Последний из Лермонтов

К 200-летию Михаила Юрьевича

Когда тебе суют его первый раз, он титан и классик. Написал незабываемый роман, восхитительные стихи, убит как герой жестокими наймитами царской охранки. Ты скучаешь, с приветливым безразличием читаешь роман про какого-то странного чувака, подмечая авторскую приметливость по одной детали: герой идет по двору, не размахивая руками, в чем проявляется скрытность характера. Пару недель ты тоже стараешься не размахивать ради пущей таинственности.

Взрослого читателя Лермонтов, конечно, бесит. Своей инфантильной загадочностью, дурацким не размахиванием, маниакально-депрессивными штучками не столько даже героя, сколько автора, идиотическим богоборчеством. Тем, что не любить его совершенно невозможно.

Все об него спотыкаются. Добрый, в общем-то, Владимир Соловьев (философ, не нынешняя телегавкалка) требует «обличить ложь воспетого им демонизма». Мережковский пересказывает отзыв о Лермонтове придворного, знававшего его в общей юности: «Вы не представляете, какой грязный это был человек». Крученых бабачит «пе-пе-пе» и ты уже никогда не забудешь, что так и звучит главная, изначальная песнь в русской поэзии.

«По небу полуночи ангел летел и тихую песню он пел». Впервые слышишь и остаешься с этим звуком навсегда.

У него вообще было такое – именно в стихах: как будто не сочинял, а находил звук. Звук, который тут был уже прежде, а мы только не могли увидеть, осознать. У Тютчева, у ​Тарковского, даже у Пушкина строчки сочиняются. Слушаешь и восхищаешься: «Крепко свистнуто!». У Лермонтова как будто бродил по леску и вынырнул на огромный древний храм.

Биография дурацкая. Пошел учиться в университет, вылетел: заскучал, поддался депрессии, да и приятели говорили: чо, самый умный? давай лучше в армию! Поехал на чеченскую войну, где запомнился неопрятностью и дикостью. Ватничал по полной программе, собирал партизанские отряды. Написал: «Злой чечен ползет на берег», одну из самых непристойных строк русской поэзии. Ползал на берег сам, точил кинжал. Погиб на бессмысленной дуэли потому что «сам виноват».

В 25 написал роман: колониальный недобрый истерн про депрессивного юнца, на которого свалилась вся его взрослая жизнь, а он совершенно не представляет, что с ней делать: уже можно воровать невест и тебя всерьез принимают взрослые люди, но тебе совсем нечем ни дружить, ни любить.

Недоказуемо, но неопровержимо: Лермонтовы восходят к шотландскому роду Лермонт. Самый известный из Лермонтов – Томас – был поэт и чернокнижник. И в чернокнижность, и в шотландскость свою верил, но тоже довольно раздражено. Ночь, застава, проезжих заставляют расписываться в книге. Гусарствующий молодчик хватает и вписывает  - «российский дворянин Скот Чурбанов» – предугадывая Булгакова (как не вспомнить Бегемота и Коровьева, расписывающихся в книге Массолита?) и на корпус обставляя Бродского с его «шотландцы все-таки скоты».

Ты читаешь его снова и снова, становишься старше, а он все скачет ободранным злым котенком, его все жальче, но погладить все по-прежнему никак: не дается в руки, суицидничает, царапается.

Чем ты несчастлив,
Скажут мне люди? 
Тем я несчастлив,
Добрые люди, что звезды и небо –
Звезды и небо! – а я человек!..

Человека в себе ненавидел и презирал. Возлюбленной прислал письмо: "Поверьте, он недостоин вас. Для него нет ничего святого, он никого не любит. – Я ничего не имею против него, кроме презрения, которое он вполне заслуживает". 

Ленивые и нелюбопытные, мы не умеем греться пушкинским жаром, нас и лермонтовский холод не опаляет. А он сам горит в этом морозном огне, ему больно и он кричит.

Холден Колфилд в гусарском мундире, детски жадный до любви, в крови по локоть, обидчивый и печальный.

Боже, как грустна наша Россия.