Власть несказанного

"Пусковой город. Лекции и очерки о поэзии и писательстве", Ричард Хьюго

Словам прекрасно живется в нелепых углах наших умов.

Не выходит из головы мысль, что уместным откликом на эту книгу должно было быть стихотворение. Оно бы рассказало о ней больше, чем любая попытка, собственно, рассказать.

Город — строго говоря, вовсе не обязательно именно город. Это может быть что угодно, что запускает фантазию, с чем вы вступаете в интимные отношения, в результате внутренней алхимической работы которых получается некоторый текст.

...воображаемый город — не менее всамделишный, чем настоящий. Если по-вашему оно не так, вы, быть может, промахнулись с выбором дела. Наши пусковые предметы, как и наши слова, происходят из одержимостей, коим следует сдаться — любой житейской ценой.

О причудливых текучих законах того, что именно там, внутри, случается, чтобы произвести текст, об алхимии и о технике письма — «Пусковой город». Это не учебник, хотя частью состоит из того, чему Ричард Хьюго учил студентов в своем классе творческого письма, это сборник эссе. Некоторые вещи можно разложить по полочкам, например, рассказать о звучании и порядке слов — у Хьюго тонко отлаженное чувство слов, он глубоко наблюдателен и афористичен. Но что-то описывается только косвенно, только в пробелах между словами, повествующими совсем, казалось бы, о другом.

Небольшая книжка Хьюго такой эстетической и смысловой плотности, что трудно читать залпом. Быстро насыщаешься — такое обычно бывает от стихов. Велико искушение постоянно останавливаться, нежно брать какую-нибудь фразу в руки и долго с удовольствием вглядываться в ее мерцающую глубину, то так, то эдак поворачивая. Время от времени искушение вырастает в необходимость — остаться с той или иной мыслью наедине и прожить с ней маленькую, но бурную любовную мыслежизнь.

Я держу себя в руках, чтобы не вывалить вам здесь простыню цитат и не отобрать наслаждение самостоятельной находки рассыпанных сокровищ, но кое-что не выписать не могу.

Стоит ли отвергать себя, если считаешь пуговицы или щиплешь травинки, когда цивилизация говорит тебе: «Слушай, нашел время!»?

Акт воображения — акт принятия себя.

Не убежден, что внезапная популярность курсов творческого письма — удача. Может статься, это наш крах. Это становится больным местом на факультетах английского. Запись на творческое письмо все растет, а на литературу — падает. Не очень понимаю, почему так, и не уверен, что крен этот — здравый.

Свое стихотворение ни на чье не променяешь. В противном случае придется променять и жизнь, что означает пережить заново все боли и радости, в комплекте.

Никогда не желайте сказать что-либо так сильно, чтобы отказаться от возможности найти что-нибудь получше.

Начиная писать, вы, может, не сознавая того, доносите до страницы одну из двух своих позиций. Первая: любая музыка должна подчиняться истине. Вторая: любая истина должна подчиняться музыке.

...жизнь в писательстве — медленный, накопительный способ принятия состоятельности собственной жизни. Ну что за глупость такая. Мы преем над стихотворениями лишь ради осознания того, что животным известно инстинктивно, и это видно из их поведения: моя жизнь — это все, что у меня есть. Нам всем неплохо бы это понимать, даже если метод понимания в нашем случае столь болезненно затейлив.

Никогда не беспокойтесь за читателя и за то, что он там себе поймет. Когда пишете, оглянитесь — у вас за плечом нет никакого читателя. Есть только вы и страница перед вами. Одиноко? Славно.

«Пусковой город. Лекции и очерки о поэзии и писательстве». Предзаказ книжки