Окончательно запутались и умерли

"Две старые старушки", Тоон Теллеген

Как-то раз одна старушка пришла домой и сказала:
— В моей жизни появился кто-то другой.
— О, — только и могла вымолвить вторая старушка.
*
Одна старушка придиралась ко второй старушке, предостерегала ее и записывала все ее проступки: «Не смотри с таким убитым видом», «Смени-ка запашок, для разнообразия», «Что ты с таким шумом руки моешь», «Ешь потише, свинячь поменьше», «Неужто тебе нечего надеть, кроме этого зеленого платья?», «Отвечай внятно и, прежде всего, с улыбочкой».
*
Одна старушка сказала как-то вдруг (раньше им не приходилось обсуждать такие вещи):
— Когда я буду лежать при смерти, пусть у моей постели поёт небольшой хор, а съесть бы я хотела пудинг с итальянской колбаской. И ещё, если можно, хорошо бы гудение шмеля за окном. Трудно будет, конечно, всё это устроить. Но уж больно мне хочется. Ладно, там видно будет.
*

Простите, я опять про смерть и любовь. У каждого должны быть свои маленькие милые пунктики.  

У Теллегена вообще-то смерть вполне себе пунктик, даже когда он пишет сказки для детей — а известен он все же больше всего детскими сказками про антропоморфных зверюшек. А эта вот компактная книжечка — сказки для взрослых. Их хочется по привычке назвать "абсурдными", но, если вдуматься, несмотря на то, что две старушки время от времени делают вещи, прямо скажем, эксцентрические, все истории как одна абсолютно осмысленные. Даже бытовые. Просто странные. Ну и что. Там, где люди исследуют границы пространств любви и смерти, "нормальность" — неуместное понятие. Как могут, так и исследуют, не придирайтесь. 

Сами старушки так не считают: в их замкнутом, слегка аутичном старушечьем мире понятие нормальности, разумеется, присутствует — оно-то все и отравляет. Как обычно. Именно на этом чувстве неуместности построен своеобразный комический эффект. На нем же — и обезоруживающий эффект близкой сопричастности. 

Вот шмель, например, в одном из зачинов выше. Если любимая хотела перед смертью услышать гудение шмеля и ты, как дура, спряталась за занавеской и жужжала — это нормально, или надо было держать ее за руку, и все вот это? Или, скажем, прожив вместе много лет, осознаешь, что вы друг друга не любите — и что делать? Или почему бы и не украсть себе на память пару пальцев своей любимой, если тогда кажется, что она целиком тут рядом, на той же каминной полке (хотя ее уши любила больше)... Или вот оказывается, вы всю жизнь не знали, что такое любовь, и делали все неправильно. Или вот если другая многие годы игнорирует твои ценные замечания, что еще делать, кроме как столкнуть ее из окна? И как, в конце концов, так любить друг друга, чтобы перестать бояться смерти? Не понятно. Совсем не понятно, как. 

А, да, старушка и еще одна старушка в каждой истории — это каждый раз разные пары старушек. Общее у этих пачек старушек одно — они друг друга очень любят. Но совершенно не представляют, что с этим делать.