Таро Соррентино. На правах главредактора

"Crystal Vision", Гилберт Соррентино + подарочек

В общем, так: сегодня у нас опять будет привет книге, которой (пока) нет на русском языке, что, конечно, жутчайшая жалость. Издатели, ку-ку? Ау?

У меня на этого автора большие планы — я намереваюсь читать его подчистую, включая все поэтические сборники и некоторую кучу романов (пока насладилась об два).

Гилберт Соррентино (1929–2006) — американский писатель, с 1960 года выпустивший более 20 книг прозы, поэзии и эссе. Утверждает, что наибольшее влияние на его творчество оказал Уильям Карлос Уильямз. В 1950-х Соррентино редактировал литературный журнал «Неон», где печатал, помимо прочих, того же Уильямза, Хьюберта Селби, Джоэла Оппенгеймера, Филдинга Доусона и ЛеРоя Джоунза. В начале 1960-х редактировал другой литературный журнал, Kulchur, где также печатались битники. 

Все произведения Соррентино, без исключения, — виртуозная работа с языком, фонтан лингвистических находок, невероятная наблюдательность и проницательность. Соррентино в каждом своем романе задумчив и элегичен, иногда — даже меланхоличен по отношению к своим героям и, транзитивно, к человечеству вообще, его интонация — глубоко чеховская, разочарованно-очарованная, тронутая печалью и светом осознания бездны человеческих иллюзий, ошибок, нечувствительности, близорукости, но автор со всей очевидностью любит своих героев, понимает их, не пытается оправдывать, но и не судит. Язык Соррентино — оргиастическое переживание для любого читающего мозга, почти чувственное переживание трехмерности, запаха, вкуса и цвета образов. 

А вот вам от меня подарочек — один из женских монологов из этого романа, в моем переводе (извините, это единый по смыслу полив, без абзацных отступов, простынею; мужайтесь):

Чего я удивляюсь, спрашивается, если вдуматься в этого мужчину? Мужчину, который носит трусы с надписью «ПРИВЕТ, Я ДЭЙВ»; слушает обучающий курс для взрослых «Эрогенные зоны»; воротит нос от гамбургеров из кулинарии, когда мне лень готовить, а сам лопает бутерброды с кетчупом; считает, что газеты – это образовательно; клянется, что у него от кондиционеров простуда, только потому, что ему мамаша, ведьма крашеная, так сказала; всякий раз пытается меня отделать надравшись; не может толком себе поставить, когда мне хочется, чтоб он меня отделал, хоть последнее время мне и не шибко надо; считает спортсменов «нашей» интеллектуальной элитой; произносит «Марсел Прюст»; не умеет смешать годного мартини – да и негодного тоже; желает, чтоб романы – все полтора, что он за год прочитывает – были ближе к реальности; считает Джека Бенни комическим гением, вместе с Джерри Льюисом, прости господи; обожает волевое лицо Элгера Хисса – так он это называет; распускает нюни над любым зачахшим цветочком; на пляже втягивает живот; считает, что лихо умеет линди, хотя сам сроду не мог линди вообще; носит задрипанную майку «Колледж Упсала», а она уже просто тряпка; собирает горы «Нью-Йоркера», дескать, чтоб однажды добраться до этой шикарной литературы; спрашивает меня – ну или было дело – примерно раз в год, а не купить ли мне настоящий старомодный корсет; покупает пошлые журнальчики и читает их в гараже; любит арахисовое масло и бутерброды с огурцом; убежден, что все сицилийские имена оканчиваются на «и», хоть я ему сто раз говорила про Чича и Роки Джуфредо; каждый раз говорит после вечеринок, что девица с самыми большими сиськами или в самой тугой юбчонке была такая умница, и сразу кидается меня трахать, не успеем до дому добраться; обожает того старого жулика, Шагала; мечтает научиться ораторству; ломает каждую чернильную ручку, любой механический карандаш, за какой ни возьмется, а потом спрашивает, кто сломал; носит штаны, которые ему коротки; души не чает в бадминтоне и каждое лето клянется, что научится в него играть; терпеть не может темного пива, но пьет его, чтоб произвести впечатление на меня – на меня!; говорит «ты глянь, какой у мeня помпадур», когда разглядывает наши свадебные фотокарточки; носит по субботам носки с дырками на пятках; думает, что киношки – это великое искусство, эти вот дурацкие старые киношки; восхищается тем, как помер Лу Гериг, хотя помер он, насколько мне известно, как все остальные; не выносит кошек, потому что они, дескать, ничего не умеют; говорит «у тебя даже белье было все белое», когда разглядывает наши свадебные фотокарточки; всегда находит повод не выгуливать чертову собаку; помнит, как называется по-индейски какая-то там чахлая речушка; даже под страхом смерти не осилит софтбол, но раза два-три за весну все равно играет и каждый раз потом приговаривает, что он «не в форме»; все подбивает меня купить трусы без ластовицы; считает, что Эду повезло с женой, потому что она записывает результаты бейсбольных матчей; говорит, что обожает оленину, а сам ее ни разу в жизни не пробовал; в упор не верит мне и дико злится, когда я ему говорю, что от порнокартинок мне смешно; предлагает сыграть в медсестру и пациента каждый раз как посмотрит наши свадебные фотокарточки; покупает каждую книжку «Орешки» в ту же минуту, как она издана; подсовывает мне на стул подушку-перделку при детях и друзьях; уговаривает меня попробовать – ты только попробуй, говорит! – со свечкой в заду; называет мальчишку, что когда-то пригласил меня на выпускной вечер, «подопытной деткой»; заявляет, что чулочный пояс изобрел гомик, возможно, – Эд; поет слова песни «Осень в Нью-Йорке» на музыку «Месяц в Вермонте»; считает, что китайцы не дураки, но не помнит, почему; разговаривает в кино; раздражается, когда я говорю, что от консервированных равиоли меня мутит – от одной только мысли; тратит сотни долларов на рыбацкие примочки, а сам даже удочку закинуть не может; покупает мне черные чулки в сеточку каждое Рождество, а потом спрашивает, как это я умудрилась их так порвать; рассуждает о «Бруклин Доджерс» и «Эббетс Филд», а самому всегда было начхать на бейсбол; распаляется, когда я надеваю пояс; пьет смородиновый вермут в дорогих ресторанах, куда мы выбираемся раз в четыреста лет; разглагольствует о «постижении водопровода» – так прямо и говорит «постижение», клянусь; уговаривает меня попробовать свечку ему; ревет в финале «Гунги Дин» и приговаривает, что «теперь-то таких фильмов больше не снимают»; каждый год принимается за «США», но всегда бросает; фантазирует о Глории Суонсон – о Глории Суонсон!; мечтает прочесть мои юношеские дневники; не умеет варить яйца без скорлупы; восемь лет искал у меня клитор; точит карандаши зубами; никогда не доводит до конца ни один кроссворд; обожает быстрорастворимый кофе и не выносит хлеб с отрубями, а говорит все наоборот; моет свои три пера каждый чертов день и спрашивает меня, зачем я каждый день мою голову; обожает дурацкие фильмы с Лорелом и Харди; читает мне вслух рецепты из газет и приговаривает «может, нам стоит попробовать?» – нам!; было бы, говорит, здорово научиться кататься на лыжах; утверждает, что влажные салфетки – роскошь, а потом что-то там вякает про «настоящих женщин»; и – и! – зовет меня Берт.