Сегодня он играет джаз...
«Блюз для своих», Валерий Мысовский
Моя недавняя находка – изданные в 2001 году тиражом 100 экземпляров воспоминания Валерия Мысовского «Блюз для своих».
Мысовский – важная фигура в истории ленинградского джаза в частности и советского в целом. Он начал играть джаз (Мысовский – ударник) еще в 1951 году, в 1958-м стал одни из основателей первого советского джазового клуба «Д-58», в 1960-м вместе с Владимиром Фейертагом написал и даже издал брошюру «Джаз», потом был лектором знаменитого «Квадрата», перевел «Пташку. Легенду о Чарли Паркере» Роберта Джорджа Рейзнера и так далее. Ясное дело, что я эту книжку схватил не думая.
Мысовский – традиционалист, любитель джазовой классики, при этом не терпящий ничего другого, как побег расценивающий любой шаг влево или вправо. Удивительным образом приверженность к такой свободной и живой музыке, как джаз, и участие в почти запрещенных, едва ли не подпольных джемах сочетается в одном человеке с категорическим неприятием всего нового. «Другим видом потенциального ослабления мастерства джазмена является увлечение так называемыми новыми формами джаза: свободный джаз, джаз-рок и т. д. Говорят, что музыка авангардного джаза, якобы самая передовая, и, как заявляют горе-критики, “очень трудная для исполнения и понимания”. То, что – хотя бы в смысле последнего – это ерунда, вытекает из следующего: даже самая неподготовленная аудитория моментально “понимает” авангард – она сразу чувствует его нехитрые приемы контраста, смены ритмов, яркую и умело используемую экспрессию и тут же реагирует бурными овациями на эффектные “находки” ее исполнителей, вроде ковыряния в струнах рояля, примитивистских завываний саксофона, электронных звуковых эффектов – да что там, просто взятых из арсенала попсовиков экстравагантных движений и ультрамодных нарядов. Следовательно, не так уж сложна эта музыка, если она воспринимается на “ура” самой разнородной массой…» И это, замечу, один из самых мягких отрывков. Написано все, кстати, в 1975 году.
Правда, есть и куча интересного именно в плане воспоминаний. Вот, например, про приезд Дюка Эллингтона: «…откровенно говоря, до последнего дня не верилось, что это произойдет. И тем не менее – вот мы все в Ленинградском аэропорту, с инструментами, фотоаппаратами, наиболее сообразительные с бутылочками “огненной воды”. С цветами, правда, вышла “лажа”, но Натан Лейтес где-то раздобыл замусоленный букет, из тех, что цыганки прячут под юбками. Само собой, появляется администрация, которая сначала не пускала, а потом пустила. Автобус, правда, сначала вырулил не в ту сторону, но зоркие джазмены все-таки увидели, что там, далеко, свершилось: негры, женщины, чемоданы, автобусы и посередине Он. Раздался вопль трубы Николаева и, грянув «Вашингтон свинг», вся орава бросилась туда с обезумевшими фотографами впереди, развернув два тщетно боровшихся с ветром лозунга (нужно сказать, что они все же вышли из затруднения, и “Привет¸ Дюк” затрепетало над головами). Шлепая тарелками, наконец-то вижу Дюка! Затем – вручение знаменитого букета, рев тромбона Канунникова, улыбка Гарри Карни, “поцелуй Мэри Пикфорд”, маленький и старый Рассел Прокоуп, толстый и мрачный Кутти Вильямс, трогательная косичка Дюка, солнце, вопросы и возгласы, и, наконец, “Я вас безумно лублу!”…»
Правда, от Мысовского попадает и классикам. Например, вот что автор пишет про концерт Бенни Гудмана (первый американский биг-бэнд в СССР!), и это поразительно, конечно: «Два концерта были интересными, но и только – Гудман забирал себе почти все соло, явно не давая развернуться таким замечательным сайдменам, как Зут Симс, Фил Вудс, Джо Ньюман, Мел Льюис и др. Кроме того, когда после диксилендного номера публика стала заводиться (это все наши диксилендщики устроили), он тут же изменил программу и вместо прекрасных оркестровок, исполнявшихся в Москве, начал играть малым составом “из-под волос” “Bei mir bist du schon” и пр. Но все равно это было впервые, что американские джазмены играли американский джаз. Кроме того, подобно американскому актеру-комику, всегда мечтающему сыграть Гамлета, он, как выяснилось из наших газет, мечтал исполнять “серьезную музыку” и поэтому, вместе со специально приглашенным из Финляндии пианистом, сыграл “Голубую рапсодию” Гершвина (а в Москве, в Союзе композиторов, очень напрашивался на запись, в качестве кларнетиста, какого-нибудь классического произведения. Любопытно, что наши корифеи, напротив, рвались “поджазировать” с ним. “Известный русский композитор А. Хачатурян, – писал Фезер позднее в “Даун бите”, – отметив в беседе с Бенни Гудманом, что язык джаза не очень знаком нашей музыкальной традиции, однако, тут же предложил написать концерт для кларнета Бенни Гудмана и его оркестра” – мол, мы тоже не лыком шиты! Но – насмешка судьбы: обе стороны отказали друг другу и даже по одной и той же причине – не в свои сани не садись, хотя Гудман раньше и записывал классику)…»
Много места в своих коротких воспоминаниях Мысовский посвящает употреблению алкогольных напитков, сопровождающих советских джазменов постоянно. «Помню, Р. Ш. рассказывал: “Приезжаем мы с Лундстремом в какой-то Мухосранск, и, натурально, после концерта к нам на сцену приходит делегация местных джазменов – и ко мне: ‘Устроим джем?’ – ‘Ну, давайте’. – ‘Одну минутку!’– Несколько человек исчезают и через пару минут вносят бочку (!) водки (правда,небольшую), зачерпывают кружкой и подносят мне. Я говорю: ‘Не могу, извините, устал’. – ‘Ну как же, нехорошо! Специально для вас несли…’” О себе скажу, что, хотя в эти годы у меня особенно болела язва двенадцатиперстной кишки, пил я все время. Вообще говоря, рюмка-другая часто очень помогают расковаться, расслабиться, но тут надо быть осторожным, и нет ничего хуже, когда на сцене вдруг выясняется, что твой сайдмэн в стельку пьян. Мы с Э. С. иногда вспоминаем, как Ю. М. на одном знаменитом концерте, заканчивая этакий лихой пассаж вправо по клавиатуре, пал со стула на занозистые доски сцены “Пятилетки”…» Но куда же без этого.
И обилие живых деталей: «Общий дух мне был очень приятен – всегда вместе, после игр частенько закатывались к кому-нибудь на квартиру, чаще всего к нашему менеджеру Додику Мовшину (именно им был изобретен знаменитый бутерброд: когда кончалась закуска, изготавливался бутерброд Мовшина – на толстый ломоть черного хлеба накладывается тонкий ломоть белого хлеба)…»
Короче, крайне познавательное чтение.