Пинчон и наши головы

"Радуга тяготения", Томас Пинчон

Вот что хочу я сказать о взаимодействии "Радуги тяготения" с мозгом читателя (например, моим, но рискну распространить свои соображения и на чьи-нибудь еще или даже всехние).

Преамбула: умные старшие товарищи говаривали мне (применительно ко всяким практикам улучшения себя), что начинать проще всего с тела. Тело — самая неспешная и, следовательно, управляемая структура в агрегате "человек". Меняется оно не быстро, путем методичного системного воздействия, требует понятных, хоть и не одноразовых усилий. Шустрее и вертлявее — аппарат чувств и эмоций. Они, как известно, причудливо связаны с телом, и через это самое тело на них можно воздействовать (но можно осознавать их напрямую, тем самым меняя, но это сложнее — именно потому, что эмоции шустрее и изменчивее тела). Ум же — самая бешено осциллирующая штука, проворнейшая из всех, поди поймай этого Брандашмыга. Поэтому осознание мыслей практически во всех практиках самосозерцания требует покоя тела и чувств. Пытаться осознавать мысли, стоя в горящем дурдоме в гамаке в ластах (с), — занятие увлекательное, но для подавляющего большинства нас, простых смертных, тщетное. Поэтому в так называемых постепенных практиках работа производится через тело к эмоциям и далее — к уму и его содержимому.

По существу: телесную часть себя оставим за скобками — книги мы читаем, конечно, при непосредственном участии тела, но как, правило, это самое тело в момент чтения более-менее покоится и с ним ничего внезапного не происходит (если вы любитель чтения на большой скорости в качку под проливным дождем и таким способом можете читать, скажем, Пинчона, — назначьте мне свидание, я хочу увидеть вас воочию и потом рассказывать об этом наследникам). Поэтому интересуют нас чувства и мысли. Практически любой читатель художественной прозы — и, вероятно, не раз и не два — получил за свою жизнь опыт полной эмоциональной синхронизации с текстом/автором. Такие книги мы мгновенно и навсегда полюбляем: в такой синхронии — исчезновение границы между двумя людьми, между автором и читателем, т. е. прекращение одиночества обоих, а не к этому ли все мы втайне или явно стремимся, хоть иногда? Это восхитительное переживание, оно сродни безусловной любви или тем нечастым оказиям подлинного физического соития, в котором исчезают раздельные "я", и возникает единство, дарующее намек на человеческое бессмертие.

Но именно оттого, что эмоции — штука хоть и прыткая, но все же (у клинически здоровых наркологически трезвых людей — с уловимой частотой смены и умопостигаемыми амплитудами) эмоциональная синхронизация хоть и приятна и чудесна, но не то чтобы уникальна. Здоровый человек, как сообщают нам нейробиологи, совершенно естественно склонен к эмпатии, это часть нашей машины выживания (подробнее об этом, к примеру, у Млодинова в "(Нео)сознанном").

Другое дело — синхронизация ментальная. И речь, конечно, не о лобовом (в прямом и фигуральном смысле слова) понимании написанного. Понималка — это лишь малая часть. Под ментальной синхронизацией — в пределах этого моего рассуждения — я понимаю тотальный грок, по Хайнлайну, т.е. соединение с текстом (и, хотелось бы верить, с его автором) вообще всеми синапсами, какие есть в моей голове: не только лобными долями (рациональным относительно современным мыслительным аппаратом мозга), но и всякими подкорковыми структурами, куда более древними и не рационализирующими. Машина ума, как я уже писала выше, — сверхскоростная, трудноуправляемая и устрашающая в своей мощи. Чисто статистически сонастройка одного ума с другим — тем более у незнакомого лично, тем более удаленного во времени и пространстве человека — штука маловероятная.

Именно поэтому у Пинчона, Джойса и некоторых других писателей, вольно приглашающих нас в космос своего мыслящего сознания (без купюр, без скидок на образование и осведомленность, без спрямления и выглаживания — прямо в сырую хмарь мысли), не может быть море читателей. Да, наслаждение такой соединенностью — невероятное переживание, интимность которого не описать словами. Однако рационально разработать метод такой настройки мне представляется невозможным — в той же мере, в какой я не верю в приворотные зелья. И, следовательно, такая вот подлинная встреча с такими текстом и автором — сумма специфического жизненного опыта и чистого везения. Ну и, конечно, абсолютного страстного желания эту встречу пережить.

* * *

Есть и еще одно соображение, и оно тоже, в общем, про работу (моего) ума и Пинчона/"Радугу тяготения". Примерно к середине книги я, кажется, поняла, почему Пинчон для меня настолько физиологичен по ощущениям от чтения. Он в тексте вьет тот же Меандр, что и мой ум (судя по читанным книгам про мозги — не только мой) — из явлений внешнего мира. Голове удобно и естественно, по-плюшкински накапливая и сгребая в себя впечатления, выхватывать из необозримого множества накопленных отпечатков разрозненных феноменов похожие, искать закономерности, вылущивать из составных форм атомарные, базовые, "сущностные", заводить под них каталожные ящики и считать объект, которому предписан уже ящик, познанным, понятым. Пинчон подсовывает (моему) уму громадное множество разнообразных впечатлений (вот парабола, детка, а вот что-то, входящее во что-то, а вот нечто, поглощающее другое нечто, а вот замкнутый круг и пр.) и, подобно научающему папаше или наставнику в детсаду, предлагает мне рассортировать их по принципу подобия, давая разные подсказки, временами — очевидные, но чаще с виду путающие, лукавые, чуть ли не коварные. А голова что? А голове только дай в это играться! Вот только у меня нет иллюзии постижения. Есть лишь радость детсадовской отличницы: вот у меня кучка всяких красных штук, вот кучка овальных, а вот — которые пищат. При этом в красной кучке что-то явственно пищит, а в пищащей есть что-то красноватое и овальное.

В частности, поэтому, как мне видится, в романе столько в нравственном смысле безликого: математики, физики, химии (и Павлова!). Пинчону, кажется, интересно изучать, как на эти абстрактные формы нарастает человеческое и в некоторой точке рождаются нравственные дилеммы, отношения к предметам и явлениям, т.е. возникает жизнь. В биологии и кибернетике вопрос границы живого и неживого открыт до сих пор. Пинчон предлагает свой вариант подхода к этому ментальному снаряду. Ответов не дает, впрочем.