Флэнн О'Брайен и его невозможные ердёври

"Третий полицейский", "О водоплавающих" (хотя он не так называется) и все остальное Флэнна О'Брайена

Лучшее из Майлза: Избранное "Переполненного горшочка", фрагмент (перевод вашей покорной)

Майлз на Гапалинь

— Я вам расскажу кой-чё путного.
— В самом деле?
— Вам смешно будет.
— Как прекрасно.
— Брат мой учит французский. Брат мой всю свою фатеру на уши поставил, что невры у пол-шоблы евонной в тряпки.
— Как это характерно для вашего родственника.
— Брат мой спускается к завтраку недели две назад, опоздамши на десять минут. И я вам скажу кой-чё путного. Что у брата маво — силы небесные — на шее?
— Теряюсь в догадках.
— Галстук-бабочка, простигосподи.
— Понятно.
— Галстук-бабочка, и крапинки на ём. Едрень. Я чуть не отошел. Куда смотреть, не знал, как увидел галстук-бабочку. Тут и сказать-то... нечего, знаете ли. Брату моему не понравилось бы.  Брат мой очень паршивого мнения, когда на личности переходят. Вы не знали? Канешное дело, это всем известно.
— Я не знал.
— В общем, шобла старательно делает вид, что отчаянно завтракает и никакого внимания не обращает на молодца нашего, но ясно что ни одного там не было, кому невры не скрутило от вида брата маво. Будь здрав атмосфера была – неистовая. А что же молодец наш? Сел и стал есть?
— Поразительно, если бы так все и было.
— А вот и нет совсем, господин хороший, пошел он к каминной полке и давай крутить, да вертеть, да всяко вошкаться с часами, и так прищурится, и так посмотрит, и эдак поглядит – минут пять, а потом берет спички и давай палить их, чтоб лучше рассмотреть, и так на них воздействует, и эдак вокруг них пируеты пляшет, и все не уймется, вот ей-ей будто ищет клеймо на них какое. Стекло открыл... закрыл... открыл... захлопнул опять – а это прямо невры нужны, как у железного человека, чтоб сидеть и харчи в себя пхать. Неистово.
— Не сомневаюсь.
— И сидим мы такие всей шоблой, ждем когда ж грянет, а хозяйка — та вообще цвета меняет, как что в цирке. Кто не потел, так то я. А опричь меня невры у всей шоблы в лоскуты.
— Молю, переходите к развязке.
— И вот будь здрав грянуло. Вообще не поворачиваясь, брат мой говорит очень странным голосом. Не вижу ЕрДёврей, грит. Не вижу ЕрДёврей. Едрень. Вы знаете, что это?
— Что же?
— Шобла чуть не отошла. Бедная хозяйка – прямо слезы на глазах. Что это, грит. Но брат мой не делает виду, что слышит, усаживается весь с лицом насупленным и начинает чай глотать, и прямо видно, как бабочка у него елозит, когда молодец наш глотает полный рот. И за все доброе утро ни слова больше.
— Понятно.
— И следом наша бедная хозяйка побежала в город, на Мур-стрит, и в каждой лавке на улице поискала излюбленную брата маво кормежку, но все без толку, она потому что не знала, ее вразвес продают, или в мешке, или в банке. Ближе всего к французскому, что ей подвернулось, были французские бобы. И что она делает, когда у нее только такая еда из французского есть, так наутро она раскладывает перед братом моим на завтрак . Что это, грит брат мой. Это они и есть, французские садовые овощи, грит хозяйка. Земля Франции, грит брат мой, отродясь не видала такова.
— Вот что следует называть «на колу мычало».
— Дале боле. Брат мой купил теперь себе банку ЕрДёвря прямо в спальню. Завтракать в постель и пить тэ из стакана! И не снимает вообще бабочку с шеи ни в жисть.
— Следует полагать, что это лишь начало.
— Брат мой грит не знает зачем он живет в этой стране вообще. Очень паршивого мнения. А вот и мой автобус! Привет!
— Привет.

* * *

Что мне вам сказать обобщающего об О'Брайене? Есть такой редкий ментальный ген, за которым я охочусь в литературе последние лет пятнадцать. Это такой особый вид инопланетного абсурда, в котором растворяется привычная черная белизна (белая чернота) хорошего-плохого, умного-глупого и все остальные единицы и нули. Это другая система думательных координат. Так умели уже помянутые Беккет и Джойс, Хармс и обэриуты, умеет Стоппард, немножко Горчев (когда был) и Воронежский. Я бы мечтала так писать. Счастье, что, читая такие тексты, я подключаюсь к этому измерению, к этому вогнутому глобусу с двумя ручками, к этому транзистору на селедке и моржовом киселе.

Эти тексты читают, чтобы углупиться (TM). Это не детство и не мудрость человечества, не новая свобода и не церебральная гимнастика. Это западная версия из-умления.

Собачьи уши, четыре штуки пенс (перевод её же)

Майлз На Гапалинь

Позвольте объяснить, о чем речь. Добрище в книжных магазинах смотрится совершенно не читанным. С другой стороны, латинский словарь школьника выглядит зачитанным в клочья. Сразу видно: этот словарь открывали и копались в нем, вероятно, миллион раз, и, если б мы не знали о том, сколько этот школьник получает по ушам, решили бы, что мальчик без ума от латыни и не выносит разлуки со своим словарем. Вот чего желает безлобый: одного взгляда на его библиотеку должно хватать, чтобы произвести на друзей впечатление высоколобого. Он покупает громадный том, посвященный русскому балету – желательно, писаный на языке этой далекой, но прекрасной страны. Наша задача – преобразить эту книгу за сообразно непродолжительное время так, чтобы любой наблюдатель заключил: хозяин книги практически жил, ел и спал с ней многие месяцы. Можете, конечно, если хотите, предложить изобретение прибора, приводимого в движение компактным, но производительным бензиновым мотором, – прибора, который «прочтет» книгу за пять минут вместо пяти или десяти лет, всего одним движением рубильника. Однако такой подход – дешев и бездушен, как и время, в котором мы живем. Никакая машина не проделает эту работу лучше мягких человеческих пальцев. Обученный, опытный упромысливатель книг – единственное решение этой современной социальной задачи. Что же он делает? Как он это делает? Сколько это может стоить? Какие бывают разновидности книжного упромысливания?

На эти и многие другие вопросы я отвечу послезавтра.