А в глазах тоска
"История группы Звуки Му", Сергей Гурьев
Что бы ни писали или ни говорили сейчас о коллективе «Звуки Му», все неизбежно вырождается либо в старческое брюзжание (дескать «да, вот давеча — не то что нонеча»), либо в ностальгические всхлипы — опять же, по ушедшим временам. Но все сходятся в одном — эту группу нужно было видеть. Слушать их сейчас нисколько не помогает. Да и непонятно будет многим. Что это вообще было?
Попробуем припомнить «куда-то ушедшие времена». 20 лет назад. Сначала — туманные разговоры: мол, появилась в Москве группа, совершенно ни на что не похожая своим безумием (при том, что безумными тогда полагались даже группы Ленинградского рок-клуба, по всем меркам вполне мейнстримовые). Доходившие «до самых до окраин» записи на импортных пленках как-то не впечатляли. Очевидцев никто, как правило, живьем не видел. С музыкальной точки зрения многим продвинутым меломанам, выросшим на «Genesis», «Queen» и «Uriah Heep», все равно было непонятно, а тексты вызывали вполне детсадовское «хи-хи», как от запретных неприличных слов: «женщина — не человек», «голая ходила ты», «триста минут секса с самим собой», «у каждой бабы есть свои люляки»… Водка, мизогиния, помойки — чем еще можно было смачно харкнуть в рожу «будням великих строек» «страны, где нет секса»? Но подозрительно отсутствовал пафос, к которому всех приучили ленинградские исполнительские коллективы, составлявшие основу наших тогдашних русскоязычных плейлистов.
За кажущимся эпатажем, понятно, стояло большее, но выяснили это лишь гораздо позднее — и лишь те, кому повезло оказаться на концертах. В конце 80-х группа гастролировала по городам и весям очень активно, и многим тогдашним зрителям концерты эти удалось пережить. Переживать было что — катарсис, взрыв мозгов. Как правило, группа, находившаяся тогда, пожалуй, в лучшей энергетической и художественной форме, начинала с цепочки безусловных хитов: «Серый голубь», «Союзпечать» — песен простых, драйвовых и вполне доступных для имевших уши — и только потом переходила к более, гм, экспериментальному материалу: «Бойлеру» или «Крыму». На фоне мерцающих доминант — ослепительно лысого элегантного еврея с черной вавилонской бородой, смурного самоуглубленного дылды с романтическими кудрями, спадавшими на лицо, и юноши «с лицом вампира» — под раздражающе «пумкающий бас» и идиотские плясовые фиоритуры в самых противных тембрах электронных клавишных, звучавших до крайности докучливо и перемежавшихся неистовым бряцаньем по струнам, разворачивалась, по ушедшему в народ выражению Сергея Рыженко, «русская народная галлюцинация». Главным героем был изможденный — по всему видать, сильно пьющий — мужик в сером сюртуке: мужик бешено метался по сцене и утробно рычал, словно загнанный в угол клетки и смертельно раненный Достоевский, либо маршировал с дебильным блаженством на лице, как обожравшийся амфетаминов Андрей Платонов, либо принимал изломанные и мучительные позы, противоречившие всем законам анатомии, геометрии и гравитации, как вообще непонятно кто. У меня, например, тогда сложился единственный цельный образ происходившего: вот если б Акакия Акакиевича поставили перед Генералом, и Генерал сказал бы, пронизав его взглядом: иди и играй! — он пошел бы, и играл бы, и пел бы именно так. И еще какой-то кайф от этого получал — но только потому, что кайф получать приказали… «Шинель» и «Бедные люди» — вот были основные реперные точки. О музыке — ни слова. Мы вообще были тогда мальчики литературные.
Итак, герой был вполне антигероичен и в воспаленном сознании населения быстро превратился в цельную фигуру эпических и мифических пропорций, в заслуженного юродивого и скомороха СССР, «отца родного» Петра Николаича. Превратился даже в сознании культурных дам в трикотине, попадавших на концерты группы весьма случайно, и гопников, которые впоследствии переключились на систематическое прослушивание «Сектора Газа» и «Гражданской обороны». Потом ходили слухи, что группа «Звуки Му» стала экспортным товаром, вроде «The Beatles», потом — что ее разорвала на части межнациональная рознь русского народного Мамонова и чуждого еврейского Липницкого (чье мучительное овладевание бас-гитарой тоже стало притчей во языцех и неоднократно ставилось ему в вину, — и на Липы же директорство возлагалась ответственность за распад коллектива). Все это были, понятно, отчасти мифы. Потом Петр Николаевич начал сниматься в кино, потом уехал в деревню, принял православие, стал выступать на театре, опять сниматься в кино… И это — уже история.
