Издательство Додо Пресс: издаем что хотим

Голос Омара

Евгений Коган Постоянный букжокей ср, 19 августа

Дремлешь, Джим?

"Темнота зеркал" (или любая другая его книга стихов), Евгений Рейн

Я не знаю, почему, будучи в Питере, снял с полки старую, 1990 года издания, книжку Евгения Рейна. У старых книжек есть такая особенность – в какой-то момент они вдруг выплывают откуда-то, то ли из подсознания, то ли некий всемирный разум подсовывает их тебе, всегда в правильный момент. Нельзя отказывать всемирному разуму, ну, или намекам подсознания – я подошел к книжной полке в поисках того, что буду читать, и понял, что на меня смотрит книжка Евгения Рейна, о котором я не буду ничего писать – вы и так все знаете. Просто несколько текстов, мимо которых сложно пройти.

Вот текст, который называется «Нежносмо» и который посвящен Александру Штейнбергу:

"Утомленное солнце нежносмо...
нежносмо...
нежносмо...
...Нежно с морем прощалось..."
Режь на сто антрекотов
Мою плоть

никогда
Не забыть, как пластинка
Заплеталась, вращалась...
Нету тех оборотов
Ничего. Не беда.
Мы ушли так далеко,
мы ушли так далеко
От холодного моря,
От девятого "А".
Но прислушайся снова
Нас везут в Териоки,
И от этой тревоги
вкруг идет голова.
Без тоски, без печали
на куски размечали
Нашу жизнь, и границы
Выставляли столбы.
То, что было вначале
без тоски, без печали...
Ничего, доберемся,
Это без похвальбы.
И холодное море, пионерские пляжи,
Пионерские пляжи,
крик сигнальной трубы...
Сколько лжи,
сколько блажи,
Все вернется, и даже,
даже наши пропажи,
Даже наши труды.
И когда нежно с морем
утомленное солнце
С морем нежным откроет
нам заветный секрет,
И когда нам помашут
териокские сосны,
Мы поймем и увидим,
и увидим, что нет.
Больше не было солнца,
больше не было моря
Все осталось как было
только там
навсегда.
Териокские сосны
нам кивнут возле мола,
И погаснет картина
ничего, не беда.
Утомленное солнце...
нежносмо... выйдет снова,
Мы узнаем друг друга на линейке в саду.
Будет снова красиво,
будет снова сурово...
Утомленное солнце в сорок пятом году.

Или вот еще, называется «Праздник», очень страшное:

Я помню этот мрак бессонный
Среди осенней темноты.
День искренний, а не казенный
С утра переходил на «ты».
Простым четырехстопным ямбом
Мне невозможно описать,
Каким четырехсложным бантом
Мне шею украшала мать.
Мы выходили в сорок пятом,
Отец под Нарвою убит,
Мне был сегодня старшим братом
Нарком, полковник, инвалид.
Толпа теснилась на Фонтанке
В бумажных розах кумача
И важно пропускала танки,
Что возвращались, грохоча.
Медь обрывалась духовая,
Ликуя, празднуя, кружа,
Литейный, дальше Моховая,
К Дворцовой площади спеша,
Я слышал вой за два квартала,
Там, заглушая мегафон,
Непобедимо и картаво
Мы пели с четырех сторон.
И вот передние колонны
Срывались в правильный квадрат,
Четыре года обороны
Не утомили Ленинград.
Над ним могучая квадрига
Почти что падала в обком,
Ни одного, поверьте, мига
Мы не жалели ни о ком.
Ни о расстрелянных на месте,
Ни о распятых на кресте,
И не было достойней чести
Примкнуть к великой правоте.
До крыши украшая Зимний,
Портрет охватывал дворец,
И ленинградский сумрак синий
Рассеивался наконец.
И мы глядели очи в очи,
И отзывались на призыв,
Но, проклиная и пророча,
Я чувствую, еще он жив.
И желтые зрачки сквозь время
Скупили миллионы душ.
Зачем же врать – я шел со всеми,
Безумен, счастлив, неуклюж.
И тут же, со стены шершавой,
Где слабый облупился слой,
На нас слетал орел двуглавый
Пятиконечною звездой.

И еще буквально несколько строчек – последних строчек стихотворения «Джим», из-за которого, возможно, и посмотрела на меня с полки маленькая книжка поэта Евгения Рейна:

Год за годом приходили гости,
год за годом говорили гости,
пили пиво, чай, молоко и водку,
повторяли смешные словечки:
"он уехал", "она уехала", "они уезжают",
"кабаков", "сапгир", "савицкий", "бродский",
"джексон поллак", "веве набоков", "лимонов"
и опять - "уехали", "уезжают", "уедут"...
Вот и стало на веранде не так тесно,
но всегда приходит коровница Клава
и приносит молоко в ведерке,
и шумит, гремит проклятый ящик.
Дремлешь, Джим? Твое, собака, право.
Вот и я под телевизор засыпаю,
видно, наши сны куда милее
всей этой возни и суматохи.
Не дошли еще мы до кончины века,
уважаемая моя собака.
Почему же нас обратно тянет
в нашу молодость, где мы гремели цепью?