для пошива сюртуков, полагаю, помнят даже те, кто после школы расстался с “Диканькой” навсегда.

Но и этого мало: есть в “Вечерах” и еще кое-что: а именно – трансцендентный, глубокий, эсхатологический готический ужас. Который, ясное дело, писатель опытный и зашоренный ни за что не стал бы засовывать под один переплет с такой, к примеру, фразой все из того ж словарика:

“Кацап – русский человек с бородою”.

А у Гоголя он засунулся с юношеской небрежностью.

И вот вам цитата как резюме общего впечталения (не про автора она, а от автора, но запросто применима к нему самому):

“...Умел чудно рассказывать. Бывало, поведет речь – целый день не подвинулся бы с места и все бы слушал. Уж не чета какому-нибудь нынешнему балагуру, который как начнет москаля везть, да еще и языком таким, будто ему три дня есть не давали, то хоть берись за шапку да из хаты”.

Хотя, конечно, та пресловутая редкая птица, что долетит до середины Днепра, все-таки не дает мне покоя. Ситуация с этими птицами, пытающимися перелететь реку, при тщательном обдумывании, начинает обрастать и эсхатологией, и абсурдом одновременно. Почему до середины? Почему не написать бы: “Редкая птица перелетит Днепр”? Куда деваются недолетевшие? Осознают ли они, что середина не достигнута, а сил осталось ровно половина, и возвращаются на тот же берег? Либо тупо тонут, не долетев и до середины? Означает ли, что долетевшая до середины подсчитывает оставшиеся ресурсы и решает, что их хватит на вторую половину – либо и она тупа, и всяко тонет, не перелетев всего Днепра?..