Нам всем — эпилог
"Дни Турбиных", Михаил Булгаков
Говорят, что Сталин раз пятнадцать смотрел эту пьесу во МХАТе – наверное, приятно было этой сволочи наблюдать, как безнадежно рушится привычная теплая жизнь дома, на порог которого таких вот “сталиных” никогда не пускали. Не вхожий в такие дома писал в 1929 году не без злорадного удовольствия: “Если даже такие люди, как Турбины, вынуждены сложить оружие и покориться воле народа, признав свое дело окончательно проигранным, — значит, большевики непобедимы, с ними, большевиками, ничего не поделаешь. "Дни Турбиных" есть демонстрация всесокрушающей силы большевизма”.
Ну да, так оно и было. И именно всесокрушающей. По-моему, сегодня читать (или смотреть) эту пьесу не в пример даже страшнее, чем тогда, когда она была только написана. Булгаков в 20-е годы не мог еще себе представить, каким многолетним ужасом обернется тогдашняя неизвестность, сколько судеб и жизней будет навсегда жестоко сокрушено (в том числе и его собственная судьба). Булгаковские герои в финале растерянно замирают перед крутым и не до конца еще понятным тогдашнему читателю или зрителю поворотом сюжета, слушая “Интернационал”, который играет красноармейский оркестр.
– Господа, сегодняшний вечер — великий пролог к новой исторической пьесе, – говорит Николка.
На что Студзинский отвечает:
– Кому — пролог, а кому — эпилог.
Страх героев перед будущим – это страх неопределенный. А я, зная, что стало с людьми и страной после этого пролога, не смог не додумать себе продолжение истории, отдавая вполне отчет в, скажем так, дешевости приема. Но эти мои додумки добавили мне страха от чтения – страха определенного, основанного на знании, и это, я полагаю, делает пьесу трагичной до предела.
Николку довольно скоро застрелят на улице красные, когда он, впервые выйдя на костылях из дома, попробует заступиться за старуху-генеральшу, с которой будут стаскивать шубу.
Владимир Тальберг, никому за границей не нужный, будет завербован советской разведкой, станет агитатором за возвращение на родину, его переправят в Россию, после чего мгновенно арестуют, но расстрелять не успеют: его зарежут уголовники за стукачество.
Елена Тальберг выйдет замуж за Шервинского. Тот устроится на работу, будет тихо служить бухгалтером в каком-нибудь Заготзерне до 1937 года. У них родится дочь. В тридцать седьмом его арестуют, дадут 10 лет. В 1947 добавят еще “десятку”. Все эти годы он будет “блистать” в Магаданском оперном театре и после освобождения в 1954-м возвращаться на “Большую землю” не захочет. Умрет одиноким инвалидом в 1967-м.
Мышлаевский быстро перейдет на сторону красных. Но в конце тридцатых его, на тот момент уже командарма, конечно же, посадят. В 1942-м его спешно выдернут с зоны, вернут звание и награды, отправят на фронт. Он отыщет Елену Тальберг в лагере, куда ее отправили вслед за Шервинским, вытащит ее оттуда и даже успеет на ней жениться. Погибнет в 1944-м под Кенигсбергом. Елена, беззубая, хромая и полусумасшедшая нищенка, замерзнет пьяной в сугробе в 1956-м неподалеку от своей бывшей квартиры. Свою дочь, отправленную в детдом для детей врагов народа, она так и не найдет.
Студзинский уйдет к атаману Краснову на Дон, потом окажется в эмиграции, будет бедствовать в Белграде, перебиваться случайными заработками в Париже, во время второй мировой войны вернется под начало атамана и станет воевать на стороне Гитлера. В 1945 британцы выдадут его советской администрации, и вместе с Красновым его повесят в Лефортовской тюрьме.
Лариосик быстро повзрослеет, сориентируется и пойдет служить в ЧК (потом НКВД). Будет исполнителен, даже лично кое-кого расстреляет, но до высоких чинов не дослужится и сам будет расстрелян в рамках очередной “чистки рядов”.
Можно перепридумать варианты продолжения, но хороших там точно не будет.