А я буду верен любимой моей, если не бросит меня!

Гилберт Кит Честертон, эссе

Есть разные собеседники — а есть такие, к которым возвращаешься, когда уже нестерпимо хочется какого-то чистого, цельного взгляда на мир. Ты любишь многих, но только эти тебе напомнят с такой обезоруживающей ясностью, что все тот же самый пейзаж в окне можно смотреть и так: с таким открытым и внимательным сердцем, благожелательно и сочувственно, но с неугасающей пылкостью и волей к радости. Таких собеседников — наперечет, мы к ним бежим, когда вспоминаем посреди мешанины и суеты, что есть тенистый сад, где можно отдохнуть. 

О, дальше с ними можно спорить, не соглашаться, раздражаться — словом, вести нормальный человеческий разговор. Отличительный знак — с ними можно смеяться, с ними всегда легко смеяться, и этот смех не унижает, а облагораживает.

В случае с публицистикой Честертона — это блестящее множество самых увлекательных, парадоксальных, очень личных разговоров обо всем на свете. 

Нельзя не уважать язык, на котором к тебе обращаются — выбор языка это выбор способа познания, органическое выражение той страсти, что питает внутреннюю силу. О чем бы ни говорил человек по-настоящему цельный, он всегда проповедует источник этой силы, и на ваших изумленных глазах алхимически преобразует пространство. Честертон — проповедник, умный, тонкий, бесконечно гуманистичный. И начисто лишенный той серьезности, которая изводит любое живое зерно смысла в чем угодно. 

У него самого об этой серьезности есть прекрасное эссе "Хор", которое я всем советую найти и прочитать прямо сейчас. Оно о том, как время от времени не хватает — писателям, в частности, и людям вообще — припева в наших песнях. Древнего, торжествующего рефрена, который ставит любое каждодневное в перспективу вечности: что бы ни случилось, жизнь с нами; что бы ни случилось, жизнь продолжает себя; и так продолжает, и этак, и через колено, и вот здесь тоже. Что бы ни случилось, что бы ни случилось, что бы ни случилось. 

Стоит найти, кто поет такое лично вам — и подпевать. 

"Но мне хотелось бы, чтобы хоть изредка вступал хор. Мне бы хотелось, чтобы после мучительной, как агония, нездоровой до жути главы врывался голос человеческий и орал читателю, да и писателю, что это еще не все. Упивайтесь жестокостью и сомнением, только бы вовремя звенел припев.

"Гонория бросила томик Ибсена и тяжело побрела к окну. Она ясно поняла теперь, что ее жизнь не только сложней, но и холодней и неприютней, чем жизнь бескрылых мещан. И тра-ля-ля-ля-ля-ля!".