Как причудливо тасуется колода

"Замок скрестившихся судеб. Таверна скрестившихся судеб", Итало Кальвино

Устроено как в "Декамероне": блистательное общество собирается то ли в замке, то ли в таверне за накрытым столом, и каждый из них жаждет рассказать свою историю. Не известно достоверно, как именно они попали в эту залу заброшенного замка, пристанища для неприкаянных, но абсолютно ясно, что каждый из них до этого долго плутал в черном диком лесу. Господа и дамы хотят поделиться с сотрапезниками, что с ними приключилось, но увы! Каждый из них, попав сюда, сделался в одно мгновение совершенно нем. Как же поведать о пережитом? К счастью, на столе оказывается колода таро. Не имея возможности выразить себя, общество должно пользоваться единственным инструментом в распоряжении: тяжеловесной и сложной символьной системой. Один кто-нибудь выкладывает карты в определенном порядке, все остальные пытаются прочесть, угадать, какую именно историю рассказывает эта последовательность. Ни слова не произносится.

Каждый следующий рассказчик докладывает карты к тем, что уже на столе, и в результате получается мозаика судеб, которую можно читать как угодно: с любого места в любую сторону, по диагонали, конем, как угодно. Являются нам короли, девы-воительницы, доппельгангеры, повешенные, фаусты, мефистофели, парсифали, суккубы и безумцы — все эти истории неуловимо знакомы, хоть всякий раз они и рассказываются чуть-чуть по-другому. В какой-то момент символьная реальность начинает трещать по швам, и в нее просачивается электричество и нефть, небоскребы и стиральный порошок. Мир не существует, заключает Фауст. На дне Грааля — дао, указывает Парсифаль. Путь вечного вопрошания и путь отсутствия вопросов как таковых оказываются одним.

Как же мне найти в этой мозаике сюжетов свой собственный? Если мир — торжество комбинаторики, как автору в мире, пронизанном архетипами, пережить невозможность какого-то личного уникального вклада в ткань истории? Ловушка, в которую мы сами себя загоняем, предполагая, что у словесности, как в "Зигмундовом учениии о снах", есть "некая подоснова, имеющая отношение ко всему человеческому виду, во всяком случае, ко всей цивилизации или по крайней мере к части ее представителей с определенном уровнем дохода".

А как же я?

Ты обречен повторять снова и снова все те же сюжеты. Жди окончательного распада синтаксиса.

На бумаге ты свел концы с концами, но внутри тебя все останется так, как прежде.

*

Все это подобно сновиденью, облеченному в слова, которое, пройдя через того, кто пишет, высвобождается, освобождая пишущего.

*

Сила отшельника измеряется не тем, сколь отдалился он от мира, а тем, сколь малого расстояния ему довольно, чтобы освободиться от города, не теряя его из виду.

*

Там, где не стало профессионального Безумца, психоз уничтожения, прежде находивший в нем отражение и выход сообразно своду ритуальных правил, проникает в речи повелителей и подданных, не способных защититься даже от самих себя.

*

Был человек необходим, стал ни к чему. Теперь, чтобы мир мог получать сведения о самом себе и наслаждаться собой, довольно вычислительных устройств и бабочек.