Маленькая большая литература

"Это называется так", Линор Горалик

При, нет, не чтении — медленном и постепенном соприкосновении с этими ограненными текстами в голову лезут сравнения с Бротиганом и Карвером. С Бротиганом — из-за вот этого, как легко догадаться, очень короткого рассказа, слушайте:

— Очень трудно жить в Сан-Хосе, в ателье с мужчиной, который учится играть на скрипке. — Вот все, что сообщила она полиции, отдавая им револьвер с пустым барабаном.

Называется он «Дуэль Скарлатти», и в моей практике это был единственный рассказ, сноска к которому были длиннее самого текста. Но сноски к текстам Линор будут потом писать другие. 

А с Карвером — из-за мощного подводного течения, которое затягивает в каждый текст. Хотя бы даже такой:

— …один раз зашел в эту, «Копеечку». Нет, «Пятерочку», «Пятерочку». Вообще пиздец, вообще ни одного знакомого логотипа.

И выплываешь потом дня два.

Протирая глаза, потому что оптический эффект текстов Линор удивителен: я часто ловил себя на том, что вглядываюсь в слова, пытаясь разобрать, что́ за буквами. Иногда удавалось. Мало кто так умеет, хочу я вам сказать, — делать чтение подлинным приключением.

Тургенев в голову, при этом, почему-то не лез, хотя, если вдуматься, все тексты, наконец-то вошедшие в одну книжку, — стихотворения в прозе. Поди знай. Но камертон не ноет — он звучит, а голос Линор — камертон нашей с вами нынешней жизни. Неча на него пенять. Он отзывается на толчки извне.

Потому что: Как страшно жить на свете! Вы звери, господа! — может воскликнуть какая-нибудь тонкая ранимая натура. Да нет, не страшно — обычно жить, как бы привыкли уже. Поэтому Линор тщательно протоколирует поведение ложноножек и сгустков эктоплазмы, извергаемых нашим с вами сознанием, препарирует наши глисты и болячки и помещает их в лакированную рамку, как те препараты на обложке. Это чтобы окончательно оторвать от привычного контекста — тогда они, став (художественными) объектами, может быть, прекратят нас так тревожить. Или нет. Но, совершенно точно, все попытки ее персонажей хоть как-то отстраниться от ужаса повседневной жизни (или нашей «непредсказуемой истории», как в «военной повести») — они для того, чтобы сохранить в себе человеческое. Попробовать жить — ну, как-то бережнее, что ли.