И вот через двадцать лет после взлета и падения «Звуков Му» с историей и мифом группы начинает работать другой герой советского андерграунда, критик и культуролог Сергей Гурьев. Карьера «Геннадьича» — от первой искусствоведческой работы, посвященной Максу Эрнсту, до вклада, который он лично внес в осмысление большинства культурных течений периода заката советской империи, от солирования в группе «Чистая любовь» до работы в редколлегиях «Урлайта», «КонтрКульт’Уры» и «Пиноллера», от организации фестивалей и концертов до промывки мозгов целому поколению нынешних журналистов, как гламурных, так и не очень — предмет отдельного исследования. Но в том, что касается знания вопроса, скажем сразу — Геннадьичу верить, в общем, можно. Русский Лестер Бэнгз через русского Ральфа Глисона стал русским Ником Коном. У Геннадьича не только «дворовый» или искусствоведческий авторитет — общеизвестен тот факт, что сам он все это время находился в потоке событий и, можно сказать, из подполья не вылезал. С мифом и историей он работает грамотно: расставляет акценты, излагает живо и увлекательно, неверные представления (в частности, о причинах множественных роспусков группы) ставит с головы на ноги. Цитирует источники — от Ольги «Мозги» Гороховой до Аллы Пугачевой, работает с архивами — и самиздата тех лет, и личными, преимущественно Александра Липницкого, чей мемуар «Цветы на огороде» украшает и выгодно оттеняет основной корпус текста. Фотографий тоже очень много.
Но главное даже не это. Вышесказанного, смею надеяться, довольно, чтобы книга Гурьева стала обязательной ко вдумчивому изучению теми, кто хочет знать — или помнить, — как все было тогда на самом деле. Вышесказанное настолько самоочевидно, что о книгах такого жанра и таких авторов вообще писать крайне сложно. Да и к фигуре самого героя ничего не добавишь — при том, что он, слава богу, жив и его выступления по-прежнему толкуются весьма неоднозначно. Главное то, что из архивных материалов, фотографий, отбора и подачи материала, из языка и стиля, из фирменных магических пассов Гурьева и его узнаваемой интонации в книге ткется то полотно истории, которое нам в нынешнем нашем пост-подполье, видимо, ценнее всего. А кроме того, автор в лучших традициях «рок-журналистики» не отвечает ни на какие вопросы и даже не ставит их. Он на них показывает пальцем.
Как вышло, к примеру, что «в моем дому завелось такое»?
“Главная проблема российской рок-музыки — национальная самобытность. Большинство ее героев могут быть всем хороши: обладать харизмой, хорошей техникой игры, писать отличные тексты, но музыка и общий творческий месседж, как правило, глубоко вторичны. Что отечественные рокеры могут «выкатить» на сцену видавших виды метрополий — Англии и США? Где от китайцев ждут китайской специфики, от японцев — японской, от русских — русской? Что это вообще такое — «современная русская национальная специфика»? Она, пожалуй, все-таки угадывается. Чтобы мировая цивилизация признала русского рокера, он, видимо, должен соответствовать некоему образу, знакомому ей по страшноватым героям Гоголя и Сологуба, по маргинальной эмигрантской клоунско-ресторанной цыганщине, по легендам о всесокрушающем русском пьянстве и белых медведях, бродящих по улицам русских городов. Это должен быть некий дикий скиф, пропущенный через чудовищное горнило семидесяти лет советской власти. Создающий соответствующую музыку — дикую, странную, с хромыми, но завораживающими ритмами…”
Ситуация очерчена на первой же странице книги, но простого ответа нет. Вернее, вся книга — материал к ответу, который автор невысказанно предлагает каждому читателю сформулировать самостоятельно. Он только лукаво — опять же, не выходя из роли «гуру контркультуры», совсем как в старые добрые времена, когда телеги на кухнях и в гостиничных номерах рок-фестивалей, оплаченных комсомольскими коммерсантами, двигались по десятку в час (при соответствующем разогреве), — может в телеинтервью изречь что-нибудь про теорию «красавицы и чудовища»: мол, фигура Мамонова могла самозародиться лишь в стране, знаменитой красотой своих женщин, а красивые женщины артиста, как известно, любили…
Да и насколько русска была вся эта «народная галлюцинация»? «Лет десять назад мы так хотели в Израиль и вот наконец мы находимся там…» Дело даже не в смешанном этническом составе группы, а в том, до какой степени сам Мамонов, творческий движитель коллектива, ощущал всю дорогу эту «русскость». Ведь юродивость и скоморошество, равно как образы классической русской литературы — как ни верти, этикетки, навешанные на него всеми нами. Мамонов же, среди прочего, переводил норвежскую поэзию и пел по-английски (а их совместная с Василием Шумовым пластинка кавер-версий «Русские поют» — сама по себе достойный артиста любой национальности шедевр). И цель создания коллектива, как ясно становится из книги Гурьева, отнюдь не заключалась в пропаганде какой бы то ни было «русской идеи» — для всех в этом проекте преимущественно «пахло весельем и очень большими деньгами». Очень по-рокерски.
Так что «галлюцинация» — бесспорно, по крайней мере, на все 80-е годы, «народная» — ну, допустим, «русская» — не знаю. Бесовская природа рок-музыки, как не нами замечено, вообще наднациональна, а по частоте использования в качестве жупела и мишени для любых дротиков, в том числе — вполне отравленных и смертоносных, с середины прошлого века рок-музыка смело может соперничать с «кровью христианских младенцев». Не иронично ли поэтому, что в поисках «национальных корней» у «Звуков Му» мы с трагической неизбежностью зайдем в тупик? Рок-музыканты просто заменили собой евреев, а поскольку они, как и евреи, есть везде, включая даже Антарктиду, почему бы не счесть «Звуки Му» «еврейской народной галлюцинацией»? Или же антарктической. Мы же все, как говорил другой герой советского музыкального андерграунда 80-х Сергей Попович, безродные космополиты и евреи-полукровки.
