Неизвестный известный поэт
Стихотворения и поэмы, Вольф Эрлих
«У Вольфа Эрлиха тихий голос, робкие жесты, на губах – готовая
улыбка. Он худ и черен. Носит длинные серые брюки, черные грубые
ботинки. Немножко хвастается знакомством с Есениным. Был имажинистом.
Из-за этого пришлось уйти из университета. Но славы не заработал. Пока
издал одну книжку – «Волчье солнце». Так старые романтики называли луну.
Кто-то сказал: Эрлих из Симбирска.
Пожалуй, верно. Он мало похож на здешних…» - так в первой тетради «Записок для себя» вспоминает Эрлиха Иннокентий Басалаев.
Занимаясь одним большим проектом, о котором можно будет говорить, когда он будет готов, я открыл для себя Эрлиха – сначала как автора воспоминаний про Есенина «Право на песнь» (Сергей Есенин подарил Эрлиху свою первую книгу, «Радуница», снабдив ее дарственной надписью: «Милому Вове и поэту Эрлиху с любовью очень большой. С. Есенин». И свое предсмертное стихотворение «До свидания, друг мой, до свидания» Есенин передал именно Эрлиху.), а потом и как поэта. И вот тут есть одна очень важная штука – Эрлиха расстреляли в 1937 году, ему тогда было 35 лет. С тех пор его стихи переиздавали лишь один раз – в середине 1960-х (его участие в различных антологиях я не считаю, хотя – на безрыбье…). Ну, то есть, его как бы никто и не читал. А зря.
Так что вот вам несколько его текстов:
***
Финскому ножу
В
этой грубости единства –
Меж
приятелей, подруг,
Я
тебе молюсь, воинственный
Опекун,
товарищ, друг.
Каждый
молодость расплескивал,
Но
не каждому, как мне,
Сталью
узенькой поблескивал
Ты
в полночной тишине.
Ночкой
темною, томительной
Ты
мне дан и до сих пор
Все
хранишь свой блеск живительный
Голубых,
родных озер.
Что
ты мне? – Стальное зеркало,
Где
душа, любовь и я?
Просто-ль
узенькая дверка
В
темный дом небытия?
Враг
узлов, нарезчик мудрости,
Будь
оградой в жизни сей
От
врагов – утехи юности,
От мучителей друзей.
***
Городок
В глухие сугробы
В сырой холодок
По самые плечи
Увяз городок.
Как белая немочь,
Сутулый, опалый,
Он создан царем
Еще был
До опалы.
В нем – два лихача
И десяток калек;
Петух пропоет,
Пробредет человек,
Снует воробьиное,
Серое горе,
И галки во фраках
Висят на соборе;
И я в нем, лишенный
Друзей и врагов,
В опале у почты,
У редакторов,
Пишу, забывая
Цезуры и стопы,
Брожу, вспоминая
Истории топот,
Товарищей, павших
В веселом бою,
И легкую, черную
Юность мою.
Друзья изменили,
Иль руки ослабли?
Я помню, кипящие
Падали сабли.
Но это – для тела,
А для души –
Как манна небесная,
Падали вши.
И мы не роптали,
Коль в руки соседа
Горячая, с пылу,
Ложилась победа.
И вы не ропщите,
Мои друзья,
Что в мире остались
Чернила да я!
Придут помоложе,
Покруче,
Пожестче,
Встряхнут и проветрят
Губернские мощи,
И плюнут в лицо нам
За то, что грустим,
За то, что подолгу
И молча глядим,
Как лепится к стеклам
Морозная пудра,
За то, что скучаем
И грезим.
А утром –
Лишь солнце взлетит
Петухом на плетень –
Встаем мы
И на сердце пробуем день,
Как друга на верность,
Как на зуб монету,
Как на смерть,
На песнь,
И на славу – поэта.
***
Вошь
Она была в те дни кичлива и горда.
Ее неукротимая орда,
То строилась в полки, то просто так – ордою
Что день, ползла на штурм, брала высоты с бою.
И песни громкие о ней слагал поэт,
И даже ленинский ее почтил декрет.
И смерть ее была… но путь держа к победам,
Мы снова напоролись на беду:
Я молча по Литейному иду,
А вошь в бобрах – идет за мною следом.
***
Между прочим
Здесь плюнуть некуда. Одни творцы. Спесиво
Сидят и пьют. Что ни дурак – творец.
Обряд все тот же. Столик, кружка пива
И сморщенный на хлебе огурец.
Где пьют актеры – внешность побогаче:
Ну, джемпер там, очки, чулки, коньяк.
Европой бредит, всеми швами плачет
Недобежавший до крестца пиджак.
И бродит запах – потный, скользкий, теплый.
Здесь истеричка жмется к подлецу.
Там пьет поэт, размазывая сопли
По глупому, прекрасному лицу.
Но входит день. Он прост, как теорема,
Живой, как кровь, и точный, как затвор.
Я пил твое вино, я ел твой хлеб, богема.
Осиновым колом тебе плачу за то.