Беспредельная Церковь Господа Всебезразличного

"Сирены Титана", Курт Воннегут

Лет пять назад я взялась перечитывать Воннегута, всё подряд. Поразительное вещество получается при взаимодействии моей памяти с его текстами: оно состоит из "картинок и разговоров" (с), т.е. я совершенно не могу пересказать его романы последовательно, а помню из них только полароидные снимки отдельных сцен и бритвенной заточки воннегутовские афоризмы, интегрирующиеся в мой код понимания окружающей среды невытравимо. Но ценнее и дороже даже этого для меня невыносимая ширь бытия, порождаемая Воннегутом, и в "Сиренах Титана" она какая-то очень специальная. Вообще же у меня есть гипотеза, что невозможность пересказывать воннегутовские романы происходит от того, что Воннегут — церебральный акын, что вижу внутри головы, то и пою. Это, в общем, медиумическое гонево провидца с чувством юмора и даром записывать без всякой оглядки на воображаемого читателя.

В "Сиренах Титана" есть тот феноменальный ультразвуковой звон одиночества, какой милосердный Даглас Эдамз всегда ухитрялся — с эквилибристической английской ловкостью — вправлять в некую утешительную мелодию. Воннегут с веселой, хоть и не ледяной жестокостью отказывает мне в утешении. Я однажды, лет 10 назад, поставила эксперимент: читала "Сирен" под кассету с записью звуков, переданных с "Вояджера" при пролете мимо Сатурна, по-моему. До сих пор, мне кажется, не до конца отошла.

Роман 1959 года, второй у Воннегута, книге 55 лет. О свободе воле (или "свободе воли", или "свободе" "воли") и до этого, и после разговоров в литературе было выше крыши. О смысле человеческой истории — естественном следствии этой самой с.в. — тоже. И все-таки я не знаю другого такого же романа, где столько сгущенки мудрости (а это, думается, для затекстов и недосказанностей — вроде дуста, но нет!) и при этом такие черные дыры совершенно первородного, свистящего уединения/одиночества отдельного сознания в пустоте между звездами. Чтение "Сирен", таким образом, для меня равносильно по терапевтическому эффекту разглядыванию фотокарточек НАСА.

Гуманистический, простите, пафос Воннегута хлещет из всех его текстов. Он горький, едкий и очень цельный. Но вот поди ж ты: в пространстве его межзвездных пустот есть это свободное бестелесное наблюдательство, око этического циклона, неподвижность, безоценочность. И она непрерывно порождает этот самый воннегутовский гуманизм.

Я понятно?