Вернемся к «проклятым вопросам». Как вышло, что человек, породивший столько крылатых фраз, афоризмов и даже, как ни странно, лозунгов (одна строка «Зато я умею летать», ставшая жизненным кредо для многих, стоит многих пещер Кумрана), писавший тексты, примитивные лишь с первого взгляда (там есть «приемы», да-да — вспомните хотя бы начало «Постового»: это же чистый Хичкоков «саспенс», очень жуткий и кинематографичный), сейчас с пылом неофита преимущественно читает христианские проповеди — если разговаривает с людьми вообще? Гурьев на много страниц предоставляет слово самому Петру Николаевичу (глава «Мамонов и вера») — это благородный шаг и уникальная трибуна, но и здесь ответ — за кадром. Может, и впрямь, как сказал Гурьев в интервью «Граням.Ру», каждый артист, поначалу склонный к саморазрушению, начинает терзаться муками совести, и ровно так же, без тормозов, бросается в другую крайность? Ведь был же случай, когда Мамонов с братом Липы Владимиром «выпили что-то не то из кладовки на Каретном… Петя проблевался, а Володя умер». Тогда, в 1985-м и зародилась, что ли, тяга нашего героя к духовному самоочищению? Фиг знает.
Или вот еще. Гурьев кропотливо прослеживает всю затейливую историю группы и поминает всех участников, подробно излагает вполне достойную «Спинномозговой Пункции» историю с барабанщиками, рассказывает о концертах и записях. Даже примерно объясняет, почему невозможно слушать их студийные альбомы — Брайан Ино ничего в группе не понял, а Шумов в «Звуках Му» явно хотел клонировать группу «Центр». Но это не объясняет все же, почему невозможно слушать и их концертные бутлеги — без того, чтобы не захотеть увидеть, что происходит на сцене, причем желательно — не в записи, а живьем, что, как легко понять, тоже невозможно уже 20 лет как. Самой всеобщей невозможности Гурьев не объясняет. Как и того, какими физическими свойствами обладает этот атональный мамоновский голос и почему от его «фа-дуа-дуа» в «Союзпечати» мурашки по коже бегут до сих пор. И что там была за инфернальная энергетика на тех концертах, от которой публика буквально рыдала и билась в падучей. Вот одна только история от Липницкого:
“Однажды в 80-е юный гопник Буцык, гоняясь с кодлой сотоварищей за панками и хиппи, в азарте погони ворвался на концерт «Звуков Му» в спорткомплексе «Динамо», что на Водном стадионе: «Когда я оказался у самой сцены, музыка, бьющая с нее, так на меня подействовала, что я вцепился в ботинки лысого беззубого танцора и остервенело вытянул из них себе шнурки на память». …Петя… вспомнил, что именно в тот момент, когда он увидел, какой ценностью для подростков стали детали его туалета, он впервые почувствовал себя звездой.”
Поскольку часть нашей жизни проходит сейчас даже не во сне, а в кино, тут, кажется, уместно помянуть сцену из «Квадрофении» Фрэнка Роддэма и группы «The Who». На вечеринке, если помните, кто-то выключает «The Ronettes» или кого-то в этом духе и ставит «Мое поколение». И молодежь под эту, в общем, незамысловатую песню с прямолинейным, как свая, текстом начинает совершенно дичайшим манером меситься. Так вот, «Звуки Му» на публику действовали так же, неизъяснимо и загадочно — при том, что на дворе было не начало 60-х, вокруг отнюдь не Англия, а коллектив даже в силу своего экстерьера не способен был служить ни для кого тем знаменем, под которое так удобно собираться хотя бы для того, чтобы не походить на всех прочих, уподобляясь тогдашним и тамошним «модам». И все равно — опять же, как в фильме, если помните: «Нам ведь было хорошо. В Брайтоне же все было по-настоящему». Мы все были против, а под «Звуки Му» против быть, как ни парадоксально это звучит, оказалось крайне уютно.
Вернемся к начальному тезису и пора переходить к коде. За все это время ухватить и передать сатанинскую и галлюцинаторную самобытность «Звуков» не удалось, увы, никому и ничему. Странно или нет, но лучше всех на бумажном носителе сумел это сделать Гурьев: он просто воссоздал и оживил кусок нашей истории, и вышло честное жизнеописание в духе вполне героической агиографии — по книге можно прямо сейчас снимать хоть биопик, хоть сагу с моралью. Неавторизованную, само собой. Боюсь, главные герои нынче такого не одобрят.
Нам же остается лишь переслушивать старые пленки и жалеть о прошедшем и совершенном времени. С его, разумеется, постовыми, бойлерами, Союзпечатью и бумажными цветами на огороде. С тоской в глазах.